Такова любовь
Жизнь восемьдесят седьмого полицейского участка очень часто связана с фактами смерти. Он заглянул в безжизненные глаза Клэр Таундсенд тринадцатого октября прошлого года. С тех пор видел мертвые глаза более тридцати жертв – мужчин и женщин – и всегда видел в них одно и то же: все смотрели умоляюще, казалось, их насильно лишили того, с чем они не были готовы расстаться. Казалось, они умоляли, чтобы это им вернули. Казалось, они молча взывали:
– Пожалуйста, верните меня, я еще не готов!
Обстоятельства смерти всегда были разными: он входил в комнату человека с ножом в черепе, он смотрел на растерзанную жертву наезда, он открывал дверь чулана и находил труп молодой девушки с затянутой на шее веревкой, повесившейся на перекладине для одежды, или алкоголика, упившегося до смерти в подъезде борделя, – обстоятельства всегда были различными, а глаза – одинаковыми.
– Пожалуйста, верните ее мне, я не был готов, – казалось, взывали они.
И каждый раз, вглядываясь в другую пару глаз, он отворачивался, потому что всегда помнил Клэр Таундсенд, лежащую на полу книжного магазина, ее блузку, залитую ярко-красной кровью, открытую книгу на ее лице, собственные руки, поднявшие ее, и свои глаза, заглянувшие в ее мертвые, широко открытые – этот образ неожиданно и навсегда отпечатался в его мозгу и он стал бесчувственным и немым. В течение нескольких минут он, обычно ничего не соображал, он мог только отвернуться от каждого нового трупа и неподвижным взглядом разглядывать стену, как оглушенный, в то время как в его напряженном мозгу невидимый проектор прокручивал кадр за кадром свой собственный фильм ужасов, и ему хотелось кричать, и он сдерживался, до боли стиснув зубы.
Смерть означала для Клинга одно – Клэр Таундсенд. Ежедневно сталкиваясь со смертью, он постоянно вспоминал Клэр. И каждый раз его сердце сжималось в кулак так крепко, что он не мог открыться, не мог позволить себе расслабиться. Вместо этого он уходил в себя, вздрагивая от каждой неприятности, устало, как должное, нес груз памяти, не принимая сочувствия, оставив надежду, думая, что будущее будет таким же пустым и унылым, как и настоящее.
В тот день в крошечном офисе Майкла Тейера в Брио Билдинг ситуация была похожа на простое уравнение. Чувствуя дискомфорт в присутствии Клинга и Тейера, Хейз беспристрастно думал про себя, что знает причину своего состояния, но не испытывает никакой радости от того, что все понимает. Говорить об Ирэн Тейер означало говорить с ним о смерти, а смерть – это Клэр Таундсенд. Решить это элементарное уравнение не составляло труда – в маленькой комнате обстановка была накалена до предела.
Комната находилась на шестом этаже здания. В ней было единственное окно, открытое апрельскому ветерку. Письменный стол, конторка с папками для бумаг, телефон, календарь да два стула. Майкл Тейер сидел на одном из них за столом, Хейз – на другом, напротив. Клинг, весь напрягшись как натянутая струна, стоял рядом с Хейзом, готовый в любую минуту развернуться и прыгнуть через всю комнату и через стол, скажи Тейер что-то не то. Пачка готовых поздравительных открыток со стишками, прислоненная к пишущей машинке, была аккуратно сложена столбиком. В машинке был заложен лист с незаконченными виршами.
– Мы делаем работу заранее, – пояснил Тейер. – Я уже готовлю поздравления к предстоящему дню Святого Валентина.
– А вам не трудно работать сразу же после похорон, мистер Тейер? – поинтересовался Клинг.
Вопрос был настолько жестоким и бессердечным, что Хейз испытал неодолимое желание заткнуть ему рот и дать по зубам. Какое-то мгновение он видел боль в глазах Тейера, и ему самому стало больно. Тейер произнес очень тихо:
– Да, мне трудно работать.
– Мистер Тейер, – быстро вмешался в разговор Хейз, – поверьте, мы, не хотим быть навязчивыми в такое трудное для вас время, но мы кое-что должны выяснить.
– Да, вы говорили об этом, когда мы виделись с вами в прошлый раз.
– Совершенно верно, и нам опять приходится вас беспокоить.
– Да, я вас слушаю.
– Вы знали, что ваша жена собиралась возбудить дело о разводе? – опять резко спросил Клинг.
Тейер удивился.
– Нет, – сказал он и, помолчав, спросил: – Откуда вам это известно?
– Мы разговаривали с ее адвокатом, – пояснил Хейз.
– Ее адвокатом? Вы имеете в виду Арта Патерсона?
– Да, сэр.
– Он мне ничего об этом не говорил.
– Мы знаем. Она просила его об этом.
– Но почему?
– Она так хотела, мистер Тейер.
– Мистер Тейер, – не унимался Клинг, – вы уверены, что не подозревали о намерениях жены развестись с вами?
– Абсолютно нет.
– Несколько странно. Вам не кажется? Женщина собирается уйти от вас в следующем месяце, а вы не имеете даже ни малейшего подозрения, что что-то назревает?
– Мне казалось, что она счастлива со мной, – пояснил Тейер.
– А ее мать говорит другое.
– Что именно?
– Если мне память не изменяет, в рапорте говорится, что миссис Томлинсон называет вас грубияном, считает что вы любите командовать. А вы часто ссорились с вашей женой?
– Вообще никогда.
– Вы когда-нибудь били ее?
– Что?
– Ну били или ударили? Когда-нибудь?
– Никогда. Конечно, нет!
– Берт...
– Секундочку, Коттон, пожалуйста! Только одну секунду!
Он с нетерпением взглянул на Хейза, а затем снова обратился к Тейеру:
– Мистер Тейер, вы хотите, чтобы мы поверили в то, что между вами и вашей женой не было никаких трений, тогда как все это время она крутила...
– Я не говорил, что между нами не было трений!
– ...с другим мужчиной и планировала развестись с вами! Значит, либо вам было на нее совсем наплевать, либо...
– Я любил ее!
– Либо вы были настолько слепы, что не видели, что творится у вас под самым носом! Так что же это, мистер Тейер?
– Я любил ее. Доверял ей!
– А она вас любила? – выпалил Клинг.
– Я думаю, что да.
– Тогда почему же она собралась разводиться?
– Не знаю. Я только что от вас узнал об этом. Я даже не знаю, правда ли это. Откуда мне знать, что это не ложь?
– Мы говорим вам, что это чистая правда. Она планировала уехать в Рено шестнадцатого мая. Это число вам о чем-нибудь говорит, мистер Тейер?
– Нет.
– Вы знали, что она регулярно встречается с Томми Барлоу?
– Но Берт... – Хейз опять сделал попытку вмешаться.
– Так знал или нет?
– Нет, – прошептал Тейер.
– Так куда же, вы думали, она ходит каждую неделю или раз в две? – поинтересовался Клинг.
– Повидаться с матерью.
– А почему ее мать называет вас грубияном?
– Не знаю! Я ей не нравлюсь. Она могла наговорить вам обо мне все, что угодно.
– Сколько вам лет, мистер Тейер?
– Тридцать три.
– А сколько было вашей жене, когда она умерла?
– Двадцать. Ну, почти двадцать один.
– И сколько лет вы были женаты?
– Почти три года.
– Ей было восемнадцать, когда вы поженились?
– Да, всего восемнадцать.
– А вам?
– Тридцать.
– Довольно большая разница. Верно, мистер Тейер?
– Да нет, если вы оба были влюблены.
– А вы были влюблены?
– Да.
– И вы продолжаете утверждать, что ничего не знали о дружке вашей жены и о том, что она собиралась бросить вас в следующем месяце?
– Да. Если бы я знал...
– Очень интересно! И что бы вы сделали, если бы знали, мистер Тейер?
– Я бы поговорил с ней.
– И это все?
– Я бы попытался отговорить ее от этого.
– Ну а если бы не помогло?
– Я бы отпустил ее.
– И вы бы не грубили ей и не кричали бы на нее?
– Я никогда не был с ней груб, никогда... Я всегда к ней хорошо относился. Я... знал, что она намного моложе меня. Я очень ее любил... Очень...
– А что вы теперь к ней чувствуете? Теперь, когда вы все знаете?
Тейер долго молчал и наконец сказал:
– Жаль, что она не обсудила все это со мной, – он скорбно покачал головой. – То, что она сделала – не выход. Ей нужно было переговорить со мной.