Черный столб

– Чем вы озабочены, Али-Овсад? – спросил Морозов.
– Я спрашиваю, товарищ Морозов, этот кольцевой сердечник кто крутить будет?
– Никто не будет его крутить.
– Колесо есть, а крутиться – нет? – Али-Овсад недоуменно поцокал языком. – Значит, работать не будет.
– Почему это не будет?
– Машина крутиться должна, – убежденно сказал мастер. – Работает, когда крутится, – все знают.
– Не всегда, Али-Овсад, не всегда, – усмехнулся Морозов. – Вот, например, радиоприемник – он же не крутится.
– Как не крутится? Там ручки-мручки есть. – Али-Овсад стоял на своем непоколебимо. – А электрический ток? Протон-электрон – все крутится.
Морозов хотел было объяснить старику, как будет работать кольцевой сердечник, но тут пришел катер. Ученые отплыли к плоту.
Стоя на корме катера, Морозов щурился от встречного ветра, задумчиво смотрел на приближающийся плот. «Машина крутиться должна…» А ведь, пожалуй, верно: если в момент разрезания столба плот с кольцевым сердечником вращать вокруг него, то можно будет обойтись без громоздких преобразователей, которые, кстати, будут готовы в последнюю очередь. Столб
– статор, плот с сердечником – ротор… Надо будет прикинуть, рассчитать… Массу времени сэкономили бы… Можно причалить к плоту пароход, запустить машину…
Он обернулся к Бернстайну:
– Коллега, что вы скажете по поводу одной незрелой, но любопытной мысли…
 
35
«…Что за нескончаемое письмо я тебе пишу! Я как будто разговариваю с тобой, моя родная, и мне это приятно, только вот отрывают все время.
У нас тут – дым коромыслом. Дело в том, что привезли атомную бомбу (мы ее называем «светлячок») и понаехало столько дипломатов и военных, что ткни пальцем и наверняка попадешь. Сама знаешь, после запрещения испытаний ядерного оружия это первый случай, когда потребовалось взорвать одну штуку, естественно, что Совет Безопасности всполошился и нагнал сюда своих представителей. На «Фукуоке» народу сейчас, как летом в воскресенье на пляже в Кунцеве. Помнишь, как мы ездили на моторке? Это было еще в те счастливые времена, когда шарик земной имел при себе нормальную магнитную шубу.
Установку со «светлячком» поставим на платформу и погоним к столбу. Она прилипнет к столбу и…
Ну вот, опять оторвали. Позвонил Морозов, просит зайти к нему. А ведь уже заполночь. Покойной ночи. Маринка!..»
 
36
Уилл сидел в кресле и лепил. Его длинные пальцы мяли желтый комок пластилина. Норма Хемптон – она сидела с шитьем у стола – потянулась, прикрутила коптящий язычок огня в лампе.
– Как же быть с Говардом, милый? – спросила она.
– Как хочешь, – ответил Уилл. – Он обращается к тебе.
– Если бы он попросил, как раньше, двадцать-тридцать фунтов, я бы и не стала спрашивать тебя. Послала бы, и все. Но тут мальчик просит…
– Мальчику двадцать четыре года, – прервал ее Уилл. – В его возрасте я не клянчил у родителей.
– Уилл, он пишет, что если у него не окажется этой суммы, он упустит решающий шанс в жизни. Он с двумя молодыми людьми из очень порядочных семей хочет основать «скрач-клуб» – это сейчас входит в моду, нечто вроде рыцарских турниров, в доспехах и с копьями, только не на лошадях, а на мотороллерах…
– А я-то думал – на лошадях. Ну, раз на мотороллерах, ты непременно пошли ему чек.
– Прошу тебя, не смейся. Если я пошлю такую сумму, у меня ничего не останется. Отнесись серьезно, Уилл. Ведь он наш сын…
– Наш сын! Он стыдится, что его отец был когда-то простым дриллером на промысле…
– Уилл, прошу тебя…
– Я упрям и скуп, как все хайлендеры [14]. Ни одного пенса – слышишь? – ни единого пенса от меня не получит этот бездельник!
– Хорошо, милый, только не волнуйся. Не волнуйся.
– Пусть подождет, – тихо сказал Уилл после долгого молчания. – В моем завещании есть его имя. Пусть подождет, а потом основывает клуб, будь оно проклято.
Норма со вздохом тряхнула золотой гривой и снова взялась за шитье. Пластилин под пальцами Уилла превращался в голову с узким лицом и сильно выступающей нижней челюстью. Уилл взял перочинный нож и прорезал глаза, ноздри и рот.
В дверь каюты постучали. Вошел Кравцов. Вид у него был такой, словно он только что выиграл сто тысяч. Куртка распахнута, коричневая шевелюра, что кустарник в лесу…
– Добрый вечер! – гаркнул он с порога. И, с трудом сдерживая в голосе радостный звон: – Уилл, поздравьте меня! Миссис Хемптон, поздравьте!
– Что случилось, парень? – спросил шотландец.
– Пуск поручили мне! – Кравцов счастливо засмеялся. – Здорово? Уговорил-таки старика! Мне и Джиму Паркинсону. Советский Союз и Америка! Здорово, а, Уилл?
– Поздравляю, – проворчал Уилл, – хотя не понимаю, почему вас это радует.
– А я понимаю, – улыбнулась Норма, протягивая Кравцову руку. – Поздравляю, мистер Кравцов. Конечно же, это большая честь. Я пошлю информацию в газету. А когда будет пуск?
– Через два дня.
«Вас не узнать, миссис Хемптон, – подумал Кравцов. – Какая была напористая, раньше всех узнавала новости. А теперь ничего вам не нужно, только бы сидеть здесь…»
– О, через два дня! – Норма отложила шитье, выпрямилась. – Пожалуй, мне надо написать… Впрочем, Рейтер послал, должно быть, официальное сообщение в Англию…
Поскольку радиосвязи с миром не было, крупнейшие информационные агентства взяли на себя распространение новостей на собственных реактивных самолетах.
Кравцов подтвердил, что самолет агентства Рейтер, как всегда, утром стартовал с палубы «Фьюриес», и Норма снова взялась за шитье.
– Еще два дня будут испытывать, – оживленно говорил Кравцов, – а потом, леди и джентльмены, потом мы подымем «светлячка» в воздух и расколошматим столб…
– Какого черта вы суетесь в это дело? – сказал Уилл. – Пусть атомщики сами делают.
– Они и делают. Все будет подготовлено, а часовой механизм включим мы с Джимом. Еле уломал Морозова. Токунага не возражал, а Совет Безопасности утвердил…
– Ну-ну, валяйте. Постарайтесь для газет. Перед пуском скажите что-нибудь такое, крылатое.
– Уилл, вы в самом деле так думаете? – Кравцов немного растерялся, радость его погасла. – Неужели вы думаете, что я ради…
Он замолчал. Уилл не ответил, его пальцы с силой разминали желтый комок пластилина.
– Ну ладно, – сказал Кравцов. – Покойной ночи.
 
37
Свежее утро, ветер и флаги.
Полощутся пестрые флаги расцвечивания на всех кораблях флотилии. Реют на ветру в блеске молний красные, и звездно-полосатые, и белые с красным кругом, и многие другие, и, конечно, голубые флаги ООН.
Ревет гроза над океаном, клубятся тучи. Давно не видели здесь люди солнечного света.
Но теперь уже скоро, скоро!
Возле белого борта «Фукуока-мару» приплясывает на зыби катер стремительных очертаний. Скоро в него спустятся Александр Кравцов и Джим Паркинсон. А пока они на борту флагманского судна выслушивают последние наставления.
– Вы все хорошо запомнили? – говорит старший из инженеров-атомщиков.
– Господа, желаю вам успеха, – торжественно говорит осанистый представитель Совета Безопасности.
– Жалко, меня не пустили с тобой пойти, – говорит Али-Овсад.
– Не задерживайтесь, голубчики. Как только включите, – немедленно на катер и домой, – говорит Морозов.
– В добрый час, – тихо говорит Токунага.
В гремящих серо-голубых скафандрах они спускаются в катер – Кравцов и Паркинсон. И вот уже катер бежит прочь, волоча за собой длинные усы, и с борта «Фукуоки» люди кричат и машут руками, и на верхних палубах других судов черным-черно от народу, там тоже приветственно кричат и машут руками, а на борту «Фьюриес» громыхает медью военный оркестр, а с «Ивана Кулибина» несется могучее раскатистое «Ура-а-а!».
– Джим, вам приходилось когда-нибудь раньше принимать парад? – Кравцов пытается спрятать за шутливой фразой радостное свое волнение.