Кир Великий. Первый монарх

Растянувшись на ложе рядом с глухим мальчиком, Крез спокойно заснул.
Хотя впредь Кир не предоставил Крезу никаких полномочий, он держал лидийца при себе, чтобы в любой момент иметь возможность его расспрашивать. Освободившись от тяжелых забот, Крез оказался остроумным собеседником, большим знатоком игры на арфе. Победивший Ахеменид держал великие сокровища под замком в подвалах; он утвердил господина Пактия, сборщика доходов при Крезе, получателем новых денег в Сардах и одновременно назначил решительного германия Табала командовать гарнизоном и присматривать за Пактием.
Крез воспользовался возможностью направить гонца к оракулу в Дельфы — без всяких даров, — чтобы заявить протест по поводу двусмысленного пророчества, которое привело не к завоеванию территории персов, а к потере его собственных владений. На что дельфийские жрецы язвительно возразили: Крезу не хватило здравого смысла спросить, какая империя должна быть разрушена. Таким образом, Крез обнаружил, что плененный царь не удостаивался от святилища той же любезности, которую оно даровало правившему монарху. С тех пор он никогда не советовался с оракулом и находил определенную удовлетворенность в статусе гостя-узника непредсказуемого Ахеменида.
Что касается Кира, то он пребывал в крайнем недоумении из-за поведения греков на Анатолийском побережье.
 
КИР СТАЛКИВАЕТСЯ СО СПАРТАНЦАМИ
Вечерняя заря висела над берегом. Когда закат освещал сады за решетками, его древнее свечение касалось жилищ эолийцев и ионийцев. В тени пустого театра на склоне горы юноши и девушки брались за руки и танцевали под полузабытые мелодии. Один актер надел маску сатира, хотя таких существ на сложившемся Анатолийском побережье не сохранилось. Вечерняя заря появлялась, как и закат, со стороны моря и его островов. В Кносе, на Крите, над могилами парили призраки, а дерзкие юноши и девушки, прежде плясавшие перед царями Миноса, исчезли с гладких гипсовых полов, занятых теперь деловитыми морскими пиратами. Но Ионийское побережье жило напряженной жизнью, и новые богатства берегли его древнее наследие и культуру. Люди ощущали это наследие и боялись его потерять. Дети на пастбищах хором пели: "Сорок пять мастеров и шестьдесят подмастерьев строили три года мост через реку — днем возводили, а ночью он падал! "
Когда Пастуху из Парсагард удалось оставить Сарды, он направился в порт Смирны, соединявший лидийцев с великим западным морем. Он увидел водную гладь бухты, увенчанной парой горных пиков, и поинтересовался, какие обстоятельства разрушили белые строения повсюду, кроме причалов, у которых выстроились греческие галеры и черные фригийские грузовые суда. Его переводчики пояснили, что лидийские цари, покоряя побережье, хотели пользоваться портом Смирны и в то же время не желали, чтобы город соперничал с Сардами. О священных вершинах они сказали, что на одной из них находится святилище Нептуна, проявляющего свою власть над огромными водными пространствами, а вторая служит Немезиде, рожденной в море богине, которая мстит смертным, если они начинают гордиться своей силой. О Крезе переводчики не упоминали.
Если грекоговорящие обитатели этих крошечных, красивых городков на краю моря удивляли Кира, то их, в свою очередь, ошеломляло его нежданное появление. Этот Кириос, как они прозвали Кира, оказался мужчиной в варварской шерстяной рубашке с рукавами и в штанах для верховой езды. Он расспрашивал о философах, а государственные мужи никак не могли оценить его могущество и отношение к ним самим. Он явился, так сказать, ниоткуда. Местные анатолийцы, как и греки-переселенцы, никогда не знали ига ассирийцев или вавилонян. Правда, каждый город — кроме гордого Милета — в большей или меньшей степени покорился нажиму лидийцев, но те завоеватели были вполне понятными людьми, связавшими к взаимной выгоде морскую торговлю плодородного побережья с караванной торговлей внутренних территорий. А теперь внутренние территории сами явились к ним в лице Кириоса с его обозом на верблюдах.
Он потребовал от ионийских городов подчиниться его правлению. Города ответили, что сначала хотели бы узнать, гарантируются ли им те условия, которыми они пользовались при лидийских царях. Тогда Кир рассказал их представителям историю. «Один дудочник пришел на берег этого моря и принялся играть рыбам, приглашая их выйти и поплясать с ним. Рыбы отказались; они не хотели выходить на берег, пока им не будут созданы те же условия, которые существовали в воде. Тогда дудочник отложил свою дуду и достал сеть. Этой сетью он вытянул рыб на берег, и они тут же энергично принялись плясать для него». В отличие от умершего раба Эзопа, Кир не стал объяснять мораль басни, но ионийцы прекрасно ее поняли. Они старались выиграть время, поскольку направили в Спарту к лакедемонянам — союзникам побежденных лидийцев — срочную просьбу собрать флот и защитить побережье от чужаков-персов.
В этом спартанцы после должного размышления им отказали, однако направили к Киру гонца с предупреждением. Кир принял посланца Лакина в зале лидийского дворца в соответствии со своим положением, в высокой тиаре и оплетенной пурпурной мантии царя Мидии. Лакин передал послание слово в слово: пусть Кир Ахеменид поостережется причинить вред греческим городам на Анатолийском побережье, иначе он вызовет на себя гнев спартанцев.
Когда Киру перевели послание, он вышел из себя. Ему отчетливо вспомнились спартанские купцы, торговавшиеся из-за золота на берегу Колхиды. И он ответил:
— У меня нет причин бояться людей, собирающихся лишь на рынке, чтобы поспорить о еде и попытаться жульничеством выманить друг у друга деньги. Если я буду здоров достаточно долго, — заверил он Лакина, — спартанцам придется жаловаться не только на несчастья этих ионийцев, но и на собственные беды.
Лакин передал его ответ в Спарте вместе с отчетом об увиденном на анатолийском берегу. Никаких карательных экспедиций на восток Спарта не отправила.
Кир никогда не забывал и не прощал глупый вызов спартанцев. Если бы он двинулся дальше на запад, то мог бы стать хозяином их города и вписал бы новые страницы в историю. Но ему противостояло море, и его асваранцы не стали бы отказываться от лошадей, чтобы оседлать деревянную палубу и пускаться по бескрайним водам. Другие же союзники Креза в то время не доставляли Киру беспокойства. Халдеи были связаны с ним договором о ненападении, а непонятные египтяне не демонстрировали желания послать армию на помощь потерпевшему полное поражение монарху. Корабли с Нила продолжали причаливать рядом с греческими судами, забирая на борт с этого богатого побережья грузы охры и гипса, леса и железа, вина и сухофруктов.
Однако взгляды греков мешали Киру сильнее, чем море.
— Здесь, — говорил он своим советникам, — мы себя чувствуем будто рыба без воды.
Так было всегда, когда персы — или мидяне, коли на то пошло, — отваживались удалиться от своих гор. В далеком Травяном море они оказались среди таких странных обитателей равнин, как женщины-воительницы. По низине Шушана Кир ступал осторожно, полагаясь на мудрость своего приемного отца Губару. В других случаях за его спиной оставались те же самые владения, что принадлежали индийским царям, огромные плоскогорья, связанные между собой над равнинами — сами Парсагарды, собственно Мидия, Армения и Каппадокия. Все они лежали обособленно, над центрами древних цивилизаций. Каждое из них Кир поручил заботам доверенного перса, назначенного кшатра паваном, или сатрапом, как говорили греки. Свою новую сатрапию Сапарду той зимой он держал в собственных руках, используя Креза как наставника. Славная долина, раскинувшаяся под башнями дворца, снабжала их роскошной едой: вместо молока — сыром, вместо кунжутного масла — оливковым, вместо иранских кур — фазанами. Крез гордился поварами, подававшими острые блюда в сладком соусе на посуде, которую они споласкивали не водой, а вином. Но с моря долину Сард не было видно, а лидийцы относились к эолийцам, восточному народу, слагавшему музыку для арфы и презиравшему флейты и дудочки варваров-греков, вторгшихся на Ионийское — а Кир называл его Яванским — побережье.