Наследники Виннету

— Он пришел позже. Его вызвал один из полицейских по одной неизвестной мне причине, которая, как он уверил меня, очень важна.
Я открыл чемодан, вытащил из него куртку из отлично выделанной белой кожи, украшенную по швам прядями волос.
— Уфф! — не сдержался индеец. — Такое может принадлежать только вождю! Но только у костра совета и на празднествах племени!
Я молча снял пиджак и надел индейскую куртку.
Когда я вынул из покрывала головной убор вождя, индеец снова издал возглас удивления:
— Уфф! Настоящее оперение военного орла  22, которого давно уже нет! Пять раз по десять перьев?!
— Больше, — улыбнулся я.
Тут он почтительно поднялся и сказал:
— Тогда я должен извиниться и приветствовать…
— Тише! — прервал я его. — Мы здесь не у костра совета! И не только для того, чтобы взять этих породистых животных!
Перья моего головного убора, история которого, кстати, очень интересна, доставали до самой земли. В нем чувствовалась добросовестная индейская работа. Когда я его надел, кто-то из той шестерки захохотал. Но Хоуи грубо оборвал его:
— Что здесь смешного? Разве не видите, что происходит? Он знает тайну трех жеребцов! Остается надеяться, что он все же свернет себе шею!
Я прошел между ними и вышел к лошадям, возле которых стояли пеоны. Никто из них не сказал ни слова, но взгляды, обладай они силой ружейных пуль, тотчас сразили бы меня насмерть.
Лошади прижались друг к другу еще теснее. Они наблюдали за мной не шелохнувшись; их красноватые ноздри раздувались, маленькие уши подрагивали, а длинные, пышные хвосты колыхались. Две дали мне подойти спокойно, третий, жеребец зафыркал и отступил назад. Я решил оставить его напоследок. Он был самым умным, его глубокие, ясные глаза осмысленно смотрели прямо на меня. Он имел такой безупречный экстерьер, что я сразу предназначил его для себя.
Вскочив на жеребца, которого избрал для первого прыжка я промчался галопом два круга, после чего без всяких усилий перелетел через стену, как будто она была всего лишь нижней ступенькой лестницы.
Громкие аплодисменты нарушили напряженное молчание. Но шестеро «художников» не издали ни звука. Я поставил лошадь рядом с мулами, потом вышел, чтобы приняться за следующего. И ему удалось так же легко взять барьер.
Когда я в последний раз вышел к пеонам, тот из них, что уже разговаривал со мной, сказал:
— Сэр, вы настаиваете на продолжении, чтобы…
— …чтобы преподать вам урок, — с улыбкой окончил я.
— Оставьте! Вы справились с задачей. Хватит! Мы не желаем больше участвовать в этом дешевом фарсе!
— Я тоже! А потому через пару минут закончим!
— Нет! На этого коня вам не сесть!
Пеон решительно подошел к жеребцу спереди, чтобы схватить его за поводья, но я оказался проворнее. Когда жеребец повернул к нему голову и грозно фыркнул, я в несколько прыжков оказался рядом и вскочил в седло, А теперь ноги в стремена — и за поводья! В ту же секунду жеребец взвился на дыбы. Пеону пришлось отпрыгнуть в сторону, чтобы не попасть под копыта.
— Собака! — рявкнул он. — Ты ответишь! — И, повернувшись к своим спутникам, крикнул: — Сделка недействительна! Ему придется вернуть всех животных! Быстро во двор!
Я крепко сидел в седле, а жеребец и не пытался сбросить меня — все благодаря индейской одежде, — но все-таки не признавал во мне индейца.
Решив, что его выращивали дакота, я попытался заговорить с ним на их языке:
— Шуктанка ваште, ваште! Токийя, токийя!  23
Но приглашение не возымело действия. Я продолжил на языке апачей:
— Йато, йато! Татиша, татиша!  24
Животное навострило уши и вильнуло хвостом. Я попробовал на языке команчей:
— Эна, эна! Галак…  25
Жеребец радостно заржал и заплясал на месте. Тут мне пришла в голову догадка, позже подтвердившаяся. Я вспомнил о таком же жеребце, только темном, которого мой друг Апаначка, тогда еще вождь найини-команчей, ловко объездил. Я рассказывал о нем в третьем томе «Верной Руки». Я знал: и Апаначка и Олд Шурхэнд много потрудились, чтобы объединить эту прекрасную породу, выведенную команчами, с любимцами Виннету и лучшими рысаками дакота. В этой помеси должны были соединиться — и соединились — лучшие качества всех трех пород. Теперь таких лошадей разводят в двух заводах, один из которых расположен в районе Биджоу-Крик, притока реки Саут-Платт. Там Олд Шурхэнд заложил себе жилой дом, где имеет привычку проводить несколько месяцев в году. Обставленное с великолепным вкусом поместье упомянуто в его письме ко мне. Может, все три белых жеребца оттуда? А мулы? Может, эти так называемые художники и пеоны — конокрады? Весьма вероятно. Ведь Тринидад — известный центр торговли лошадьми.
Все это быстро пронеслось у меня в голове, пока конь пританцовывал подо мной. Обоих его собратьев уже увели. Жеребец хотел было последовать за ними, но я погнал его галопом к стене — и тут резко осадил. Он ворчливо «попросил» дать ему прыгнуть. Вот это я и хотел услышать. Конь был умен — он «говорил». Теперь я спокойно мог исполнить свое намерение, и барьер, как выразился бы скаковых дел мастер, был «элегантно взят».
— Удалось! Теперь лошади принадлежат ему! — расколол тишину многоголосый хор.
Папперман молниеносно вырос за моей спиной. Я передал ему жеребца, чтобы он отвел его во двор к остальным.
— А ну, стой! Стоять там! — заорал Хоуи. — Жеребец наш, остальные тоже! Давайте их сюда!
С этими словами «художник» вцепился в поводья лошади. Я решительно шагнул к нему с криком:
— Прочь от коня! Считаю до трех: один… два… три!
Он упорствовал. Тогда я встряхнул его пару раз, а потом хватил кулаком так, что он влетел в объятья своих приятелей и рухнул на землю, увлекая за собой несколько человек. Пеон, оскорбивший меня, ринулся ко мне сжав кулаки, с криком:
— Хочешь подраться? Это тебе даром не…
Он не договорил. Ему помешал новый хозяин, предусмотрительно успевший собрать несколько дюжих молодцов, чтобы те в решающий момент могли сказать свое слово.
— Тихо! Заткни глотку! — рявкнул он пеону, а потом повернулся ко мне: — Здесь ресторан, а не боксерский ринг, и я никому не позволю размахивать кулаками! Сначала курица, а потом дела!
Хитрый парень. Чтобы осадить пеона, он обвинил меня, дав при этом понять, чтобы я не принимал его «размахивать кулаками» близко к сердцу.
— Ладно! — согласился пеон. — Пусть будет так! Сначала курица, потом лошади!
— Нет! — объявил Хоуи и, прихрамывая, направился к стулу. — Он должен сочинить нам музыку! Музыку обеденного стола! Пусть он дует в губную гармошку, а миссис Батлер сыграет на гитаре!
— Как пожелаете! — отозвался я, чувствуя, что одного урока еще недостаточно.
Подойдя к Душеньке, я вынул из куртки два револьвера и тихо спросил:
— Ты понимаешь, что сейчас может произойти?
— Да, — ответила она.
— У тебя хватит самообладания?
— Думаю, да!
— Тогда идем!
Я взвел оба револьвера и дал один ей. До этого момента оружия они видеть не могли. Теперь же я развернулся и подошел к столу, а Душенька последовала за мной. Подняв правую руку с револьвером, я произнес:
— А вот и моя гармоника!
— А вот и гитара! — подхватила Душенька.
— Игра начинается! — продолжал я. — Если кто-то из вас дотронется до оружия — ляжет с пулей в груди!
На несколько мгновений воцарилась глубокая тишина. Револьвер в руке моей Душеньки подрагивал. Другой рукой она держалась за меня. Но угроза в конце концов подействовала. Ни один из «художников» или пеонов не рискнул шевельнуться. Вокруг послышались возгласы одобрения.
— И курицу туда! — кричало, орало, смеялось и издевалось все, что имело голос. — Туда, туда! Курицу!