Обещание поцелуя

Сдаваясь, он закрыл книгу и отложил ее в сторону. Ничего важного. Ничего важного по сравнению с ней.
Она улыбнулась и, обойдя стол, прижалась к нему. Он отодвинул кресло.
— Ты спрашивал меня, почему я оказалась в монастырском саду в тот день много лет назад, но ты никогда не говорил мне, что там делал ты.
— Падал со стены.
— После того как покинул спальню Колетт Маршан.
— Ах да — неотразимой Колетт.
— И?
— Это было пари, малышка.
— Пари?
— Ты, наверное, помнишь, что в те дни я жил в Париже. Тогда я был намного моложе и, уж конечно, намного бесшабашнее.
— Моложе — допускаю, но что послужило предметом пари, если тебе пришлось прыгать с монастырских стен?
— Я должен был доставить подвеску, одну из самых уникальных, мадемуазель Маршан к концу той недели.
— Но предполагаюсь, что она уедет только через два дня. А она уехала на следующий день после твоего визита.
— Да, это было частью сделки.
— Значит, ты выиграл?
— Конечно.
— И чего ты этим добился?
— Чего же еще, как не триумфа? И главное — над одним французским дворянином.
Она многозначительно произнесла «Гм!», однако ее взгляд был странно рассеянным.
— Ты много лет провел в Париже?
— Восемь или девять — все то время, пока ты носила косички.
«Гм…» Она не произнесла этого вслух, но он увидел это по ее лицу, по тучам, затемнившим ее глаза.
Имеют ли письма какое-то отношение к его прошлым визитам в Париж? Он не припоминал, чтобы скрещивал шпаги с кем-то из Доранов.
Себастьян смотрел на нее, наблюдая, как она борется со своим демоном. Хелена так привыкла к его присутствию, что, когда ее внимание не было сфокусировано на нем, ее маска спадала, и он видел то, что скрыто под ней. Сейчас он увидел достаточно, чтобы потянуться к ее руке.
— Малышка…
Она вздрогнула, потому что забыла о его присутствии. И на какое-то мгновение он увидел в ее глазах ужас, но больше всего в них было тоски. Но прежде чем Себастьян успел что-нибудь сказать, она уже снова надела маску и улыбнулась — слишком лучезарно, а потому фальшиво.
Он крепче сжал ее руку, надеясь, что она доверится ему хотя бы теперь.
Но она его перехитрила. Она упала в его объятия!
— Если ты закончил работать…
Он не остался равнодушным. Мягкое, теплое женское тело, так доверчиво придавившее его, разбудило его собственных демонов. Пока он пытался их обуздать, Хелена повернула его лицо к себе.
Прижалась губами к его губам.
Она целовала его долго и жадно, и эти поцелуи не были фальшивыми — он бы это почувствовал.
Он дал себе слово, что не будет манипулировать ею, но, когда она прижалась к его губам, понял, что поторопился с решением.
Его рука легла ей на грудь.
Он мог целовать ее, доставлять ей удовольствие, позволить ей обмануть его. Но он знал, что никогда не забудет того, что увидел в ее глазах.
Горьковато-сладкие — именно так назвала бы Хелена все последующие дни. Горькими они были всякий раз, когда она думала об Ариэль, о Фабиане, о кинжале, который надо выкрасть. Об измене, которую она совершала. Сладкими — в часы, которые она проводила с Себастьяном, в его объятиях, в те короткие мгновения, когда она чувствовала себя в безопасности, свободной от дум о Фабиане.
Но как только она покидала объятия Себастьяна, действительность грозно наваливалась на нее и больно сжимала заледеневшее сердце.
Себастьян пригласил их только на неделю, но неделя прошла, и никто не побеспокоился, не заговорил об отъезде. Зима сковала поля и дороги, но в доме жарко горели камины, и в уютных комнатах было тепло.
Снаружи умирал год, а внутри, в большом доме, жизнь била ключом. И хотя Хелена не принимала непосредственного участия в приготовлениях, она заразилась общим возбуждением и предвкушением радости, когда вся семья готовилась к Святкам, чтобы отметить этот праздник в узком кругу.
С лица Клары не сходила улыбка, она без конца рассказывала всем о том, как следует проводить этот праздник, объясняла, где растут вечнозеленые деревья, ветками которых украсят комнаты, какие секретные ингредиенты надо добавлять в рождественский пудинг.
Снова и снова Хелена ловила себя на том, что вроде бы она живет в ожидании радости, но сердце ее болело от страха и отчаяния.
После нескольких расслабляющих минут в его кабинете Хелена размышляла над тем, где и как он встретил Фабиана и завладел кинжалом; наступил момент, когда она была уже почти готова рассказать ему все, но он неожиданно принялся развлекать ее рассказами о своих предках, своей семье, своем детстве и своей жизни.
Такие откровения он позволил себе впервые. И только с ней.
Она узнала, как он взобрался на огромный дуб, росший возле конюшен, и чуть не свалился с него на землю. И как тогда испугался. Как сильно любил своего первого пони и как едва не сошел с ума, когда тот умер.
Последнее он не смог выразить словами, а просто резко замолчал и заговорил о другом.
Если бы он так явно не старался быть откровенным, она могла бы подумать, что, несмотря на его клятву и даже намерение не манипулировать ее чувствами, он просто не смог себя сдержать. Но все, что он говорил, он говорил даже с какой-то неохотой, словно заставлял себя положить свое прошлое и предполагаемое будущее к ее ногам. Он выкладывал ей все без утайки, как будто стремился к тому, чтобы она поняла его и судила не так строго.
Ему это удалось.
Дни тихо уходили в прошлое, и она чувствовала, что все больше попадает под его очарование и все более отчаянно желает стать его герцогиней, его женой, его возлюбленной.
При этом знала, что этого никогда не будет.
Она хотела рассказать ему о плане Фабиана, но подобного рода сказки никоим образом не могли бы растрогать такого человека, как он. Безжалостный, с твердым характером, он был очень похож на Фабиана, и не исключено, что когда-то они были соперниками. Если она расскажет ему свою историю, покажет ему письма… Нет, она не может сейчас принять его предложение, показать ему письма просить у него помощи и защиты.
Ведь он может отказать ей в этом. Что, если у них с Фабианом такие отношения, что он возьмет и откажется от нее?
Она никогда не завладеет кинжалом, и Ариэль…
Быть откровенной с ним — значит рискнуть, а она не могла себе этого позволить.
Дни проходили один за другим, и срок похищения кинжала неумолимо приближался. Она упорно цеплялась за последнее, что ей осталось, и не могла отказаться от нежности Себастьяна, от тепла его объятий.
Заканчивались последние дни ее счастья.
С того момента как она предаст его и исчезнет, жизнь ее потеряет всякий смысл. У нее не останется ничего, что бы так много для нее значило, и никто на свете не заменит его.
В ее сердце уже был ответ на его вопрос, но она точно знала, что у нее никогда не будет возможности принять его предложение.
Чувство вины и угрызения совести не давали ей покоя даже в те часы, когда она ездила верхом, смеялась, разговаривала, ходила рядом с ним по огромному дому. Она не давала выхода отчаянию, загнала его в маленький уголок своего сознания, но оно всегда было рядом с ней.
Единственное, о чем она сожалела, — это то, что они больше не занимались любовью.
Себастьян вел себя благородно, и у нее хватало совести не давить на него — она не имела на это права. Такое право она получила бы сразу, если бы согласилась стать его женой. Да, его поведение, несомненно, говорило о мудрости.
Хелена только теперь поняла значение слов «интимные отношения». Эти отношения приносили ей ни с чем не сравнимое счастье и связали их нежной любовной цепью. Испытав это счастье однажды, она всегда будет страстно желать испытать его снова.
Но этого больше не будет.
У нее не было выбора. Ариэль была ее сестрой, и она несла за нее ответственность.
Себастьян наблюдал за ней, и его не могли обмануть ее смех и улыбки. Ими она прикрывала тоску, которая терзала ее сердце. Он всеми известными ему способами побуждал доверить ему свой секрет и знал, что она прекрасно это понимает. Но Хелена не могла…