Львиный престол

Под эти невеселые мысли я незаметно задремал, и даже снова появившееся перед глазами ущелье не выглядело привычно унылым. Теперь мне показалось, что я здесь не один, и где-то неподалеку копают землю другие люди. Просто я их не вижу из-за сгустившегося тумана. Зато слышу их перекличку…
Тут я сообразил, что на самом деле это Брюзга опять ругается со Стариком, а Лис вовсю их подзуживает. Спорили они все о том же: Кхатти обвинял Старика в устроении какого-то «брожения умов» и обзывал «погибелью древнейшей нации». Старик невозмутимо возражал, что сородичи Кхатти сами повинны в обрушившихся на них бедах и нечего валить с больной головы на здоровую. Лис поддерживал то одного, то другого, Алькой и Тихоня помалкивали. Брюзга разошелся вовсю — у меня в голове аж звенело от его пронзительного голоса.
— …Разумеется, не требуется большого ума для того, чтобы разрушить созданное чужими руками! Не так уж и трудно подвести к мятежу толпу вечно недовольных и тупых варваров, особенно если найдется, на кого их натравить! Как ты нас обычно именовал? Отродьями тьмы, помнится? И это еще было любезностью с твоей стороны! Что ж, теперь можешь полюбоваться на достойный итог своих трудов — вон он валяется! Безмозглый, ни к чему не пригодный кусок мяса!..
— Сам такой, — не выдержал я. Почему-то я не сомневался, что Кхатти имеет в виду именно меня. Мне было жаль только одного: я не мог ему ответить. Я не понимал, как они вообще беседуют между собой, если находятся в таком же положении, как и я — то есть не могут пошевелиться. Конечно, я не произнес эти слова вслух, просто подумал. Но в моей голове неожиданно настала полная тишина. Похоже, меня услышали.
— Алькой, это ты сказал? — нарочито равнодушно поинтересовался Брюзга.
— Нет, — кратко отозвался Усталый.
Снова молчание. Я словно наяву увидел, как они насторожено прислушиваются.
— Это новичок, — подал голос Тихоня. — Ты проспорил, Кхатти — не так уж он и глуп. Эй, парень, почему же ты раньше молчал?
— Я… Я не знал, что могу с вами разговаривать, — не очень уверенно то ли сказал, то ли подумал я. — А вы кто?
Вместо ответа я услышал запинающийся и растерянный голос, в котором с трудом узнавалось привычное ехидное скрипение Лиса:
— Мальчик, какой сейчас там… наверху… год?
Вот на такой вопрос я теперь мог ответить без запинки. У нас дома, в Райте, года считали по какому-либо запомнившемуся событию, например, «год, когда всю зиму шли лавины» или «после засушливого лета». Однако после всех этих разъездов по всяким городам я знал, как принято отсчитывать время, и почти что отчеканил:
— Тысяча двести восемьдесят восьмой по основанию Аквилонии!
— По основанию… чего? — после долгого (и, как мне показалось, растерянного) молчания спросил Кхатти.
— Аквилонии, — повторил я. — Это такая большая страна на закат отсюда…
Кто-то тихо и неуверенно засмеялся. Словно человек, отвыкший от любой радости, а теперь обнаруживший, что не потерял способности ликовать. Я подумал, что это Алькой, но не понял, чего его так насмешило.
— Вот так, — ожил в моей голове голос Тихони и ядовито осведомился: — Кхатти, ты там еще жив?
— Почти, — чуть слышно пробурчал Брюзга. Я думал, он сейчас накинется на меня, но Кхатти упорно молчал. Наверное, я сказал нечто такое, что потрясло его до глубины души. Интересно, что именно? Ведь я всего лишь ответил на безобидный вопрос.
— Добро пожаловать в наше маленькое общество, — прозвучал спокойный и чуточку печальный голос Старика. — Надо полагать, ты уже давно прислушиваешься к нашей болтовне? Не стоит придавать ей большого значения — мы слишком давно находимся тут, чтобы испытывать по отношению к друг другу настоящую злость. Просто надо хоть как-то отвлекаться от скуки нашей чересчур затянувшейся жизни…
— А вы живые или не совсем? — осторожно спросил я. Ответил мне не Старик, а почему-то Алькой, и слова его были медленными и странными:
— Когда-то мы были живыми, мальчик. Слишком живыми. Это нас и сгубило. А теперь мы не можем умереть…
— Ушам своим не верю! — похоже, Кхатти-брюзга воспрял духом и немедленно встрял в разговор. — Алькой, неужели на старости лет ты сумел выучиться чему-то, помимо размахивания мечом? Например, разговаривать как человек?
Я начал понимать, отчего обитатели подземелья время от времени просят Кхатти заткнуться. И чего он только такой… Сначала на язык просилось — «злой». Потом я передумал и решил, что Брюзга не злой, а просто обидевшийся на жизнь и на всех людей.
— Кхатти видел, как погибла заветная мечта его жизни, — негромко сказал Старик. Откуда-то я знал, что сейчас только я слышу его голос, а все остальные разговоры стали едва различимы, точно велись за толстой стеной. — Это, знаешь ли, не очень-то приятно. Особенно если у тебя нет и никогда больше не будет возможность вмешаться и как-то помешать происходящему. Он был очень деятельным человеком, а теперь обречен на полнейшее бездействие. Впрочем, все мы в свое время что-то значили для наших народов… Мы привлекали внимание и, наверное, поэтому все оказались здесь. Бывшие заклятые враги, бывшие союзники… Алькой прав — это теперь больше не имеет никакого значения.
Старик надолго замолчал, остальные притихли. Я поколебался, но все же решился осторожно напомнить о себе:
— Тогда почему же меня тоже сюда затащило? Я ведь никто… То есть я хочу сказать, я не был никем особенным.
— Мы тоже так считали, — словно про себя проворчал Лис. — Оказалось — ошиблись.
— Думаю, для тебя и для нас будет лучше, если ты расскажешь, как очутился здесь, — предложил Старик. — Возможно, твой рассказ поможет нам в чем-то разобраться и мы сможем ответить на твой вопрос… И, кроме того, к нам очень давно не попадали люди с поверхности земли. Нам всем было бы весьма интересно узнать, что нынче происходит в мире. Когда-то мы приложили немало усилий, чтобы изменить его историю. Любопытно, что получилось из наших трудов…
— Да и так видно, что ничего хорошего, — фыркнул Кхатти и вдруг нетерпеливо потребовал: — Ты давай, давай, говори!
— Чтобы он имел возможность говорить, тебе придется немного помолчать, — невозмутимо сказал Старик. — И попрошу никого не перебивать, не лезть с вопросами и не торопить рассказчика.
Никто не ответил, но я как-то догадался, что все согласились с требованием Старика. И еще я подумал, что Старик, наверное, здесь главный. А потом вспомнил, что однажды уже рассказывал свою историю с самого начала и придется все повторять. Хотя нет — теперь мне есть что добавить к прежней повести. И еще одно отличие — мне даже не надо шевелить языком. Достаточно думать о том, что я видел и узнал, и все остальные увидят то же самое.
И я начал рассказывать.
До сих пор не знаю — поверили они моим словам или нет. Во всяком случае, после того, как я рассказал о брошенном руднике, где мы пытались извести подземное чудовище, и неуверенно сказал: «Ну вот, вроде и все…», никто не набросился на меня с расспросами. Меня вообще ни о чем не спросили. Только Старик поблагодарил и сказал, что им нужно хорошенько подумать над услышанным.
Думали они без меня. То есть я не слышал — говорят они между собой или нет. Сначала я было обиделся, а потом решил, что так и должно быть. Я ведь намного младше их всех, мое дело — только правдиво рассказать об увиденном. Право же решать, как поступить с моим рассказом, принадлежит старшим. Так что я задремал, оказавшись в ставшем уже привычном призрачном ущелье. Расчищенный участок, с которым я возился, заметно увеличился. Человеку в одиночку столько земли и камней перетаскать не под силу. Тем не менее, здесь моя работа явно была выполнена, и кто-то невидимый снова начал подталкивать меня в спину. Значит, нужно переходить дальше.
Я попробовал упираться и даже хотел бросить лопату (хотя никакой лопаты у меня в руках на самом деле не было), но получил такой тычок, что проснулся. Уставился в мрачный потолок и задумался. Никак не могу сообразить — снится мне распроклятое ущелье или оно всамделишное? Если есть — что за непонятная огромная штука в нем лежит? Вдруг это та самая, по случайности отысканная гномами? Что же получается — мы так старались ее извести, а нынче я самолично принимаю участие в ее вытаскивании на белый свет? Но ведь это все мне снится!