Лилит

Другие массы листвы, большие и более плотные, предстали перед моим воображением группой лошадиных голов, выглядывающих из своего стойла и укрытых попонами. Их шеи двигались вверх и вниз, они кивали, и их нетерпение усугублялось, когда порыв ветра ломал этот четкий вертикальный ритм – они дико шатались из стороны в сторону. О, что это были за головы! Страждущие, странные! У нескольких из них черепа были почти обнажены – лишь кожа да кости были на них! Нижняя челюсть одной из них отвалилась и свисала вниз, существо это выглядело донельзя изможденным – но то и дело поднимало голову вверх, будто ему немного полегчало. А выше, над ними, на самом кончике ветки, покачивалась фигура стоящей женщины, распростершей руки в повелительном жесте. Столь определенный вид этих и других лиственных скоплений сначала удивил, а затем насторожил меня. Что, если они смогут превзойти сопротивляемость моего разума и станут настоящими? Но вот сумерки превратились в мрак, стих ветер, и каждая тень слилась с ночью, а я уснул. Все еще было темно, когда я начал просыпаться, разбуженный каким-то далеким, неясным шипением, смешанным с тихими криками. Он становился все сильнее и сильнее, пока многочисленный топот и суматоха не заполнили собой лес. Звуки стекались все ближе, со всех сторон. Место, где я лежал, казалось средоточием беспорядков, которые охватили лес. Я боялся пошевелить рукой или ногой, чтобы не выдать врагам своего присутствия.
Луна, наконец, подкралась к лесу, и ее свет медленно проник в него: с первым же лучом шум вокруг меня перерос в оглушительный гул, и я увидел, что меня окружают со всех сторон какие-то темные тени. Пока Луна всходила и становилась ярче, шум стал еще громче, а тени – отчетливее. Неистовая битва бесновалась вокруг меня. Дикие крики и бешеный рев, вспышки атак и вечный бой – захлестнуло меня волной. Проклятия и клятвы, грызня и глумление, хохот и насмешки, божба и вопли ненависти летели в стороны, будто шелуха, и смешивались в беспорядке. Скелеты и призраки сплелись в безумный клубок. Клинки пронзали бесплотных – те только вздрагивали. Булавы обрушивались на скелеты, сокрушая их со страшной силой, но никто из них не прекращал бой, не выходил из сражения до тех пор, пока хотя бы пара костей на них держались друг за друга. Горы костей, человеческих и лошадиных, валялись, скрежеща и перемалываясь под ногами сражающихся. Повсюду костлявые белые кони, повсюду, пешком или на боевых конях, будто сплетенных из тумана, скакали, рыскали неразрушимые призраки, стучали копыта коней и дробилось, клацая, оружие; в то же время челюсти скелетов и глотки привидений испускали оглушающий вопль битвы.
В любом мире, с любой точки зрения, хорошей или плохой, все это было чудовищно несправедливо и жестоко. Священнейшие слова сопровождали жесточайшие удары. Извращенные истины сталкивали в воздухе кости и дротики.
Каждую минуту кто-то оборачивался против своих и начинал сражаться с ними пуще прежнего. За правду! За истину! – вопил он. Одного я заметил; он вертелся, как волчок, и рубил во все стороны, без разбора. Притомившись, двое могли отдохнуть бок о бок, затем вскакивали и возобновляли лютый бой.
Никто не выказывал жалости к упавшим, никто не спешил им на помощь.
Луна светила до восхода солнца, и всю ночь напролет я видел то тут, то там женщину, которая своей волей подхлестывала измученные сражением толпы, одной вытянутой рукой подталкивая сражающихся, а другой – не давая им разбежаться. «Вы люди – так грызите же друг друга!» – кричала она. Я видел ее мертвые глаза, ее темное пятно и вспоминал то, что я видел накануне ночью.
Такой была битва мертвых, и я увидел ее и услышал, лежа под деревом.
Перед самым восходом легкий ветер пролетел по лесу и раздался голос: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов!» С этими словами сражающиеся толпы окутало безмолвие, и, когда выглянуло солнце, вокруг не валялось ни одной кости, лишь сухие ветки тут и там покрывали землю.
Я встал и отправился дальше, и лес вокруг меня был таким тихим, будто рос он на спокойнейшей из земель. Деревья стояли молча, ведь утренний ветер стих, когда взошло дневное солнце. Не слышно было пения птиц; ни белка, ни горностай, ни мышь не обнаруживали своего присутствия, и запоздалый ночной мотылек тоже не пересекал мою тропинку. Но, передвигаясь по лесу, я без конца озирался, не давая своему взгляду задержаться на какой-нибудь из лесных теней. Все время мне казалось, что я слышу какие-то слабые звуки, будто кто-то работал мотыгой и ломал и закапывал кости: каждую секунду моим глазам могли предстать существа незримого мира! Дневное благоразумие подсказывало мне, что, возможно, чтобы появиться на свет, десяти тысячам призраков необходимо всего лишь согласие моего воображения.
В середине дня я вышел из леса – и увидел перед собой вторую сеть пересохших ручьев. Сначала я даже подумал, что я отклонился от выбранного пути и сделал круг, но вскоре убедился, что это не так, и решил, наконец, что я вышел к другому притоку того же самого русла. И я тут же стал перебираться через него и оказался на самом дне русла, когда село солнце.
Я стал дожидаться, когда выглянет луна, и дремал, растянувшись во мху. И в тот момент, когда моя голова уже склонилась к земле, я услышал шум бурлящих потоков – все чудесные звуки бегущих вод. Прозрачная пелена плавной мелодии подарила мне глубокий сон без сновидений, и, когда я проснулся, солнце уже снова было на небе, а вокруг меня раскинулась ссохшаяся земля. Покрытая тенями, она была где полосатой, где крапчатой, как шкура какого-то дикого животного. Солнце поднималось выше и тени укорачивались; казалось, будто скалы всасывают темноту, которую источали ночью.
Боюсь, до сих пор я любил книги и мою арабскую кобылу больше, чем живых мужчин или женщин, и вот, наконец, моя душа жаждала человеческого присутствия, и я влачился среди обитателей этого чужого мира, которых ворон приблизительно описал, как существа, наиболее похожие на меня. С тяжелым сердцем, в котором все еще теплилась надежда, и с головой, разрываемой на части мыслью о том, что ведь я вообще не представляю, куда я иду, я устало брел куда-то «на норд-вест, где-то у самого юга».
 
Глава 12
ДРУЗЬЯ И ВРАГИ
По пути в одном из русел я обнаружил нечто, показавшееся мне маленьким кустарником, привязанным к колышкам, которые окружали его, как армия, готовая к бою. Я встал на колени, чтобы рассмотреть его поближе. На нем рос маленький фрукт, который не был мне знаком, и поэтому я побоялся его сорвать и съесть. Но мне вдруг показалось, что за мной следят из-за гор сотни глаз, жаждущих узнать, сорву я его или нет.
Я подошел к другому растению, повыше, чем тот, которое я только что оставил и, наконец, приблизился к зарослям таких же кустов, и только тут я понял, что это вовсе и не кусты, а карликовые деревья. Еще до того, как я приблизился к краю второго притока русла реки, по которому я передвигался, я встретил протоки, до того заросшие этими деревьями, что сквозь них было бы трудно пробраться, если только не прыгать через них. В одном из этих протоков я услышал сильный шум – будто птичьей стаи на стене, укрытой плющом. Но я никого не увидел.
– затем я приблизился к другим, более высоким фруктовым деревьям, но то, что на них росло, выглядело неприятно. Они стояли на берегу впадины, которая, несомненно, была когда-то берегом озера. Со стороны казалось, что деревья будто стекают во впадину и заполняют ее, но если деревья вокруг были разных видов, эти, в сухой впадине, почти все были фруктовыми.
Я прошел несколько ярдов вниз, по спуску, по траве, пробивающейся сквозь мхи, и, устав, растянулся на ней. Еще чуть ниже стояли крохотные деревца, сплошь покрытые розовыми яблочками, каждое из которых было не больше вишни, верхушки этих деревьев были совсем рядом, я мог дотянуться до них рукой. Я так и сделал: протянул руку, сорвал одно из яблок и съел. Найдя его чудесным, я уже потянулся за следующим, когда меня остановил детский смех, милый и прекрасный, как шум ручья, и мое сердце зашлось от радости.