Конец тьмы (Капкан на 'Волчью стаю')

Не могу забыть свое ощущение, когда я проснулся в своей спальне в первое утро, услышал шум моря и увидел блики солнца на зеленоватой стене. Я ощутил себя обновленным, для меня не было ничего невозможного.
Мне подали завтрак – папайю, поджаренные булочки, крепкий черный кофе. Я спустился к океану и отплыл от берега так далеко, что голубая вилла превратилась в игрушечный домик. Море вздыхало, волновалось, сверкало. Я плавал и орал как сумасшедший. Потом лег загорать. После душа Розалинда подала ленч. До трех дремал, а потом поехал в Акапулько и купил инкрустированную серебром зажигалку и бумажник из змеиной кожи. В уличном кафе выпил черного пива и сидел, улыбаясь хорошеньким девушкам, медленно идущим в сумерках, взявшись под руки. Птицы в это время щебетали в больших зеленых деревьях, устраиваясь на ночлег.
Эти четыре дня до приезда Кэти и Джона оказались последними хорошими днями в моей жизни. Но, и зная об этом, я не смог насладиться ими больше. Я не думал о будущем, а просто по-кретински не сомневался, что все будет прекрасно. Это состояние эйфории не могло, конечно, длиться долго. Я послал родителям открытку, в лотерею выиграл двести песо, усердно загорал, занимался испанским и ждал звонка от своих хозяев. В полдень в пятницу встретил Джона и Кэти в аэропорту. С ними прилетели двое мужчин – Август Зоннингер и Фрэнк Рейс. Крепкий, лысый, маленький Август оказался властным и осторожным человеком. В усыпанном перхотью берете, «бермудах», индейских сандалиях и спортивной рубашке с изображением пылающей рыбы он все время щелкал пальцами, когда ему было что-то нужно. Сразу стало ясно, что он главный. Остальные обращались с ним, как с королем. Фрэнк Рейс, высокий вялый мужчина, напоминал аиста. Он был одет в хлопчатобумажный костюм, к которому был со вкусом подобран галстук. Рейс разговаривал с небольшим английским акцентом и, судя по всему, пытался создать впечатление, что все это гротескная игра, и он участвует в ней ради развлечения. Фрэнк был почти смешон. Кэти вела себя с ними, как девчонка. Это ей, по-моему, не шло. Большим сюрпризом для меня оказался Джон Пинелли. Это большое мягкое розово-белое существо пробудилось к жизни. Впервые я почувствовал его интеллект, быстрый, восприимчивый, способный к фантазии.
Они были настолько переполнены планами, что едва понимали, что находятся в Акапулько.
Август Зоннингер и Фрэнк Рейс остались до следующего вторника, когда я отвез их и Джона Пинелли обратно в аэропорт. По-моему, Розалинда не ожидала таких гостей. Она любила порядок, а они не нарушали никакое расписание. Дом им, кажется, не понравился. Они бесконечно говорили о делах и ругались по мелочам.
Я узнал, что Кэти и Джон все еще лишь холодно вежливы по отношению друг к другу. Из их споров я понял, что Джон продал долю в телешоу и вступил в другое дело.
Они привезли с собой пачку сценариев и позвали меня в большую гостиную в субботу вечером. Фрэнк Рейс встретил меня на террасе. Он усадил меня и дал сценарий. У него и у Кэти тоже было по экземпляру. Зоннингер сидел и ухмылялся.
– Пожалуйста, прочитайте слова Вильсона, старина, – сказал мне Рейс, показав, откуда читать.
– Я ничего не знаю о...
– Просто читайте, старина.
Я чувствовал себя по-дурацки и стал читать так, как, по-моему, должен был говорить Вильсон. Вмешался Зоннингер.
– Эй, вы!
– Да?
– Это не конкурс чтецов-декламаторов, – сказал он с легким европейским акцентом, – и не актерский показ. Просто читайте, пожалуйста, и больше ничего.
Я пожал плечами и дочитал до конца, словно читал экономический отчет. Они получили то, что хотели. Фрэнк Рейс и я прочитали наши роли Деревянными голосами. Кэти читала с чувством. Мне показалось, что она сделала это превосходно. Но сценарий, по-моему, был ужасным. Там было полно претенциозных поэтических выражений. Репетиция продолжалась до трех утра. Они ужасно ссорились, орали друг на друга и делали пометки в сценарии. Я не мог понять, как они переработали его. Если эта вещь окажется первым фильмом «Сьерра Продакшн», то акции киностудии не следовало бы покупать.
Второй раз на меня немного обратили внимание в понедельник около одиннадцати. Я купался и загорал на плите, когда Фрэнк Рейс осторожно спустился на пляж. Свое бледное узкое тело он натер кремом для загара. Он нес с собой пляжное полотенце и сценарий. Когда он положил их, я спросил:
– Эта вещь действительно так плоха, как мне кажется?
Он слегка испугался, затем улыбнулся.
– Они могут плохо читать, но хорошо играть, старина. Все довольны. И, извините меня, мы – профессионалы. Люди, которые будут показывать эту штуку, тоже довольны, а они достаточно проницательны насчет липы.
– В сценарии, кажется, слишком много болтовни.
– Мы немного урежем разговоры.
– Кэти будет играть главную роль?
– Да, старушка уже вжилась в эту роль, но существуют сложности со съемкой и со светом. По-моему, мы правильно сделали, что взяли Джона. Игра стоит свеч.
– Джона или его деньги?
Он пристально посмотрел на меня.
– Вы очень нахальны, молодой человек. Похоже, вам нравится говорить о том, чего вы совершенно не понимаете.
– Я просто спрашиваю. Другие что-то не очень спешили нанять Джона. Что, он неожиданно стал замечательным режиссером?
– Я расскажу вам немного больше, чем следует знать, старина. Пинелли – режиссер высшего класса. Кроме творческого потенциала, режиссер обязан обладать еще одним талантом – он должен руководить звездами, делая так, чтобы они не воображали себя капризными детьми. Джон раньше умел все это делать. Утратив часть уверенности в себе, он прежде всего лишился именно этого дара. Остальное же осталось нетронутым. Снимать будет Зоннингер, я буду менеджером. Мы собираемся тесно сотрудничать с Джоном, следить за тем, чтобы он берег свой талант. Все остальное он легко сделает сам. После первого фильма к нему вернется уверенность. Тогда он станет для нас особенно ценным, и мы начнем снимать новые картины. Я надеюсь разбогатеть с его помощью, старина. В прошлом году чиновники здорово обчистили мои карманы, так что я испытываю тоску по деньгам.
– Значит, первый фильм должен быть безупречным.
– Он таким и будет.
– Надеюсь, – сказал я, хотя и не понимал, как им удастся этого добиться. Мысль показалась мне глупой. Я подумал обо всех блестящих самоуверенных людях, которые тратят целый год на постановку того, что выдержит на Бродвее только три сеанса. Они убеждают друг друга, как это здорово, до тех пор, пока сами не поверят в это.
Как бы то ни было, во вторник я отвез их в аэропорт, и, кроме нас с Кэти, в доме остались лишь трое слуг. Кроме знакомых мне, появилась горничная Надина – полная девушка с кожей шоколадного цвета и большими босыми ногами. Когда к ней обращались, она засовывала в рот одну из черных кос, кусала ее, вертела головой в разные стороны и хихикала. Во время работы Надина что-то тихо напевала чистым мелодичным голосом.
Все время меня не покидало ощущение отторгнутости от мира. Бетонные ступени напоминали веревочную лестницу, и когда мы взбирались в дом, ее будто тоже затягивали наверх, и вы оставались одни.
Я встречался с Кэти чаще, чем предполагал. Мы вместе ели, и это, кажется, нравилось Розалинде. На столе всегда стояли свежие цветы. Кэти не обращала на меня внимания. Она долго загорала на платформе, много времени занималась собой и репетировала. Я не сказал ей о своих планах. Отчитался за две тысячи песо, и она вручила мне обещанные сто долларов. Кэти не спрашивала, что я собираюсь делать. Она давала мне мелкие поручения. Когда ей хотелось что-нибудь купить, я возил ее в город. Меня раздражало, что Кэти предпочитала теперь сидеть на заднем сиденье.
Наши отношения изменились на закате воскресного дня. Мы лежали на платформе. Розалинда позвала Кэти к телефону. Она ждала звонка от Джона и все больше раздражалась, что он не звонит. Когда Кэти вернулась, ее лицо, несмотря на медно-золотой загар, было бледным, а руки от ярости дрожали.