Кровавый удар

Бред.
Я отошел от надгробия.
В следующий миг оно разлетелось в куски.
Только что я стоял и смотрел на гниющую доску, положившую конец моим надеждам. Теперь я лежу на спине на сыром мху, лицо саднит, как от глубокого пореза. А из леса за кладбищем несется грохот, тени деревьев пляшут при ярких синих и оранжевых вспышках.
Потом вспышки прекратились и грохот тоже. Темнота вновь затопила все вокруг. Слышалось лишь шипение ветра в деревьях и неровный молот моего сердца. Я снова в Бейруте, в секторе Газа, в Хартуме. Пулеметы. Распроклятые жуткие пулеметы.
Я оперся на руки и отполз назад. Пулеметчик ничего не видит. Надя тоже отползала назад рядом со мной.
Потом стало светло.
Это был яркий белый свет. Резкий и мертвенный, он залил кладбище, черные тени надгробий легли на посеребренный дождем мох. Прожектор. Тут нам и хана.
Но ничего подобного. Нас укрывал мшистый уступ, за который в любой миг могли залететь из темноты эти кусочки свинца и разорвать нас в клочья.
Этот уступ был могилой моего отца.
Справа что-то блеснуло. Я скосил глаза. У Нади был пистолет. Она держала его в правой руке, уперев его рукоять в левый локтевой сгиб. Я видел, как хмурился ее лоб, когда она пыталась прицелиться.
Ночь трижды взорвалась ее выстрелами. Свет погас.
— Беги, — сказала она.
Я побежал. Пулеметчик снова открыл огонь. Он стрелял вслепую. Пули свистели слишком высоко. Я споткнулся о что-то твердое. Фонарик выпал у меня из руки. Как подстреленный кролик, я кинулся к деревьям, осыпаемый прутьями и сосновыми иголками. Мы пробирались сквозь лес вниз, к плеску моря.
Когда пулеметчик снова открыл огонь, звук выстрелов был приглушен деревьями. Почему? — подумал я. Почему в меня стреляют?
— В машину! — крикнула Надя.
— Кто это? — спросил я.
— Не важно кто, — сказала она. — Беги.
Мы выскочили на берег. Возле дома виднелся свет. Оранжевый, мерцающий. Что-то горело. Я достаточно насмотрелся на мятежи, чтобы знать, что горит таким пламенем.
— Ее подожгли, — сказал я.
Бабах! — взорвался бензобак. Лес снова стал угольно-черным на фоне вспышки огня, взметнувшегося к небу и разметанного ветром. Песок едва белел у нас под ногами. Берег казался открытым и незащищенным. Порывы ветра срывали гребни волн и швыряли нам под ноги. Промочим ноги, подумал я на бегу. Промочим ноги в торфяниках. Я чувствовал, как нас поджидают эти торфяники, жаркие и удушливые, кишащие комарами. Если мы уйдем от того, кто поджег машину, нам останется только бежать в торфяники. А там мы утонем...
Мы были у причала. Надя повернула было налево, к лестнице, к дому, на берег, прочь от тупика причала. Я схватил ее за руку. Она дрожала мелкой дрожью, как загнанное животное.
— В сарай, — сказал я. Надя нашла бледный проем двери в каменной стене, скользнула внутрь. Я последовал за ней, запер дверь на палку, как на задвижку. Батарейки Надиного фонарика садились. При его оранжевом свете лодка, привязанная в луже черной воды, казалась древней, как Ноев ковчег.
— Залезай, — приказал я.
Она посмотрела на лодку. Блики от воды делали ее волосы похожими на паутину. Она колебалась.
— Быстрей!
Она спустилась по ступенькам. Я побежал к воротам сарая, выходящим в море. Тяжелые створки были закрыты на засов. Засов сковала ржавчина. Я отбил его камнем, распахнул правую створку двери. Ветер ударил в лицо. Он вырвал дверь у меня из рук, и она хлопнула о противоположную каменную стену со звуком разорвавшейся бомбы. У меня кровь застыла в жилах в ожидании града пуль. Но ничего не случилось. Согнувшись пополам, я проскользнул обратно, к фалам, к которым была привязана лодка. На гвозде висело старое ведро. Я схватил его, бросил в лодку.
Старые узлы были тугими, веревки затвердели. Кто знает, когда их развязывали в последний раз. Кто знает, когда в последний раз пользовались лодкой. Я разрезал их ножом, прыгнул с лестницы в лодку.
Вода в днище доходила мне до середины икр. Я сказал:
— Черпай.
— Что-что?
— Выливай воду из лодки.
— Чем?
Я подтолкнул к ней ведро, осветил лодку фонарем. Весла на месте. Фалы старые, но еще не совсем сгнили. Парус полотняный, на ощупь бархатисто-мягкий от старости. На месте был и руль. Я с силой насадил его на релевые крюки, вытянул весло. Сарай был полон беспорядочных потоков воздуха, они кружили и вертелись, оставляя легкую рябь на гладкой черной воде. Я взял три рифа [22] на старой тряпке, служившей гротом. Затем поднял весло, втолкнул в уключину на корме и вывел лодку в черную пасть ночи.
 
Глава 29
Когда корма проплыла под перекладиной двери, парус наполнился ветром, и лодка накренилась. Я взялся за румпель, чувствуя, как он тяжелеет по мере того" как мы набираем скорость. Надя прекратила черпать. На дне осталась лишь небольшая лужица.
— Держись крепче, — сказал я.
Каменные стены желоба, идущего от сарая, кончились. Я потянул румпель на себя. Море было грязно-серого цвета. На дальнем берегу бухты угрожающе чернели деревья. Мы вышли из укрытия. Порыв ветра с воем промчался над водой и ударил в парус как будто кулаком. Лодка накренилась в подветренную сторону. Вода перелилась через ее наклоненный борт, и она рванулась вперед. Слишком тугой парус, подумал я. Три рифа — это слишком много.
Еще один шквал. Я ослабил шкот. Треск полотна казался оглушительным. Но вода в кильватере теперь тоже ревела. На дальнем берегу бухты исчезла из виду высокая прямая мачта "Аланда". Мы двигались вперед.
Снова налетел шквал. Лодка отчаянно накренилась. На этот раз мы зачерпнули как следует. Но я сказал:
— Не черпай!
Я опасался, что лодка перевернется.
— Куда мы плывем? — спросила Надя. В ее голосе слышался страх.
Я понимал, каково ей.
— Что за этой бухтой?
— Море.
— Куда идет берег?
— На север. Потом на восток.
По правому борту исчезал из виду северный берег бухты. Мы по-прежнему шли под самым южным берегом, там были деревья и камни, которые сдерживали волны и ветер.
Впереди была только темнота. Если там камни, то их не видно. Это хорошо. Если тот, кто в нас стрелял, видит не больше нас, то мы в безопасности. На берегу среди деревьев скользил белый луч. Прожектор — они ищут нас на суше.
Ветер дул с юга, сильный ветер, почти шквальный. Направление нам подходит, сила — нет.
Что-то черное замаячило перед нами во мгле. Волны ревели. Я дернул румпель на себя. Волны внезапно сделались короткими и крутыми, я облился горячим потом, закричал. Корпус подпрыгнул на волне, сорвался вниз. Раздался ужасающий грохот. Мы проскочили. Волны стали ровнее.
Я большой специалист по грохоту. Есть грохот, означающий, что повреждена краска. А есть грохот с подголоском звенящих черепков, и это значит, что сломалось что-то важное.
Этот грохот был именно такой.
Странным голосом без выражения Надя сказала:
— В лодку льет вода.
Я ответил как можно более небрежным тоном:
— Ну, тогда будем черпать. — Я повернул лодку носом по ветру и встал на четвереньки на дне.
Я быстро понял, что случилось. Камень, на который мы наскочили, оказался острым. Он пробил в обшивке шестидюймовую дыру. Вода хлестала, как из сорванного крана.
Я снял брюки, скатал их в тугой сверток и засунул в дыру.
Надя продолжала черпать. Она сказал:
— Нужно поворачивать к берегу, а то мы уплывем в открытое море.
Слышно было, что она испугана. Ноги у меня начали замерзать. Я не обращал на это внимания, худшее было впереди. Я сказал:
— Мы не можем подойти к берегу.
Холодный сырой свет луны сочился сквозь громады облаков. Ее лицо казалось бледным овалом.
— Почему? — спросила она.
— Они не знают, что у нас есть эта лодка, — сказал я. — Если мы выйдем на берег, они нас найдут. И убьют. Мы плывем в Финляндию.