Сказание о директоре Прончатове

 
Виль Липатов
Сказание о директоре Прончатове
 
СКАЗ О НАСТОЯЩЕМ
Лесотехнический институт Олег Олегович Прончатов закончил в конце сороковых годов, несколько лет работал инженером на мелких сплавных участках, затем попал в штат сплавной конторы и к началу следующего десятилетия был главным инженером. А в шестьдесят втором году, когда умер от рака директор Тагарской сплавной конторы Иванов, Олег Олегович числился в двух ипостасях: директора и главного инженера.
Жили Прончатовы в большом брусчатом доме, комнаты у них были просторные, обстановка современная, во дворе имелась отличная баня, в которой Олег Олегович парился по субботам. Жена его Елена Максимовна, преподававшая в Тагарской средней школе литературу, в те времена была еще истинной блондинкой. Позже она начала от возраста темнеть, к сорока годам была бы шатенкой, если бы не сочла нужным и в дальнейшем оставаться блондинкой. Прончатов же с возрастом не менялся – был темноволосым человеком с серыми глазами, подбородок имел квадратный, губы полные, взгляд веселый, а одевался прекрасно, стараясь не отставать от всесоюзной моды, опережая, конечно, областную.
В тот год, когда умер директор Иванов, Олег Олегович отпраздновал торжественную дату – его отцу, Олегу Олеговичу Прончатову-старшему, исполнилось семьдесят лет. Отец – старый член партии, политкаторжанин, человек без ноги и со шрамом вместо правого глаза – приехал из района только на один день. С невесткой Еленой Максимовной он не сказал ни слова, внучку Татьяну едва приметил, но внука Олега похлопал по плечу, картаво проговорив: «Ор-р-р-л!» Олег Олегович Прончатов-старший уехал ранним утром, его катер, вырываясь из старицы на обский простор, ревел возмущенно «Р-р-р-р!» Стоя на берегу рядом со своим катером, Прончатов-младший веселился: «Молодец, безногий черт!», – а когда отцовский катер скрылся в дымке, вслух проговорил ласково: «Люблю я своего батьку!» И жена Елена Максимовна тоже улыбнулась: «Удивительно цельная личность!»
Олег Олегович Прончатов-младший на эти слова ничего не ответил. В голове у него еще погуживало от вчерашнего спирта, на белокрахмальной рубашке расплывалось огуречное пятно, падал на выпуклый лоб лихой чуб – он уже походил на того Маяковского, что стоит в бронзе на одной из московских площадей.
Над Сиротскими песками начинало колобродить солнце, толстая Обь пошевеливалась в ложе, как хорошо проспавшийся человек, обская старица курилась в глинистых берегах. Олег Олегович, храня в уголках губ ласковую насмешку, смотрел на катер, а жена Елена Максимовна зорко глядела на мужа. Ей казалось, что нет в мире сейчас более значительного, чем эти две фигуры: Прончатов-старший на корме рычащего катера и Прончатов-младший, сквозь распахнутый ворот рубахи которого были видны ключицы, похожие на чугунные рычаги машины. Елена Максимовна вследствие гуманитарного образования образ мышления имела абстрактный, глядя на двух Прончатовых, думала: «Отдельные они люди, в каждом мир на особицу!»
Сам же Олег Олегович Прончатов-младший, посмеиваясь над отцом, ворочал в голове мысли, действительно особые. Именно вот тут, на берегу обской старицы, провожая взглядом широкие плечи отца, почувствовал он, как крепко привязан к земле, на которой стоят его длинные ноги. Олег Олегович любил огуречное пятно на белой рубахе, сладок был ему горький дух вчерашнего спирта, собственная улыбка на губах. Он наклонился, посмеиваясь, зачерпнул горсть речной воды, не пролив ни капли, выпил, и от этого спирт в нем обрел новую жизнь. Олегу Олеговичу показалось, что сизая дымка над старицей рассеялась, солнце скакнуло поверх горизонта и тальники стали прозрачными.
– Никому не отдам сплавконтору! – сказал Олег Олегович и звучно чакнул зубами, как пес, который ловит на себе блох. – Землю буду есть, голову положу, спать месяцами не буду…
Елена Максимовна видела мужа на берегу четким, в чертежной определенности линий, словно нанесенным на плоскость. Взволнованной, ей отчего-то казалось, что в это утро, в этот миг происходило новое рождение ее мужа, детей и самое ее, Елены Максимовны, а все, что предшествовало этому, было таким же несерьезным и далеким-далеким, как детство.
Рассеивался теплый туман, доцветала в палисадниках черемуха, с весел стекали в реку золотые капли, утиные крылья свистели в воздухе с любовной тревогой, и на маковке тагарской церкви трепетал звонкий луч…
 
II
На следующий день Олег Олегович Прончатов, садясь на дрожки, поданные ему бессменным конюхом умершего директора Иванова, разглядел на семичасовом небе утреннюю зеленую звезду. Поглядев на нее и на сладко улыбающегося конюха Гошку Чаусова, главный инженер Прончатов вдруг соскочил с дрожек, смеясь приглушенно, сгреб обеими руками в сторону сено, которое лукавый конюх положил аккуратной горкой для начальничьего зада. Гошка Чаусов – проходимец, бестия, лукавый хитрец – изобразил на своем разбойном цыганском лице почтительность и закланялся часто, как китайский игрушечный болванчик. А Олег Олегович преспокойно уселся на голые дрожки, скрестив руки на груди, осмотрел со всех сторон родной Тагар, которому поклялся служить верой и правдой.
Старинной щедрой постройки, возведенная с сибирским размахом и молодцеватостью, в самом центре речного поселка Тагара стояла бело-розовая церковь, вокруг которой концентрическими кругами располагались крутолобые лиственные дома. Они, дома, по мере удаления от церкви вытягивались в улицу, делались еще выше и стройнее, а выбежав на берег реки, превращались в производственные постройки: слева попыхивали высокой трубой механические мастерские, справа гремел, зудел пилами лесозавод, посерединке торчали скошенные трубы катеров.
Вот что видели глаза Олега Олеговича Прончатова, сидящего на голых дрожках. Пять минут, а может быть, дольше смотрел он на знакомый мир, потом повернулся и сказал насмешливо Гошке Чаусову:
– Чаусов может поздороваться с начальством!
Лихач, лошадник и пьяница, Гошка Чаусов растерянно молчал, перебирая рыжей рукой цветные шикарные вожжи. Глаза на его широченном лице превратились в щелочки, нос морщился от напряжения, желваки так и перекатывались на выпуклых скулах. «Ой, смотри, Гошка Чаусов, ой, смотри!» – кричали его перекошенные губы.
– Нового директора ждешь? – ласково спросил Олег Олегович, заглядывая в щелочки чаусовских глаз. – Цветкова ждешь, а мне сено подкладываешь…
За узким лбом Гошкиного черепа вершилась грандиозная работа. Улыбнись не так Чаусов, скажи не то, погляди не так на Олега Олеговича и – пропала тройка вороных зверей, жизнь сама пропала, так как нет жизни для Чаусова без конского храпа и конского резкого запаха.
Что ждало Чаусова при новом директоре Цветкове? Неизвестность! Вдруг глянет начальство на разбойную морду, проникнет в тайный смысл ореховых глаз, испугается звериного разлета плеч – и вали Гошка Чаусов своей дорогой, вкалывай на лесозаготовках или в колхозе. А может быть, за охапку сена под начальственный зад новый директор вознесет тебя – оставит в той же должности главного, высокопоставленного возницы. Ах, как хороша должность директорского кучера! Мужики тебе улыбаются, бабы глядят с поволокой. А как летит тройка вороных по поселку, как бегут ребятишки вслед, как глядят на сидящего впереди начальства Гошку Чаусова!
Чего ждет Гошка Чаусов от главного инженера Олега Олеговича Прончатова, если он будет директором? Радости! Нет другого человека в поселке, которого Гошка Чаусов уважал бы больше, чем Олега Олеговича; если бы знал наверное, что быть ему директором, костьми бы лег за него. Лошади Олега Олеговича боятся и уважают, мужики к нему – всей душой, а сам Гошка Чаусов с Прончатовым ездит гак, как не езживал и с родным отцом: все напрямки да все махом! Ну, а если не будет Прончатов директором…
– Олег Олегович, товарищ главный инженер, – простонал Гошка Чаусов, обливаясь потом и показывая подсиненные цыганские белки, – про какого вы Цветкова говорите?