Кровавый удар

Значит, обо мне не забыли.
Глаза у меня защипало от слез. Я их сморгнул. Впереди расстилалось Балтийское море — волна за волной металлического серого цвета. И пусто кругом.
Но нет, не совсем.
Примерно в двух милях по правому борту в тусклом рассветном свете показался серый корабль с плоскими бортами. На корме у него были обтекатели радиолокационных антенн и приземистая труба, изрыгающая выхлопные газы. На палубе торчали две пушки. Корабль был слишком далеко, чтобы можно было разглядеть флаг. Но я и без бинокля знал, что это за флаг. Красный, а в левом верхнем углу звезда и серп и молот желтого цвета.
Вдруг мне стало совсем тошно.
— Русская канонерка, — сообщил я Наде.
Она не подняла головы, опущенной на руки. Затвердевшие от соли волосы скрывали ее лицо. Я услышал:
— Issand Jumal! [24]
В лодку снова набралось полно воды. Колени у меня начали дрожать. Русское судно развернулось право руля на девяносто градусов и, пыхтя, начало отползать. Теперь к нам была повернута его корма. Надя подняла голову, тупо посмотрела на уходящее судно.
— Она уходит, — сказала она.
Я не ответил.
Канонерка пыхтела и пыхтела, пока не превратилась в серый спичечный коробок далеко-далеко, у самого восточного горизонта, залитого розоватым светом. Я продолжал смотреть вперед, мимо ветхой мачты, мимо высокого носа, подпрыгивающего на коротких, четырехугольных волнах. Мы плывем уже шесть часов. Двадцать миль, подумал я. Даже двадцать пять. Почти полпути. Надежда пыталась затеплиться во мне. Я ее отмел.
Мне не хотелось оглядываться, но я все же оглянулся. На горизонте русское судно изменило конфигурацию. Теперь оно стояло к нам боком: пушки, труба, антенны. Какая уж там надежда! Оно повернуло на девяносто градусов лево руля. Сейчас повернет еще на девяносто градусов влево и двинется к нам. Такая техника часто используется в спасательных операциях и в войне против подводных лодок. Это один из лучших способов найти маленький предмет в большом мире.
Внезапно мы перестали быть неприметными, как попавший на бильярдный-стол светофор.
Страх, как жидкость, затопил все тело, парализовал мозг.
Страх не столько за себя, сколько за Надю. Ну, меня посадят в тюрьму. А она — сотрудник полиции, обративший оружие против собственного государства. Ее сотрут в порошок. По правому борту не было видно Эстонии. Впереди не было видно Финляндии. Только бледнеющий купол неба, металлические волны и серый пограничный корабль, приближающийся к нам со стороны восхода и глядящий на нас во все глаза.
Оставалась тонкая ниточка надежды.
Да, канонерка нас ищет. Но в последнее десятилетие двадцатого века, если что-то ищут всерьез, то не с помощью корабля. Для этого есть самолеты, вертолеты.
В двадцатом веке прочесывать море на корабле — все равно что рыть канаву оленьим рогом. Для этого есть лучшие приспособления.
На суше над лесом, наверное, кишат вертолеты. Даже если бы люди, которые нас ищут, знали о существовании лодки, они не подумали бы, что у нас хватит ума пуститься на ней в шестидесятимильное плавание. Я ухватился за ниточку. Канонерка не имеет к нам отношения. Она не верит, что мы существуем. А того, во что не веришь, обычно не видишь.
Я втиснулся на нос лодки, спустил фока-штаг. Мачта опустилась быстрее, чем я думал. Я вернулся на корму. Надя спросила:
— В чем дело?
Я пошарил в луже воды, нащупал промокшую материю моих брюк, дернул. Из днища забил фонтан.
— Мы утонем, — сказала Надя. В ее голосе звучал ужас. — Засунь обратно.
— Нет.
Она попыталась вырвать у меня брюки. От морской болезни она стала слабой, как птичка. Я схватил ее за руку и сказал:
— Смотри сюда.
Надя повернула голову. Канонерка подошла так близко, что видно было, как пенится вода под ее носом. Она сказала:
— О Боже мой! — голосом, в котором не было ни тени надежды. Вода в лодке дошла до банки. Я пошарил по дну, нашел течь. Давление воды уменьшилось, оно уравнивалось по мере того, как лодка погружалась в воду. Я затолкал брюки обратно. Мы сидели в лодке, полной воды. Я сказал:
— Надень фуражку.
Она надела, надвинула на мокрые, слипшиеся рыжеватые волосы.
Весла были под банкой. Я вытащил их.
— Перекатывайся за борт, — сказал я. — И плыви. Если подойдут близко, ныряй под лодку.
Свет на восточном горизонте стал лимонно-желтым. Ветер полностью прекратился. Будет прекрасный день — для тех, кто останется в живых и сможет радоваться ему. Я подтолкнул к ней весло.
— Возьми, — сказал я. — Держись между кораблем и солнцем.
Вода была холодная, но не ледяная. Я оттолкнулся от лодки, держа впереди себя весло. В море виднелась голова Нади — маленький темный предмет. Лодка выглядела как прямая черта среди стеклянистых бугров. Не потерять ее, подумал я. Море изменило цвет — из серого стало зеленым. Восточный горизонт сиял ярко-шафранным цветом. Из шафрана выплыл верхний кончик солнца — добела раскаленный ломоть света, от которого болели глаза.
Я лежал вытянувшись в воде, склонив голову набок. Канонерка была похожа на большой серый дом, ощетинившийся антеннами. Она скользила на расстоянии пятнадцати узлов, отгоняя от носа волну с пеной по краям.
Звук винтов был похож на громкое тиканье. Я спрятал голову в зеленую воду. Плыви мимо, подумал я. Передай им по радио, что в море никого нет, это трата времени, пусть ищут их в торфяных болотах, с собаками и вертолетами... Тиканье замедлилось. Сердце у меня тоже чуть не остановилось. Я поднял голову. Мне не хотелось смотреть, но я должен был видеть. Канонерка встала в своем кильватере. Она была в трехстах ярдах от меня с солнечной стороны. Волна скрыла ее от меня. Когда я снова ее увидел за гребнем, она сдвинулась с места. Острый серый нос разворачивался в моем направлении. На миг он исчез за целой стеной воды. Когда волна прошла, он был уже ближе.
Сначала я подумал: они засекли нас. Потом до меня дошло, что засекли они не нас. Дело обстояло хуже.
Они увидели лодку.
Лодка покачивалась ярдах в ста с солнечной стороны. Тиканье в воде стало быстрее. Они собирались переехать ее.
Балтийское море лежало вокруг — огромный синий диск. Мне хотелось закричать, замахать руками — все что угодно, только не остаться без лодки посреди этой пустыни. Но со мной Надя. Если ей захочется помахать рукой, она помашет. Решать ей, а не мне. Я увидел, как она медленно и легко покачивается на волнах. И не машет руками.
Под кормой канонерки вскипела белая вода. Судно прыгнуло вперед. Плоскодонка, качаясь, лежала на воде. Я увидел, как она поднялась на волне, нос выпрыгнул из воды. Большой серый корпус канонерки, как ножом, пропорол ее, и больше я ее не видел.
Из-за поручней канонерки послышалось "ура", раздался взрыв хриплого смеха. Не снижая скорости, она уплыла на юг на подушках из пены, золотясь в лучах желтого солнца, повисшего на востоке.
Я подождал, пока она скроется из виду. Потом с гребня волны прокричал:
— Надя!
В сорока ярдах с наветренной стороны поднялась рука, потом снова опустилась.
В двадцати милях от берега, держась за свои весла, мы медленно поплыли друг к другу.
 
Глава 30
Мы ничего не говорили. Только цеплялись за свои весла, ощущая, как вода безжалостно высасывает тепло из наших тел. Это будет недолго, подумал я. По крайней мере, лучше, чем тюрьма.
* * *
Волосы Нади облепили голову. Под глазами были жуткие черные круги, желто-коричневая кожа обтянула кости лица.
— Извини, мне очень жаль, — выдавил я наконец.
Она покачала головой.
— Не будь идиотом. — Она смотрела куда-то мимо меня. Ее глаза стали узкими, как у кошки. — Вон лодка.
Я резко обернулся. В двадцати ярдах от нас на стеклянистой волне покачивался предмет, напоминающий гигантский наконечник стрелы. Я поплыл к этому предмету.