Корабел

Ниже ватерлинии. Значит, вы подсчитали, что Комиссару пятьдесят пять лет, и спрашиваете: почему ушел на пенсию? Это – грустное дело. Мы, корабелы, уходим на пенсию в пятьдесят пять лет, так как работаем ниже ватерлинии. Минутку! Ватерлиния – это тот уровень, ниже которого корабль сидеть в воде не может: произойдет несчастье! Ясно выражаюсь? Нет, это не воображаемая линия. Когда спустимся с атомохода, я вам покажу ватерлинию – нанесена на корпус яркой, бросающейся в глаза краской… Да! Пятьдесят пять лет – наш пенсионный возраст. Мне сорок семь, а годы бегут так быстро, как в ранней молодости месяцы. Конец марта на дворе, а ведь прошлогодняя весна вчера была. Вот так же серело небо над Невой, солнце проглядывало… Мы работаем ниже ватерлинии. Ясно выражаюсь?.. Комиссар двадцать третьего марта отвел меня в сторонку, негромко сказал: «Вот что, бригадир, вернусь к вам скоро. Подремонтируюсь, подлечу старые раны и – вернусь! Ты чего молчишь?» – «Как чего? От радости молчу. Плохо бригаде без Комиссара, ты скорее, Николай, ремонтируйся, но только капитально ремонтируйся!» Вот такие дела. Тридцать два года живем без войны, а старые раны у Комиссара болят, а у меня в непогоду колено ноет, едва заметно хромать начинаю… Сейчас все объясню.
Война. Сорок второй год, летом мне двенадцать исполнилось, живем мы на станции Елизаветино, которая под немцами. Как я сейчас понимаю, им не до нас было! Немчура проклятая Питером занималась, но жил на станции один немец – про него и рассказ. Высокий такой, в очках, всегда на ремне всякие фляжки, ножики, брелки, цепочки болтаются. Одним словом, немец как немец, но этот в людей время от времени постреливал. Одного ранит, другого. Ясно выражаюсь?.. Значит, сорок второй год, лето, а нам, мальчишкам, хоть и голодные, дома не сидится – на речку надо. Ну, пошли купаться, разделись, хотели уж было в воду, как на горке появился немец-очкарик. Поднимает карабин, в нас целится. Бах-тарарах! Что дальше было, не помню. Очнулся я после того, как у меня из колена пулю вынули… Теперь слушайте внимательно, очень внимательно! Пуля была необычная: немец из нее свинец выплавил и стрелял одной оболочкой. Это он эксперимент такой производил – интересовался, можно ли убить пулей без свинца? Ему крупно не повезло – были только раненые. Ясно выражаюсь?.. Да я и не скрываю, болит нога, и не только при плохой погоде. Иногда просто болит, а плохой погоды в Ленинграде, малышу известно, больше, чем хорошей…
Контроль и учение. Вот за этой стенкой – атомный реактор. Чужая епархия, единственное место на корабле, куда мы не имеем доступ. Мы – это бригада, а вы спросили, как я обучаю рабочих и как контролирую труд бригады. Начнем с последнего, а? Так и запишите, что никакого за-мет-но-ro контроля нет и быть не может: полное доверие и еще раз доверие. Но человек есть человек, бригадир есть бригадир. Скажем, появляюсь на участке работы Анатолия Антонова – глаза в карман не спрячешь. Искоса, но посмотрю, что и как делается, и если плохо, сразу не скажу. Я дождусь следующего утра, когда составляется план работы бригады на день, и только походя, мельком замечу, что в шестнадцатом отсеке трубу надо сделать выше уровня кабеля. Вот! Через два-три часа труба на месте, а Анатолий, понимая игру, мне благодарен. Ведь можно было его, как кутёнка, сунуть носом в производственный ляп. Есть большие мастера этого паскудного дела. Ясно выражаюсь?.. Теперь об учебе. Только и только личным примером. Обязательно личным примером.
Игольное ушко. Решено! Чтобы лучше понять, иногда полезно простое дело довести до абсурда. Вот послушайте. Посылаю однажды Вячеслава Минина исправить кое-что в системе сепарации трюмных вод. Он через полчасика возвращается сконфуженный: «Не могу добраться до стекла измерительной колонки, никак не могу добраться…» Смотрю на него сочувственно. Кто не смутится, если корабль уже проходит швартовые испытания, а стекло измерительной колонки лопнуло и ты его заменить не можешь. «Пошли!» – говорю Вячеславу. Молча добираемся до места, я секунду-другую молчу, чтобы сдержать смех, а потом говорю: «Корабль, Слава, – это целое государство. Конструкторы, технологи головы до боли ломали, чтобы монтажникам было работать удобно, но еще остались на корабле закутки и закуточки. Ясно выражаюсь?» Вячеслав отвечает: «Ясно!» Тогда я продолжаю: «Самый сложный закуток перед нами. Монтаж закончен, ходовые испытания, а стекло лопнуло. Случай уникальный, но на моей практике, Слава, не первый!» После этого я раздеваюсь до трусов и на глазах пораженного Вячеслава сквозь лабиринт труб, кабелей и стоек пробираюсь к измерительному стеклу. Ха-ха! Видели бы вы лицо Вячеслава, стоящего с моей одеждой в руках. Потом пришел в себя и кричит: «Петр Степанович, выбирайтесь обратно. У вас своя работа, у меня – своя. Сменю стекло в кратчайшие сроки, там и работы-то на час…» Вот такое образовалось игольное ушко, в которое и верблюду пролезть невозможно. Личным примером, только и только личным примером! Ясно выражаюсь?
Праздник. Диалектика. Есть еще на корабле-жизни закутки и закуточки, и, кто знает, может быть, снова лопнет – один случай из ста тысяч возможностей – стекло измерительной колонки системы сепарации трюмных вод и опять придется раздеться, но думаю, что на памяти моего поколения кто-то в последний раз продерется сквозь металлический лабиринт. Ясно выражаюсь?.. Праздники, спрашиваете? Корабелы – избранный народ. У нас, кроме календарных, есть свои большие праздники, да такие, когда чувствуешь себя помолодевшим лет на десять с довеском… Представьте: приходит из одного, из черноморских или северных портов скорый поезд, выходит на перрон, скажем, вся команда мощного танкера. Тельняшки, золото на черном сукне, колышутся ленты бескозырок – это будущие хозяева еще мо-е-го корабля. «Привет корабелам!» – «Привет тем, кто в море!» И начинаются ходовые испытания, когда мы из корабелов временно превращаемся в моряков. Какие могут быть шутки?! Сдаточная команда завода, а это мы и есть, становится ко всем механизмам судна и – на всех парах в сторону моря. Мы вахту держим, а «соленые» моряки стоят рядом и глаза с машинерии не спускают. В руках у «соленых» – блокнотики, шариковые ручки так и нацелены на белую страницу. Чуть чего: «Ага, друзья-корабелы, стекло измерительной колонки системы сепарации трюмных вод с трещиной. Нехорошо, ох, как нехорошо!» И так по всему кораблю, да еще с шуточками-прибаутками, с морской подначкой. По целому блокноту испишут, но корабль-то на ходу, корабль-то живет, и потому ходовые испытания – праздник, праздник и еще раз праздник!
Грусть. После ходовых испытаний, согласно записям в блокнотах, проводится ревизия механизмов корабля, то есть мы, корабелы, устраняем все недоделки, которые могут заметить только бывалые моряки. Впрочем, со стороны всегда виднее. Ясно выражаюсь?.. Остается последнее – подъем флага. Торжественное молчание, торжественные слова, а потом, потом все корабельные вахты занимают моряки. Это называется контрольным выходом в море, и мы, корабелы, тоже уходим в плаванье. Только роли переменились: стоим рядом с «солеными» и за ними теперь во все глаза наблюдаем. Из Ленинграда мы обычно идем до Таллина, и обычно ничего на судне не происходит чрезвычайного. «Спасибо от всего Черноморского флота, корабелы! Доброй дороги, корабелы!» – «Счастливого пути, товарищи моряки! За тех, кто в море!» Мы сходим на берег, покупаем билеты на поезд Таллин – Ленинград – и все это грустно, здорово грустно! С кораблем, как с ребенком, которого родил, расстаешься. До полуночи стою в тамбуре вагона, смотрю в кромешную темень – мелькнет фонарь, домишки засветятся, станция промелькнет. Грустно.
Лирика. Вы спрашиваете, заметил ли я слова, написанные мелом на стенке отсека кормовых дефферентных насосов? Как не заметить? «Я люблю, сказала ты…» Знаю, кто это писал, для кого писал, только никому не расскажу. Ясно выражаюсь?.. Да вы, наверное, сами знаете, как это бывает у молодых, когда любовь взаимная, любовь на всю катушку, а ссорятся из-за пустяшинки: кино или парк? Ребята хорошие, скоро на свадьбе пировать станем. Ясно выражаюсь?..