Ружье

– Спасибо, – пробормотал Клинг и поспешно поднес к губам стакан.
– Вас это смущает?
– Нет.
– Радует?
– Не знаю.
– Я за откровенность и честность, – сообщила Анна.
– Вижу.
– Вы бы хотели со мной переспать?
Клинг ответил не сразу. Первое, что пришло ему в голову, было: «Да!» – а потом в мозгу у него замельтешили фразы вроде: «Ну конечно, черт возьми, я хочу с вами переспать», а также «Где?», «У меня или у вас?» и так далее. Поэтому он подождал, пока улягутся страсти, и сказал:
– Надо подумать. А пока давайте поговорим о Розе Лейден.
– Запросто, – согласилась Анна. – Что вас интересует?
– Когда вы ей звонили?
– В пятницу, в самом конце дня.
– А точнее?
– Примерно без десяти пять.
– Вы хорошо помните разговор?
– Да, я сказала: «Могу ли я поговорить с миссис Лейден?» Она ответила: «Миссис Лейден слушает». Я передала ей все, что было в телеграмме, – насчет книжки. Она сказала, что уже знает, но все равно спасибо.
– О чем она уже знала?
– О чековой книжке.
– Откуда ей стало известно?
– Она сказала, что муж звонил из Калифорнии еще утром, сообщил, что проведет выходные в Сан-Франциско, что в понедельник отправится в Портленд, и попросил ее переслать новую чековую книжку в отель «Логан» в Портленде.
– Во сколько он ей звонил?
– Она не сказала.
– Но, если он уже звонил ей, зачем ему было посылать телеграмму в фирму?
– Не знаю. Наверно, для страховки.
– Интересно, звонил он ей потом, говорил, что изменил планы и летит домой?
– Она не говорила о втором звонке.
– Вы звонили ей около пяти?
– Да, в самом конце дня.
– Он всегда был такой дотошный?
– В каком смысле?
– Всегда ли он звонил, а потом посылал телеграмму с той же просьбой?
– Он мог сначала послать телеграмму, а потом позвонить.
– Все равно.
– А почему бы не позвонить и не послать телеграмму? Все равно компания оплатит. Вы об этом не подумали?
– Нет.
– Подумайте. Очень вас прошу.
– Почему?
– Потому что вы неотразимы.
– Будет вам!
– Вы уж мне поверьте. Меня удивить непросто, но кажется, я в вас влюбилась!
– Это невозможно!
– Вы так думаете?
– Конечно. Разве можно влюбиться в человека, толком его не зная? Так бывает в кино.
– Я знаю про вас все, что надо, – отрезала Анна. – Давайте выпьем еще по одной.
– Хорошо, – сказал Клинг и сделал знак официанту. – Еще по одной, – распорядился он, когда тот подошел к их столику.
Анна смотрела на него широко раскрытыми глазами. И вдруг его осенило: да она же и впрямь влюбилась! Придя к такому выводу, вслух он сказал:
– Как вы верно заметили, у нас деловая встреча, и значит...
– Это не просто деловая встреча, – возразила Анна, – и вы прекрасно это понимаете. Вы знали это уже в тот момент, когда согласились прийти. Я хочу спать с вами. Поехали ко мне!
– Погодите, – сказал Клинг, оттягивая время. Про себя он думал: «Ты что, совсем рехнулся? Говори „да“, плати по счету и тащи ее туда, куда она скажет, пока не передумала». – Вы меня совсем не знаете, – наконец вымолвил он. – Мы даже толком не поговорили.
– О чем тут говорить? Вы красивы и храбры, потому что в вашей работе требуется храбрость. И еще вы романтик, иначе с чего бы вам бороться с преступностью. Кроме того, вы умны, и мне нравится, как вы смутились, когда я заговорила про постель. Больше мне о вас знать ничего не надо. Например, есть ли у вас родинка на бедре или что-то в этом роде.
– Родинки нет, – улыбнулся Клинг.
– Ну так что?
– Я... Я сейчас не могу.
– Почему? – Анна придвинулась к нему ближе и накрыла его руку своей ладошкой. – Берт, – прошептала она. – Я люблю тебя, я хочу тебя...
– Послушайте, – сказал он. – Мне надо немножко подумать... В конце концов...
– Ты меня не хочешь?
– Отчего же?
– Уже хорошо, – улыбнулась она. – Один – ноль в мою пользу. Что же тебе мешает?
– Я помолвлен. Я уже говорил.
– И что с того?
– Вы, наверно, не хотите, чтобы я...
– Хочу! Страстно!
– Не могу. Сейчас не могу. А может, и вообще...
– Мой телефон: Вашингтон 6-3841. Когда уйдете от своей подруги, позвоните мне.
– Я сегодня к ней не иду.
– Отчего так? – удивилась Анна.
– По средам вечером у нее занятия.
– Тогда тем более поедем. Платите по счету!
– Заплачу, конечно, – согласился Клинг, – но это не меняет дела.
– Мы едем ко мне, – сказала Анна. – Мы будем любить друг друга шесть раз, потом я приготовлю обед, и снова шесть серий любви. Когда вам завтра на работу?
– Нет, – отрезал Клинг.
– Как знаете. Запишите хотя бы мой телефон.
– Я и так его помню.
– Великий сыщик! Повторите номер.
– Вашингтон 6-3841.
– Вы мне позвоните еще сегодня, – сказала она. – Когда представите себе, как я лежу в постели одна и умираю от любви.
– Не уверен.
– Пусть не сегодня, – уступила она. – Но в скором времени.
– Не могу обещать.
– Неважно, – сказала она. – Если не позвоните вы, то я сама вам позвоню. Берт, у меня нет предрассудков. Я хочу вас, и я получу вас. Считайте это предупреждением.
– Вы меня пугаете, – сказал он совершенно искренне.
– Это хорошо. Может, я вас к тому же немного возбуждаю?
– Да, – признался он. – Самую малость.
– Два – ноль, – сказала Анна и стиснула ему руку.
 
Глава 7
В четверг был Хэллоуин, канун Дня Всех Святых, и поэтому расследование не продвинулось ни на шаг. И это неудивительно: в этот день колобродят ведьмы, вампиры, домовые и прочая нечисть, изо всех сил мешая хорошим людям совершать добрые дела. Доброе дело, которое пытались совершить детективы 87-го участка, состояло в попытке разгадать убийства, но 31 октября сделать это было невозможно. Расследование топталось на месте. Впрочем, 31 октября у полиции и без того хлопот хватает.
Что может быть благопристойней Дня Всех Святых? Но его канун Хэллоуин превратился в Америке в нечто совершенно непристойное. В детстве Кареллы 31 октября было принято куролесить, но по сравнению с тем, что творилось сейчас, это были невинные забавы. В те далекие дни Карелла рыскал по улицам осеннего города, нацепив шлем авиатора с очками-консервами, вооружившись мелком, палкой, выломанной из ящика, или мешочком муки. Надо было найти жертву, лучше девчонку, погнаться за ней и либо чиркнуть мелом ей по спине, либо стукнуть палкой, либо огреть мешком – так, чтобы остался след. После этого полагалось завопить «Хэллоуин!» и с хохотом бежать прочь. Жертва тоже обычно смеялась. Смеялись все. Это было невинное озорство, по крайней мере, таким оно запомнилось Карелле. Вечером детвора сооружала посреди улицы огромный костер, и швыряла туда все, что удалось добыть на местной свалке и на пустырях, а в придачу старую мебель и поломанные ящики, которые выпрашивала в соседних домах. Пламя взмывало вверх, во все стороны летели искры и пепел, а мальчики носились вокруг, как чертенята, и подбрасывали в костер топливо. Потом оно кончалось, костер начинал гаснуть, девочки отправлялись по домам, а мальчишки собирались кружком вокруг догоравшего костра и заливали огонь известным способом.
Так праздновали Хэллоуин в наши дни, думал Карелла.
А сейчас...
Сегодня, например, двое подростков разбили витрину булочной на Эйнсли-авеню, потому что владелец отказался дать деньги на ЮНИСЕФ [8]. Они вошли в магазин с черно-оранжевыми картонками из-под молока и потребовали у хозяина взнос в фонд помощи голодающим. Хозяин велел им убираться из его магазина, что они и сделали, на прощание швырнув в витрину по кирпичу. Было что-то абсурдное в разгроме магазина, хозяин которого не дал денег на голодающих детей земного шара. Почти столь же абсурдное, как в войнах во имя сохранения мира. Карелле казалось, что человек, обвиненный в хулиганском нападении, вряд ли мог в оправдание сказать: «Я дал ему в глаз, потому что хотел предотвратить драку». Столь же нелепым было громить витрину, стоившую пятьсот долларов, только потому, что булочник отказался дать десять центов на доброе дело. Следуя подобной логике, можно было оправдать и все остальное, случившееся в тот день.