Греческий огонь
Куропалат не мог не отдавать себе отчета в том, что он не раз задевал самолюбие Феофано, а однажды, во время того злополучного Аристотелева пира, и вовсе поставил ее в неловкое положение. Феофано всегда относилась к куропалату настороженно, избегала не только встреч с ним, но и, по возможности, старалась не попадаться ему на глаза. Императрице была неприятна его близость к трону, его внезапные появления в комнатах Никифора, секретные беседы братьев, эти его испытующие взгляды, вынуждавшие ее проявлять особую осторожность в своих любовных похождениях и бесконечных интригах. Феофано не могла не знать, что куропалат Лев пользуется поддержкой дворцовых чиновников и наемного войска особенно теперь, после того, как их командира Нимия Никета бросили в тюрьму и не назначили на его место никого другого. Это последнее обстоятельство, конечно же, не могло не смущать и не беспокоить ее тоже.
У Феофано не было недостатка в преданных и жестоких прислужниках-евнухах, которые следили за каждым шагом куропалата и, воспользовавшись его кратковременным отсутствием, могли выкрасть пергамент. Куропалату было хорошо известно, что во Дворце все относятся друг к другу с подозрением, шпионят сами или пользуются услугами соглядатаев, которые ведут слежку не только за противниками, но, главным образом, за союзниками, ибо именно под прикрытием фиктивных союзов те, кто похитрее, замышляют заговоры или расчищают себе путь в сферы высшей дворцовой знати. В сущности, куропалат сознавал, что на бюрократию он может рассчитывать лишь до тех пор, пока попутный ветер дует в его паруса, но едва ветер переменится, первыми предадут его именно те чиновники, которым он помог выдвинуться. Благодарность — чувство унизительное для всякой посредственности. Если ты почуял грозящую тебе опасность, говорили во Дворце, ищи предателя среди тех, кого ты облагодетельствовал.
Куропалат направлялся к своим апартаментам, охваченный тревожными предчувствиями, которые с каждым шагом все усиливались. Неужели Феофано задумала осуществить свой план с помощью его родного брата Никифора? Абсурдная, безумная, казалось бы, мысль, но разве не было при дворе самой изощренной игрой скрывать правду, облекая ее в форму какой-то нелепицы, чего-то невероятного? Почему император Никифор осведомился у него о пергаменте? С чего бы он вдруг стал заботиться не о свитке, который пропал после убийства оружейного мастера, а о пергаменте, доверенном брату? Странное поведение Никифора наводило на мысль, что действовал он по чьему-то наущению. Но кто еще тут мог быть замешан, кроме Феофано?
Куропалат принял решение, которое в данный момент могло дать ему передышку и казалось единственно правильным, а потому и наименее рискованным: он запрется в своих апартаментах и не станет предпринимать никаких шагов, абсолютно никаких. Будь что будет! Действовать он начнет лишь в том случае, если обстоятельства вынудят его к этому, свои апартаменты покинет, лишь если его заставят их покинуть, а о пергаменте и вообще о чем-либо заговорит, если его принудят прервать молчание силой. В обстановке, сложившейся из-за исчезновения пергамента, единственной его мечтой было поскорее укрыться, никого не видеть, ни с кем не разговаривать. И ждать. Чего ждать, на что надеяться, куропалат и сам не знал. Разве лишь на то, что все обо всем забудут. Пока же он вызвал к себе своего первого секретаря, чтобы отдать ему приказания.
— Меня нет ни для кого, и где я нахожусь, тебе неизвестно. Служебных помещений во Дворце сотни, и я могу находиться в любом из них — в каком именно, ты не знаешь. Запри снаружи дверь моей комнаты, а я просижу в ней столько, сколько сочту нужным. Связь буду поддерживать только с тобой, чтобы знать, кто меня искал, что делается во Дворце и за его стенами. Сейчас для меня наступил трудный момент, о причинах сказать пока не могу, да ты, с твоим нюхом, уже и сам наверное обо всем догадался.
— История не совсем ясная, но я понимаю, что пропажа пергамента осложнила ваши отношения с императором.
— Ты не догадываешься, кто мог украсть свиток?
— Как я уже вам говорил, пока вы были внизу, в дверь не входила ни одна живая душа. Но кто-нибудь мог проникнуть через окно, спустившись с террасы. Вы не советовали мне проводить расследование, я и не стал, так что это всего лишь мое предположение, но оно мне кажется самым правдоподобным из всех возможных.
— Я, конечно, проявил легкомыслие, но пергамент этот — как живой огонь, и тот, у кого он сейчас в руках, не может не обжечься. Приглядывайся ко всему, что тут происходит, но не задавай вопросов и никому не сообщай о пропаже. Никто ничего не знает, даже император, а потому первый, кто обнаружит свою осведомленность, тот и вор. В настоящий момент осведомлен обо всем один ты.
— Но это опровергает правоту ваших слов, ибо я же не вор.
— Как видно, эта нездоровая византийская страсть к софизмам стала заразительной. До сих пор я полагал, что хоть ты ей не подвержен, но, судя по всему, ошибся.
— Я просто хотел, чтобы вы поверили: я не похищал пергамента.
— Я и сам хочу в это верить.
— Мне можно идти?
— Куда ты так торопишься?
— Я думаю, мое присутствие здесь бесполезно.
— Нет, есть еще одно дело. Питаться я буду в этой комнате, и тебе самому придется приносить мне все необходимое. Ты знаешь, я довольствуюсь малым. Но кроме пищи принеси мне на всякий случай двадцать семян клещевины. Собери их в саду, в том месте, где я предал земле мертвого котенка. Выберешь самые зрелые: это можно определить по раскрытым коробочкам.
— Вы знаете, что семена эти страшно ядовиты? Десятка достаточно, чтобы убить человека!
— Я знаю это прекрасно и потому хочу иметь их при себе на всякий случай.
— Если вы так настаиваете, я выполню ваш приказ тотчас же.
— Выходя, ты обязательно должен запирать меня на ключ. Береги ключи от обоих замков, чтобы никто, кроме тебя, не мог сюда проникнуть.
Первый секретарь понимающе кивнул и, выйдя, запер дверь на оба замка.
Куропалат позволил секретарю удалиться, сосчитал его гулко отдававшиеся в коридоре шаги, мысленно добавил к ним шестьдесят четыре шага по ступенькам двух лестничных пролетов, после чего посмотрел вниз, приблизившись к окну настолько, чтобы все видеть, оставаясь незамеченным. Секунда в секунду секретарь появился во дворе, и куропалат, внимательно проследив за ним, убедился, что он не раздумывая направился именно к той клумбе, где был похоронен котенок. Откуда у него такая уверенность? Ведь в центре двора шесть клумб и все они одинаковые. Секретарь собрал коробочки с семенами клещевины и направился к арке, под которой начиналась лестница.
Что все это могло означать? Куропалат подумал, что первый секретарь, конечно, видел, как он хоронил котенка, раз действовал так уверенно. А откуда еще можно было наблюдать за печальной церемонией, как не из выходившего во двор окна вот этой самой комнаты? Не исключено, что, пока он закапывал бедный маленький трупик, первый секретарь зашел в комнату, где лежал оставленный им по рассеянности запечатанный свиток.
От столь простой мысли куропалата охватил страх. Выходит, враги — вот они, рядом с ним, в его собственных апартаментах! Они пользуются полным его доверием, держат у себя ключи от его комнаты, могут входить и выходить, когда им вздумается, короче говоря, его жизнь в их руках.
Услышав, как ключ поворачивается в замочной скважине, куропалат отошел от окна и опустился в кресло, стоявшее в углу комнаты. Руки и колени у него дрожали, на лбу выступил холодный пот, и он отер его краем туники.
22
Когда во Дворце распространился слух, что куропалат выбросился из окна своей комнаты и разбился о булыжники дворика, протовестиарий женской половины, еще не побывав на месте происшествия, поторопился сообщить о нем Феофано. Как евнух, он имел доступ в личные апартаменты императрицы.
— Я принес вам ужасное известие, о моя Госпожа. Мне сказали, что куропалат Лев Фока выбросился из окна и отдал душу Богу. Неизвестно, заставили ли его выброситься или он сделал это по собственной воле, но суть дела не меняется.