Лилит

Казалось, она поняла, почему изменились взгляды мертвых, она посмотрела вниз, она поняла говорящие глаза; она прижала обеими своими прекрасными руками эту тень, придушенно всхлипнула и убежала. Птицы зашебуршились в своих гнездах, и вспышка удовольствия сверкнула в глазах танцоров, когда внезапный порыв теплого ветра, который набирал силу, пронизывая пространство, сдул все огни. Но низкая луна все еще мерцала над горизонтом и наблюдала с болезненным любопытством; и мутное сияние все еще светилось в таком количестве глаз, что я прекрасно рассмотрел то, что произошло после.
Каждая тень была окутана словно бы снежным покрывалом, и они стали распадаться на кусочки, сдуваемые потоком теплого ветра. Тонкими хлопьями вышелушивались тела со своих костей, одежды стекали вниз, как грязный снег, дрожа ошметками и полосками, и белые скелеты, освобожденные и от одежды, и от собственных тел, стояли, голые и дряблые, среди разбросанных по полу гниющих останков. Слабый дребезжащий трепет пролетел по обнаженному обществу и, пара за парой, светящиеся глаза покинули зал; вокруг меня сгустилась темнота, и я остался один. На мгновение шелохнулись листья – все в одном направлении, затем ветер стих, и в тихую ночь куда-то бесшумно пролетела сова.
Я-то испугался вовсе не на мгновение. Это правда, что кто бы ни пересекал порог любого мира, должен оставить страх за этим порогом, но я, к сожалению, не могу этим похвастаться. Никакая сознательная, особенная храбрость во мне не просыпается, мне просто не страшно. Я не знаю, ни почему я не боюсь, ни даже почему, собственно, я должен бояться. Я опасаюсь даже не самого страха – просто мне нужно знать, какая из опасностей наибольшая.
Я вернулся в лес, чтобы наконец продолжить свое путешествие. Всходила другая луна, и я обернулся к ней.
 
Глава 17
АБСУРДНАЯ ТРАГЕДИЯ
Я и десяти шагов не прошел, когда заметил странного вида предмет, и подошел поближе затем, чтобы узнать, что бы это могло быть. Это была подгнившая старинная карета, дряхлая, но вполне еще способная устоять на своих тяжелых колесах. С каждой стороны дышла, каждый на своем месте, лежали скелеты лошадей, и от их мрачных голов к руке скелета-кучера в рванине, в которую превратилась его ливрея, тянулась пара сморщенных поводьев. Обе двери кареты отвалились, внутри сидели еще два скелета, откинувшись каждый к своей стенке.
Пока я смотрел, они начали просыпаться, и, скрежеща костями, каждый выпрыгнул из ближайшей к нему дверцы. Один упал и не вставал, другой постоял немного, его составляющие опасно тряслись, а затем с трудом, так как его суставы одервенели, пополз, цепляясь за задок кареты, на противоположную сторону на тонких костях ног, которые, казалось, едва несли на себе весь его вес. Там он, склонившись над другим скелетом, попытался поднять его, сам чуть не падая при каждой попытке.
Тот, распростертый, наконец, поднялся, так, словно у него внезапно получилось, в сидячее положение. Несколько секунд он вертел своим желтоватым черепом из стороны в сторону, а затем без помощи соседа встал, ухватившись за спицы заднего колеса. Таким вот образом полувыпрямившись, он стоял спиной к другому, с руками, сложенными на сведенных коленях. С несколько меньшим усилием и не так сильно вихляясь, поднялся и тот, что стоял на коленях, и обратился к своему спутнику.
– Вы поранились, мой господин? – сказал он отдаленным, нечленораздельным голосом, будто принесенным откуда-то призрачным ветром.
– Да, так оно и есть. – ответил ему другой, похожим голосом, но грубее. – Вы ничего не сделали, чтобы помочь мне, и я выбил колено.
– Я старалась, мой господин.
– Да, несомненно, миледи, но получилось плохо. Я думал, мне уже никогда не удастся найти свою ногу! Но, клянусь душой, мадам! Вы в одних костях!
Она бросила на себя беглый взгляд.
– У меня нет больше ничего, в чем я могла бы выйти, – возразила она. – Знаете, по-моему вам не стоит жаловаться! Но что это может значить на этой земле? Сплю я, что ли?
– Может, вы и спите, мадам, я не могу сказать точно, но это колено не позволяет мне быть благодарным за эту иллюзию. Ха! Смотрите-ка, у меня тоже не нашлось ничего, кроме костей, чтобы выйти! Однако, это не очень-то подходит мужчине! Клянусь милосердием, это не мои кости! Каждая из них болит больше, чем другая, а эта коленка – больше, чем все остальное! Постель, должно быть, была слишком сырой, а я – слишком пьян, чтобы это заметить.
– Очень может быть, мой кокаиновый лорд!
– Что-что? Вы пытаетесь заставить меня думать, что и мне все это снится – и боль, и все остальное? Откуда вам-то знать, что я – бузотер и хулиган? Я вас не помню! Так или иначе, у вас нет права фамильярничать! Мое имя… я господин… ах ты!.. да что же это… Как вы меня называли, когда я… я имею в виду, когда вы были еще трезвой? Я не могу… минуточку… Да что такое! Я не могу вспомнить, как меня зовут! Я должен был быть очень пьяным, когда отправился спать. Со мной такое часто бывает!
– Вы так редко у меня бываете, что я не знаю вашего имени, мой господин; но я сказала бы словечко про то, что вы из себя представляете!
– Я надеюсь!
– …если только это не бессмысленно!
– Ца-ца-ца! Да я вам за всю свою жизнь ни разу ни солгал!
– Ничего, кроме лжи, я от вас не слышала.
– Клянусь честью! Что же это такое?! Я же никогда не видел раньше эту женщину!
– Вы узнали меня достаточно хорошо, чтобы начать врать, мой господин!
– Мне и впрямь начинает казаться, что я вас где-то встречал раньше, но, честное слово, что знать о вас? Когда вы без одежды, кто вас знает, кем вы только не можете оказаться? В одном могу поклясться: настолько раздетой я вас раньше ни разу не видел. О, небеса! Я ничего не могу о вас вспомнить!
– Рада это слышать. Мои воспоминания о вас менее неприятны. С добрым утром, мой господин!
Она отвернулась, хромая и потрескивая, отошла на несколько шагов и снова остановилась.
– Вы столь же безжалостны, как… как и любая другая женщина, мадам! Где в этом адском месте мне найти своего слугу? Каким окаянным именем я обычно называю этого дурака?
Он повел своей обнаженной головой и она, повернувшись на своем скрипучем основании, снова уткнулась в колени со сложенными руками.
– Сегодня я побуду вашим слугой, мой господин, – сказала леди, еще раз повернувшись к нему. – Что я могу для вас сделать? Это непросто решить!
– Пристегнуть мне мою ногу, конечно, вы, дура! Вы что, не видите, ее же просто нет! Хэй-хо! Мои деньки, мои танцульки!
Она обвела пространство вокруг него взглядом своих пустых глазниц и нашла кусочек волокнистой травы, которой попыталась связать вместе те части, которые составляли его колено. Когда ей это удалось, он сделал несколько осторожных шагов на пробу.
– У вас раньше была совсем другая походка, мой господин! – сказала она, поднимаясь с колен.
– Э? Что? Смотрю я на вас и думаю, что раньше я вас, наверное, ненавидел! Э?
– Так оно и есть, мой господин! Вы и впрямь ненавидели просто толпу народу! И, естественно, и свою жену заодно с остальными!
– А! Я начинаю… Но… Я, наверное, куда-то уезжал надолго! Я на самом деле забыл! Смотрите! Этот проклятый несчастный кусок травы разорвался! Мы, верно, неплохо проводили время вместе?
– Что-то не припомню, мой господин. Все минутки счастья, которые достались мне от вас, разбросаны по первой неделе после нашей свадьбы.
– Это как же я делал? Ха-ха! Ну, да это дело прошлое, помилосердствуйте!
– Хотелось бы в это верить! Почему мы сидели здесь, в этой карете? Она внушает опасения. У меня плохие предчувствия!
– Я думаю, мы развелись, моя госпожа!
– Вряд ли; мы ведь все еще вместе!
– Горькая правда! Но, может, есть лекарство? Лес-то, кажется, достаточно большой.
– Я сомневаюсь!
– Виноват, не могу подобрать любезность, чтобы отплатить вам – не вру, и впрямь никак. Судя по вашей фигуре и цвету лица, с тех пор, как я вас покинул, вы едва сводили концы с концами. Но я не могу ходить настолько раздетым, как ваша милость! Приношу вам свои извинения, мадам! Надеюсь, вы их примете, это я так шучу во сне! Однако, это не имеет никакого значения, сплю я или бодрствую, все равно – это все только видимость! Нельзя быть в чем-то до конца уверенным, это все равно, что ничего не знать. Жизнь учит этому всех дураков!