Парус любви
– В последний раз, когда у него были подагрические боли, он чуть не оторвал мне голову, – с гримасой вставил Джордж. – Велел немедленно закрыть «это проклятое окно», потому что ветер дует на большой палец его ноги.
– Надеюсь, что его не растрясло на этих ухабистых дорогах, когда он ехал в экипаже, – сказала Ри, думая обо всех, кого это может касаться. – Даже и в самые благополучные времена сэр Джереми и Кэролайн не были лучшими компаньонами для путешествий, – добавила она, прошла мимо графа и поспешила вверх по лестнице.
С ее уходом воцарилось неловкое молчание. Граф откашлялся, прочищая горло, и хотел, видимо, возобновить свою лекцию, но, прежде чем он успел произнести хоть слово, Джордж сильно расчихался; графу пришлось отойти в сторону, открыв путь для Фрэнсиса и Флетчеров. Они, не теряя ни мгновения, воспользовались предоставленной им возможностью, и граф с открытым ртом остался на лестнице один, если не считать нескольких безмолвных лакеев.
– Ты поступил находчиво, Джордж, – похвалил Фрэнсис кузена, обладавшего способностью ловко выворачиваться из трудных положений; впрочем, они оба с помощью хитроумных приемов умели отвязываться от ничего при этом не подозревающих докучливых людей.
– Спасибо, Фрэнсис, – с серьезным видом ответил Джордж.
– Послушай, зачем ты упомянул о щенках, Фрэнсис? – спросил Эван у кузена, пока они шли по длинным коридорам большого дома в то крыло, где жил Фрэнсис. Эван раздумчиво смотрел на него, терпеливо ожидая ответа, ибо из поведения Фрэнсиса сам сделал кое-какие необходимые для самосохранения выводы и научился отгадывать мотивы его поступков.
– А что тут такого? – с простодушным видом сказал Фрэнсис. – Граф ждал ответа.
– Но ведь ты же хорошо знал, как отреагирует граф на твое объяснение, – настойчиво допрашивал Эван.
Фрэнсис встретился с ним взглядом, в котором не было и тени раскаяния.
– Я отвечу на твой вопрос прямо, без обиняков, – вдруг сказал он. – Мне не хочется, чтобы граф стал моим зятем. Я ничего не имею против него. Просто не хочу, чтобы он стал членом нашей семьи. Посмотрим правде в глаза, – продолжал он таким серьезным и суровым тоном, что кузен весь обратился во внимание. – То, что граф – спесивый павлин и несносный сноб, отрицать невозможно. Если он задерет свой нос еще выше, то первый же ливень захлестнет ему ноздри, и тогда он рискует захлебнуться, – съязвил он, развеселив дружно прыснувших кузенов. – Представьте себе, как его напыщенность может сказаться на наших пикниках, – добавил он с таким преувеличенным ужасом, будто одного этого было достаточно, чтобы безоговорочно осудить графа.
– Вот ты и захотел выставить графа в смешном свете, – предположил Эван. – Ты заранее знал, как воспримет Ри его слова?
– Естественно. И таким образом он сам затянул себе петлю на шее, – сказал в свое оправдание Фрэнсис, отметив при этом, что Эван начинает разговаривать как его отец-генерал, чей голос иногда звучал так, словно он приказывал своим войскам построиться.
– Но ведь это ты, Фрэнсис, накинул ему петлю на шею и очень хитро и ловко, собственной его рукой, затянул ее, – сказал Эван с кривой улыбкой, ибо питал к графу такую же неприязнь, как и Фрэнсис.
– Должен признать себя виноватым в совершении этого дьявольского преступления, – гордо заявил Фрэнсис. – Но я прежде всего забочусь об интересах Ри, – произнес он более серьезным тоном. – Она чересчур добра, и я боюсь, что граф использует ее доброту в своих корыстных целях. Он не считает это ниже своего достоинства. Но хватит об этом. Мне кажется, что я сумел на какое-то время расстроить его замыслы, – добавил он с довольной усмешкой. – А нам надо поторопиться. Я хочу успеть к чаю, граф опередит нас на добрых полчаса, а вы знаете, с каким аппетитом поглощает он пироги миссис Пичем.
– Надеюсь, Кэролайн не будет все время разглагольствовать о балах, какие важные особы там были, в каком платье щеголяла она и как ужасно была одета... ну, вы знаете кто, – сказал Джеймс и глубоко вздохнул при мысли об ожидающем их мученичестве. – В прошлый свой приезд, когда я попросил еще кусок пирога, она меня так обрезала, что я до сих пор помню. – В голосе Джеймса прозпучата еще не остывшая обида.
– Но это был пятый кусок, – напомнил Джордж.
– Если мы не поторопимся, то никто из нас не получит ни куска пирога, – вмешался Фрэнсис и, доказывая, что это отнюдь не пустые слова, побежал по безмолвному коридору.
Ри, которая шла по коридору в противоположном направлении, к своей спальне, также ускорила шаг. Ее мысли тоже были сосредоточены на Кэролайн Уинтерс, но она даже не предполагала, а просто была уверена, что найдет ее в своей спальне. Дверь, как она и ожидала, оказалась полуоткрытой; с обычной в таких случаях досадой Ри спокойно вошла в спальню и увидела, что Кэролайн Уинтерс со жгучим любопытством одно за другим перебирает ее платья.
В этот момент Ри ощутила скорее жалость, чем гнев; хотя Кэролайн имела абсолютно все, что хотела и в чем нуждалась, она никогда не бывала удовлетворена, ибо всегда хотела большего. Не в характере сэра Джереми было отказывать дочери в чем бы то ни было. Руководствуясь самыми лучшими намерениями, он щедро изливал любовь, привязанность и богатства на ее белокурую головку, ошибочно полагая, что, балуя ее сверх всякой меры, может возместить ей утрату матери. Результаты никак нельзя было назвать успешными, ибо Кэролайн Уинтерс со временем превратилась в эгоистичную, вечно недовольную молодую женщину, которая постоянно канючила, хныкала, закатывала сцены, если ее желания не исполнялись. Бедный сэр Джереми уже давно отказался от попыток умиротворить ее, перестал даже упрекать за ненасытность, стараясь пропускать мимо ушей ее пустопорожнюю болтовню и тиранические требования.
– Привет, Кэролайн, – приветствовала ее Ри. – Ты что-нибудь здесь потеряла?
– А, Ри! – испуганно вскрикнула Кэролайн, услышав насмешливый голос Ри, и быстро обернулась. – Ты так меня перепугала. Подкралась исподтишка. Как дикари в колониях, которые снимают скальпы с людей, – пожаловалась она, ничуть не смущаясь тем, что ее застали, так сказать, на месте преступления. – Я постучалась, но тебя не было, вот я и вошла. Я знала, что ты не обидишься. Просто мне хотелось узнать, есть ли у тебя такой же божественный шелк, какой папа купил мне в Париже. У тебя всегда есть что-нибудь лучше, чем у меня, вот я и решила удостовериться, что только у меня есть платье из такого шелка, – объяснила она, самодовольно глядя на Ри. При виде измызганной одежды ее глаза расширились от изумления, заметно было, что она очень поражена. – Что с тобой, черт побери, произошло? Ты выглядишь просто кошмарно. Ри криво усмехнулась.
– Спасибо за участие. Просто я упала с лошади, вот и все. Ничего особенного, – сказала Ри, подходя ближе к камину, растопленному прилежной служанкой.
Кэролайн оглядела девушку с головы до ног, брезгливо скривившись.
– Ты безнадежно испортила этот замечательный костюм для верховой езды. Очень жаль.
– У меня есть другой, точно такой же, поэтому можешь не беспокоиться, – заверила ее Ри. – Маме очень понравилась ткань, она знала, что я часто буду надевать этот костюм, и предусмотрительно заказала два одинаковых.
– Просто замечательно, – выдохнула Кэролайн, имея в виду предусмотрительность герцогини. – Какой это был чудесный оттенок голубого цвета. Пожалуй, он подошел бы мне больше, чем тебе. У нас ведь с тобой одинаковый размер? – вкрадчиво спросила она, устремляя взгляд на гардероб, где должен был висеть второй костюм.
Уловив знакомые интонации в голосе девушки, Ри наотрез отказала:
– Нет, Кэролайн. – «Хоть бы поскорее пришли служанки, чтобы искупать меня, – подумала она, – тогда я могла бы выставить эту нахалку из спальни». – Это мой любимый костюм, и теперь, когда один испорчен, я буду носить другой. Извини меня, я думаю, ты понимаешь. Разве у тебя нет любимых платьев или шляпок? – Ри принялась безуспешно увещевать Кэролайн, на губах которой уже появилась легкая гримаска.