Обман

– Понимаешь, Сергей, – говорит Никодим с трудом, – теперь уж ничего не выйдет. – О чем он? – Помнишь, я про загс говорил? – Лицо его покрывается пятнами.
– Помню, – говорит Сережа спокойно. – Но вы не краснейте. Это я понимаю.
– Ты меня никогда не простишь, я знаю, – он потухает, опускает плечи. – Я не простил бы тоже на твоем месте. Но жизнь сильнее нас.
Сережа кивает задумчиво. Да, жизнь сильнее нас. А особенно смерть. Она все меняет. Хороших делает подлецами. Впрочем, хороших ли? Может, они всегда подлецами оставались, только рядом с хорошими это было незаметно.
– Когда ты вырастешь, – говорил Никодим, – и к тебе придет житейская мудрость, ты поймешь… Нам надо разъехаться сейчас. Разделить квартиру. Я ведь еще не старый, хочу устроить свою жизнь.
– Только в следующий раз, – горько говорит ему Сережа, – выбирайте жену помоложе. И чтоб ребенка у нее не было.
Он видит, как замирает взгляд Никодима.
– Я буду тебе помогать, – говорит Никодим. – Мы будем часто встречаться… Ходить в кино… В кафе-мороженое…
В Сереже будто работает странный выключатель. Он то верит в происходящее, думает, что Никодима нельзя осуждать, – размышляет, как равнодушный старик, – то не верит. Не может поверить, что это все Никодим говорит. Что это он такое придумал. «Щелк-щелк», – работает выключатель, и глаза Сережины то расширяются от непонимания и обиды, то смотрят равнодушно и пусто.
Никодим встает. Торопливо, суетясь, накидывает плащ, объясняет:
– Бабушке я уже написал, она согласна и скоро приедет. За мебель тете Нине деньги отдам я, тоже не волнуйся. Но мебель ты можешь взять любую, хоть всю, понимаешь меня?
– Вот бы, – произносит медленно Сережа, – вот бы мама на вас теперь посмотрела.
Руки у него трясутся, чуть дрожат.
– И еще, Сережа, – говорит Никодим, пряча глаза. – Еще вот что… Понимаешь… как бы сказать. – Он мямлит, топчется, чего-то хочет пояснить, но чего? чего еще объяснять? – Вот что, Сережа, – говорит он, – моя мать, ну, Вероника Макаровна, она тут ни при чем, она меня даже осуждает, но я не хочу, понимаешь, чтобы ее имя… В общем, не говори в школе, ведь мы должны остаться друзьями, верно?
– Конечно, друзьями, – отвечает сдавленно Сережа. – А как же иначе, только друзьями.
Никодим нерешительно топчется в прихожей, словно хочет что-то сказать, пятится к двери, приоткрывает узкую щель, подобострастно улыбаясь Сереже, пролезает в нее. Сережа тупо разглядывает Никодима, не в силах понять его поступков, и вдруг видит за его плечом, на лестничной площадке, знакомое лицо. Вероника Макаровна! «Чего она-то пришла? – думает Сережа. – Сыночка поддержать?» И неожиданно понимает, что Вероника Макаровна не пришла. А стоит тут давно. Что Никодим зашел к Сереже для этого объяснения, а Вероника Макаровна стояла за дверью и ждала, чем все кончится.
Глаза у Вероники Макаровны все время дергаются, смотрят нетвердо, она немного смущена, что Сережа ее увидел. Но что-то ей еще надо. Никодим уже на лестнице, уже отвернулся, готов бежать, готов скатиться колобком по лестнице, а Вероника Макаровна все еще стоит перед Сережей, переминается с ноги на ногу.
Потом говорит робко:
– Вон там, в книжном шкафу, два денежных перевода на мамино имя. Ты их получи. Это от твоего отца.
Никодим словно только и ждет этих слов. Срывается вниз по лестнице. Готов скатиться кубарем – куда-то спешит. Литература идет за ним, осторожно переступая со ступеньки на ступеньку.
Все!
Сережа закрывает дверь на запор и прислоняет голову к прохладному косяку.
Было ли это или не было?
Было ли?
Было!
Сережа вспоминает аэродром. Красный, как молния, самолет, падающий на них. И лицо Никодима.
Это было давно, тогда, в дни Сережиного счастья. От того времени ничего не осталось теперь. Рожки да ножки. Да слова. О какой-то еще дружбе. О мебели. О деньгах.
Медленно выплывают из памяти слова Никодима. И еще какая-то фраза.
Деньги от отца. Деньги. Еще какие-то деньги.
Он нехотя роется в книжном шкафу, находит извещения о денежных переводах. Два извещения по сорок рублей. От кого – непонятно, просто адрес и мамина имя.
Сережа мучительно соображает, как быть. Потом одевается, идет на почту – может, там известно.
Он идет неторопливо, обходит лужи. Раньше бы он прыгал через них, а теперь это кажется ему забавой для малолеток.
Высокое здание почты видно издалека – Сережа разглядывает шагающие золотистые буквы и смотрит в окна верхнего этажа. Немногие знают, что там радиостудия.
Он вспоминает прошлую весну и день, когда он пришел к маме. Где-то там стеклянное окно во всю стену, «аквариум», обшитый изнутри материей, чтобы не было резонанса. Но у микрофонов, нагнувшись, как цветы, теперь сидит не мама, а кто-то другой, наверное, артистка из театра. Впрочем, может, читают и не они, может, маме нашли хорошую замену, это все равно. Сережа не слушает радио. Проводка в новой квартире есть, есть и динамик, но его Сережа убрал, спрятал на антресоли, в дальний угол…
Почтамт велик, Сережа не сразу разбирается, где тут выдают переводы, стоит в очереди, потом сует голову в окошко… Вот неожиданность: ему улыбается толстуха, жена звукооператора Виктора Петровича. Она скороговоркой выспрашивает Сережу про жизнь, про здоровье, про новости, сует ему конфетку, он отвечает ей односложно – разве расскажешь все! – потом протягивает талончики.
– Это маме прислали, – говорит он.
– Маме? – удивляется толстуха, разглядывая извещение. – Значит, кто-то не знает…
Она исчезает, потом появляется, говорит радостно:
– Договорились! Деньги выдадим тебе! – Но Сереже деньги не нужны, ему надо выяснить, кто послал.
На обороте корешка он читает округлые разборчивые буквы: «Деньги за апрель», «Деньги за май». В конце слов – неразборчивая закорючка, зато обратный адрес выведен ясно: улица, дом, квартира, номер… Авдеев Семен Протасович.
Сережа не понимает, в чем дело, зачем эти деньги, почему? Но слова Никодима жгут его… Врет он все, сивый лопух. Назад отработал, вот и оправдывается… А сердце обрывается… Если допустить только, если представить…
Сережа идет по адресу, указанному в корешке. Быстро находит улицу, дом. У дома много подъездов, вот в этом живет Авдеев. Он медлит. На лавочке сидят пацаны. Сережа справляется о Семене Протасовиче.
– Да вон он идет, – говорит один мальчишка, и Сережа видит рыхлого, полного человека в очках с тонкой, поблескивающей золотом оправой. В одной руке у него толстый портфель, в другой – авоська с молоком и сырками.
– Вас разыскивают, – говорят мальчишки Авдееву.
Он внимательно разглядывает Сережу.
– Что угодно, молодой человек? – Взгляд его цепок, быстр.
– Это вы, – спрашивает Сережа, – посылали деньги Воробьевой? Анне Петровне? – Он протягивает корешки.
Мгновенье Авдеев стоит застыв. Очки его поблескивают, и за ними не видно выражения глаз.
– Д-да, посылал, – говорит он медленно, потом быстро идет в глубь двора, подальше от мальчишек, то и дело оглядываясь, кивая Сереже и приговаривая: – Иди, иди, мальчик!
Странное поведение мужчины удивляет Сережу, но он идет следом. У детских качелей человек останавливается и спрашивает резко:
– Тебя как звать?
– Не имеет значения, – грубо говорит Сережа, – я только хочу знать, вы ли посылали эти деньги. И зачем?
– Допустим, я, – отвечает мужчина, снимая очки и протирая их. Без очков он выглядит беспомощным, жалким. – Допустим, я, допустим, возвратил Анне Петровне долг. Что дальше?
– Тогда почему здесь написано: «Деньги за апрель», «Деньги за май»?
– Я знаю, тебя зовут Сережа, – говорит Авдеев, надевая очки обратно. Лицо его становится жестким и властным. – Но почему… – Сережа не дает ему договорить:
– Это правда, что вы мой отец?
– Я знал, как это кончится, – жалуется кому-то Авдеев. – Я предупреждал!
– Отец? – Сережа трясется от волнения.
– Ну раз ты догадался…