Кто убил Паломино Молеро?
Переспросить-то он переспросил, но Литума отлично знал, что лейтенант, хоть и поддерживает разговор, и рассказывает о своей стычке с командиром авиабазы, однако все помыслы его, все силы тела и души устремлены к одной цели – ни на минуту не выпустить из поля зрения донью Адриану, сновавшую с веником по своей харчевне. От ее сноровистых и проворных движений подол платья иногда задирался, открывая могучее бедро, а когда она наклонялась за совком, в вырезе легкого перкалевого платья показывалась высокая, ничем не стесненная грудь. Глаза лейтенанта, не пропускавшие ни одного ее движения, алчно горели. Литума никак не мог понять, чем уж так прельстила донья Адриана его начальника. Лейтенант был юн, светлокож, с рыжеватыми усиками, почти никогда не снимал темных очков и мог бы покорить сердце любой таларенской девицы. Если бы захотел. Но он не хотел: его влекла только донья Адриана. Он сам признавался Литуме: «Поддела меня толстуха на крючок, будь она неладна». Литума недоумевал. Донья Адриана годилась лейтенанту в матери; в гладко зачесанных ее волосах уже проглядывала седина, а кроме того, она и вправду была очень толста, причем всюду равномерно и одинаково – настоящая бочка сорокаведерная. Муж ее, рыбак Матиас, ночью выходил в море, а днем отсыпался. Жили они в комнатенке при харчевне. Дети их выросли и отделились от родителей; двое сыновей работали в нефтяной компании.
– Глаза проглядите, сеньор лейтенант. Наденьте хоть очки, по крайней мере.
– День ото дня все краше, – не сводя глаз с хозяйки, прошептал тот и потер позолоченный перстенек на безымянном пальце о колено, обтянутое форменными брюками. – Уж не знаю, как она ухитряется, но день ото дня расцветает все пышней.
В ожидании таксиста полицейские пили козье молоко, закусывая бутербродами с жирным белым сыром. Полковник Миндро назначил им быть в половине девятого. Харчевня – убогое строеньице из тростника с крытым циновками полом – была пуста. Вдоль стен тянулись полки, уставленные бутылками, жестянками, стояли колченогие стулья. Немногочисленным постояльцам донья Адриана готовила в углу на примусе. Через пролом в стене, заменявший дверь, виднелась хибарка, где спал сейчас Матиас.
– Ох, донья Адриана, вот вы подметали и не слышали, как превозносил вас наш лейтенант, – с медовой улыбкой заговорил Литума. Хозяйка, раскачивая бедра, воздев веник, приближалась к ним. – Вот, дескать, и годочков не так уж мало, и килограммчики лишние найдутся, а все равно нет в Таларе женщины обольстительней.
– Я говорил то, что думал, – ответил лейтенант Сильва, приняв вид лихого волокиты. – К тому же это чистая правда. Донья Адриана и сама это прекрасно знает.
– Скажите вашему лейтенанту, чтобы он делом занялся чем шутки шутить с матерью семейства. – Донья Адриана со вздохом опустилась на скамеечку возле стойки. – Скажите ему, чтобы он, чем порядочной женщине голову морочить, искал бы убийц бедняжки Паломино.
– Ну а если я их найду? – Лейтенант с оттенком некоторого похабства прищелкнул языком. – Какова будет награда? Вы подарите мне ночь любви? Одно ваше слово – и я повергну их к вашим ногам!
«Вон как разошелся, словно она уже согласилась», – подумал Литума. Заигрывания лейтенанта забавляли его, но внезапно он вспомнил про убитого, и сразу стало не до смеха. Если бы эта паскуда полковник согласился им помочь, дело пошло бы на лад: полковник знает о своих подчиненных все – кто судился, кто сидел, – он может допросить любого. Если бы он согласился помочь, они с лейтенантом, глядишь, и напали бы на след тех гадов. Но полковник Миндро думает только о себе. Почему он отказался помочь? Потому что летчики считают себя существами высшего порядка – этакие принцы с голубой кровью. Полицейских они презирают до глубины души и плевать на них хотели.
– Отпустите меня, а не то я разбужу Матиаса! Ни стыда, ни совести! – вскричала в эту минуту донья Адриана, потому что лейтенант, когда она протягивала ему пачку «Инки», схватил ее за руку. – Служанку свою хватайте, а честных женщин оставьте в покое.
Лейтенант выпустил ее и достал сигарету, а донья Адриана, негодуя, отошла. Вечная история: вспыхивает как порох, а сама в глубине души предовольна. «Все они немножко потаскухи», – мрачно подумал Литума.
– Только и разговоров что про убийство, – сказала донья Адриана. – С рождения живу в Таларе, и за все годы первый раз такое злодейство. У нас если и убивали, то в честном бою, как господь заповедал, один на один. А чтоб человека так мучили и терзали – никогда. А вы сидите сиднем. Не стыдно?
– Мы сиднем не сидим, мамаша, – ответил лейтенант Сильва. – Но полковник Миндро нам содействовать не пожелал, допросить товарищей Паломино не позволил. А они бы должны хоть что-то знать. Мы плутаем в потемках по его вине. Но рано или поздно истина откроется.
– Мать до чего жалко, – вздохнула донья Адриана. – Ох уж этот мне полковник Миндро! Спеси в нем слишком много, спеси и гонору: вы бы посмотрели, как он по улицам ходит с дочкой под ручку. На встречного и не взглянет, и не кивнет. Куда там до него папе римскому! А она еще хуже. Принцесса!
Не было еще восьми, а солнце жгло нещадно. Солнечные лучи проникали сквозь щели в тростниковых стенах; светящиеся эти стрелы били в лачугу со всех сторон; плясали пылинки, роем вилась мошкара. На улице было малолюдно. Литума различал даже приглушенный рокот прибоя. Море было неподалеку, и солоноватая свежесть его умеряла зной, хотя Литума знал: здесь, в Таларе, вода покрыта радужной нефтяной пленкой, загажена разной дрянью, выброшенной за борт с портовых баркасов.
– Матиас говорит, божественный был у мальчика голос, пел как настоящий артист, – сказала донья Адриана.
– Разве он его знал? – удивился лейтенант.
– Раза два слышал, когда сети готовил.
Старый рыбак Матиас Кьерекотильо вместе с двумя своими подручными наживлял крючки перемета, как вдруг послышался негромкий перебор гитары. Ночь была лунная, и рыбаки легко различили неподалеку человек шесть с авиабазы, покуривавших возле лодок на песке. Когда раздался этот голос, Матиас и двое других бросили сети, подошли поближе. Голос был какой-то теплый, от переливов его хотелось вдруг заплакать, и мурашки ползли по спине. Когда паренек спел «Две души», все захлопали, Матиас попросил позволения пожать певцу руку. «Припомнились мне юные годы, – сказал он ему, – грустно стало». Тогда-то он и узнал, что зовут певца Паломино Молеро, что он новобранец и родом из Пиуры. «Тебе бы по радио петь, Паломино», – сказал один из летчиков. После этого Матиас еще раза два встречал его на том же месте, когда готовил свой баркас к выходу в море, и каждый раз бросал работу и заслушивался.
– Если уж Матиаса его пение брало за душу, то, значит, у мальчика и вправду был ангельский голос. Матиаса мудрено растрогать, он как ледышка.
«Подставилась хозяйка», – подумал Литума. И точно: лейтенант облизнулся как кот:
– Вы хотите сказать, донья Адриана, что огонек в нем уже погас? Я готов вас согреть, ибо пылаю как раскаленный уголь.
– Греть меня не надо, – засмеялась та. – Когда я зябну, кладу в постель бутылки с горячей водой.
– Можно ли сравнить грелку с теплом человеческой плоти? – вытянув губы, точно собирался присосаться к хозяйке, промурлыкал лейтенант.
В эту минуту появился таксист дон Херонимо. Подъехать к самой харчевне он не мог – машина завязла бы в песке – и потому оставил ее внизу, метрах в ста. Лейтенант и Литума расплатились, попрощались с хозяйкой, вышли. Времени было четверть девятого, но припекало немилосердно, как в полдень: казалось, будто люди и предметы вот-вот растворятся в знойном мареве.
– Вся Талара гудит, – сказал таксист, покуда они, по щиколотку в рыхлом песке, брели к машине. – Скорей ищите убийц, а не то вас линчуют.
– Меня-то чего линчевать, – пожал плечами лейтенант, – я Паломино не убивал. Могу поклясться.
– Разные толки ходят. Вам не икается?
– Не имею такого обыкновения. Какие толки?
– Поговаривают, что вы опасаетесь связываться с убийцами – они, дескать, птицы высокого полета. – Таксист сунул Литуме заводную ручку, а лейтенанта спросил, прижмурив глаз: – Так это?