Университет

И все же в такие вот одинокие вечера хотелось с кем-то словом перемолвиться, поделиться внезапной мыслью. Поневоле охватывала тоска — и думалось: ах, если бы Сильвия была рядом!
Сильвия.
Ему с мучительной ясностью вспомнился тот день в прошлом ноябре, когда он без предупреждения вернулся домой в неурочный час — и застал их на полу в этой вот гостиной.
Она лежала голой задницей на полу с широко, невозможно широко раздвинутыми ногами, а тот был на ней — потные мускулы его спины и задницы так и ходили ходуном. Сильвия даже не стонала, а коротко похотливо вскрикивала. Этим поганым криком был полон весь дом. С Яном в постели она никогда не орала — никогда, даже в их первые, самые упоительные недели и месяцы... Да и подобного самозабвенного экстаза на ее лице он никогда не видел...
Сначала ему почудилось, что это только кошмарный сон; затем все его внутренности стал засасывать какой-то вакуум, и Ян испугался, что проснется полым, без кишок, сердца и прочего — одна оболочка... Ему все еще казалось, что он непременно проснется — рядом с крепко спящей Сильвией, которая и во сне думает лишь о нем и только о нем...
Помрачение рассудка длилось полмгновения. Потом он понял, что это не кошмар, а реальность.
Когда Сильвия заметила его, выражение экстаза на ее лице мигом сменилось маской ужаса.
О, Ян наблюдал это изменение во всех подробностях — будто при замедленной съемке. Вот так, наверное, в сказках на глазах у героя жаба превращается в принцессу или наоборот. Сильвия с бешеной силой оттолкнула мужчину, и он скатился с нее, на миг показав торчащий мокрый член. Возможно, именно вид этой быстро промелькнувшей покрытой слизью плоти был ответственен за то, что Яна ничто уже не могло смягчить, и он выгнал жену из дома в тот же час — навсегда. Вышвырнул ее из своей жизни бесповоротно. Сильвия молила простить ее, ревела в три ручья, уверяла, что этот трахальщик для нее пустое место. Она познакомилась с ним в университете, несколько раз пообедала с ним в ресторане — чисто по-дружески, а в этот день они заехали к ней без всякой задней мысли... но потом каким-то чудом оказались на полу и голые... Она клялась: мол, первый и последний раз, она не собиралась спать с этим человеком, да и не хотела... все вышло ненароком... и больше не повторится...
При иных обстоятельствах Ян, может, и простил бы ее. Ведь он ее так любил! Но уж очень яркую картинку он увидел в тот роковой день! Стоило ему закрыть глаза, и перед ним возникало ее искаженное животной страстью лицо, а в ушах звучали неудержимые похотливые вскрики... ну и в завершение в воздухе описывал дугу огромный мокрый член... Ян понимал, что никогда не сможет выбросить это из памяти. Каждый раз, занимаясь с женой любовью и слыша знакомые постанывания, он будет вспоминать что тот, другой, более виртуозный игрок, извлекал из нее совсем иные звуки. И мысль, что он сам не способен по-настоящему удовлетворить любимую женщину, мало-помалу сведет его с ума или в могилу.
Поэтому Ян велел жене убираться вон, в тот же день позвал слесаря и заменил все замки. Как он слышал потом от приятеля своего приятеля, Сильвия сошлась с тем типом. Теперь они живут вместе — где-то в окрестностях Сан-Диего.
Ян вынул из холодильника банку пива и одним долгим глотком ополовинил ее. Он не был по-настоящему голоден, но все равно осмотрел полки холодильника в поисках чего-нибудь вкусненького — лишь бы отвлечься от мыслей о Сильвии.
Очевидно, не секс она искала на стороне, а что-то иное. Нутром он понимал это, хотя тысячу раз уверял себя, что ей нужен был только другой член. О том, что в их отношениях ей не хватает чего-то важного, она намекала ему не раз — всегда во время ссор. Но ее психологическая неудовлетворенность была какой-то неопределенной — причина неизменно ускользала, и Ян, при всей своей доброй воле, так и не сумел понять, чем же не угодил Сильвии, в чем был не прав, что заставило жену смутно томиться по чему-то другому.
В последнее время, еще при Сильвии, он и сам начал ощущать смутное томление. Стали одолевать приступы неясной тоски и неудовлетворенности собой. В жизни ощущалась какая-то скука. Он профессор — то есть достиг того, к чему давно стремился. Большой уютный дом полон книжных шкафов с непрочитанными книгами. И тем не менее... И тем не менее ему чудилось, что где-то на жизненном пути он свернул в не правильном направлении. Где-то на отрезке между браком и разводом он избрал неверный путь и зашел по нему так далеко, что уже нет никакой надежды вернуться к развилке и исправить ошибку.
Но чего же он хочет на самом деле? Плюнуть на все и махнуть на Таити, чтобы остаться там навсегда? Нет, Таити его не особенно прельщает. Тогда что? Жить простой незаметной жизнью рабочего-строителя или водителя грузовика и не забивать себе голову премудростями высокой науки? Нет, физическая работа и радости примитивной жизни ему не по вкусу. Сильвия непрестанно брюзжала, что его не допросишься починить что-либо в доме.
Он по-прежнему наслаждался преподаванием, любил живой обмен мыслями со студентами, но вот уже год, а может быть, и больше, он испытывает растущее раздражение к тому, что неизбежно является частью профессорства, тяжким крестом университетской жизни: тупость начальства, мелкие козни коллег, их тщеславие и снобизм и ревность к успехам другого, погоня за никчемными публикациями в академических журнальчиках, не читаемых нормальными людьми... В нем росло убеждение, что он не создан для этой академической мышиной возни, ему неинтересно набирать очки и пускать пыль в глаза. Но, с другой стороны, Ян понимал, что в университете он как рыба в воде и в любой другой среде просто зачахнет. С университетом у него получался классический тупиковый случай любви-ненависти: и вместе плохо, и порознь нелады. От этого-то раздвоения и наваливалась депрессия.
Возможно, именно душевная смута привела его к тому, что он со значительно большим энтузиазмом обсуждал со студентами романы ужасов и мистические рассказы, чем творения Джейн Остин или Джона Мильтона. С некоторых пор Яну стали ближе запутанные смутные чувства и неясные страхи, которые описываются в произведениях "черной фантазии". Сугубая ясность первостатейных классиков, которые норовили упорядочить хаос, отчленить белое от черного, казалась далекой от жизни. Сумбурный мир Эдгара По, полный мистики, невнятицы и диссонансов, мнился куда более точным отражением реальности.
Ян вернулся из кухни в гостиную и подошел к автоответчику. Лампочка горела и помигивала: кто-то звонил.
Он перекрутил пленку. Сообщений было два.
Первое его порадовало. Звонил Филип Эммонс, который когда-то учился у него на курсе писательского мастерства. Из всех его студентов лишь Эммонс чего-то добился в литературе и даже стал заметной величиной. Филип был несомненно талантлив — уже в старших классах школы он зарабатывал себе на жизнь порнографическими рассказами, которые публиковал в так называемых мужских журналах. В бытность студентом парень писал прозу посерьезнее. Однако в полную силу его талант развернулся лишь тогда, когда он избавился от педантичных правил, которые ему навязывали преподаватели английской литературы, полные добрых намерений, но близорукие. В том, что Филип избавился от многих обременяющих стереотипов и стал писать раскованнее и успешнее, была значительная заслуга Яна. И Эммонс признавал это.
Сейчас Филип проездом находился в городе и хотел встретиться с бывшим наставником. Он сообщал название отеля и номер своей комнаты.
А второе сообщение на автоответчике было от Эленор, его нынешней подружки, если она заслуживает подобного наименования. Ее слова повергли Яна в уныние: она извинялась, что не сможет поужинать с ним в пятницу, как они планировали, у нее неожиданные дела; но она с удовольствием встретится с ним в другой удобный для него день.
Ян добрую минуту неподвижно простоял возле автоответчика.
Он вдруг понял, что просто не сможет провести остаток вечера в одиночестве. Поэтому глубоко вздохнул и решительно снял трубку. Он решил позвонить Бакли Френчу, единственному настоящему другу среди университетской братии. Бакли Френч был холостяком — редкое исключение среди друзей Яна.