Тамбур

— Вы были соседями, он был вашим учителем. Неужели он ничего о себе не рассказывал?
— Ничего, — с трудом выговорил Даня. — Алексей Михайлович был очень сдержанный человек.
— У него были долги?
Тут Даня попробовал улыбнуться, и улыбка снова вышла настолько нехорошей, что следователя передернуло.
— Долги? У него? Да Бог с вами! Он зарабатывал намного больше, чем мог прожить.
— Ну а враги? Завистники?
Последнее слово вырвалось случайно. Голубкин припомнил странные сцены в институте, где преподавал Боровин, и сказал это прежде, чем успел обдумать. Даня рывком сел на постели. Его силы как будто разом восстановились. Расширенные глаза заблестели — угрюмо и лихорадочно.
— Завистники? — переспросил он, перекашивая рот на сторону. — Конечно, были! Из его института!
— Так-так! — Следователь сделал знак говорить потише, и Даня понял. Он продолжал шепотом:
— Были, да еще какие! Они со свету его сживали!
— Сотрудники?
— Коллеги, — с издевкой поправил его парень. — Кому хочется видеть, что кто-то лучше? Умнее? Состоятельней?
— Это сам Боровин говорил?
Даня вдруг ушел в себя и разом растерял запал. Он с минуту о чем-то подумал, а потом заявил, что очень устал и хочет спать. Возражать было невозможно — в конце концов, тот еще пару часов назад балансировал между жизнью и смертью.
Голубкин встал, поправляя на плечах застиранный белый халат, который выдали ему в гардеробе.
— Больше вы ничего не хотите мне сказать? — спросил он напоследок.
— Ничего не могу, — парень подчеркнул голосом слово «не могу». — Я хочу спать.
— Я зайду, когда вам станет лучше, — пообещал следователь. — Только… Еще один вопрос.
Даня чуть приподнял ресницы. Казалось, это движение далось ему с большим усилием.
— Почему вы покушались на свою жизнь?
— Кажется, — после паузы сказал тот, — вы только что сказали, что я не обязан в этом отчитываться.
— Да, но совпадение… Убит ваш учитель и сосед. И в то же самое время вы пытались покончить с собой. Ведь не просто так? Должна быть причина!
Он жадно вглядывался в меловое, безжизненное лицо, в эти опустевшие глаза. Даня слегка шевельнул пересохшими губами.
— Причина была. Но это мое личное дело.
В палате стало так тихо, что было слышно, как метель скребется в окна когтистыми снежными лапами.
++= — Любовь, любить велящая любимым,
Меня к нему так властно привлекла,
Что этот плен ты видишь нерушимым…
Любовь вдвоем на гибель нас вела…
Даня говорил почти беззвучно, едва размыкая губы.
Следователь ловил каждое слово, но… Ничего не понимал!
— Простите, — он склонился к постели, пытаясь встретить ускользающий синий взор. — Вы о чем?
— Я? — слегка очнулся тот. — Это Данте. «Божественная комедия». Собственно говоря, сперва это называлось просто «Комедией», а эпитет «Божественная» присвоили ей современники Данте.
— Как? — Голубкин был совершенно выбит из колеи. Безумие, бред!
— Забудьте, — Даня созерцал потолок. — Это я так… Вырвалось. Алексей Михайлович очень любил Данте. Вы ведь не читали?
— Не читал, — раздраженно признался следователь. Этот персонаж положительно выводил его из себя!
Не знаешь, с какой стороны подступиться, везде напарываешься на истерику или на загадочные выражения!
— А я и по-итальянски уже читал, — с улыбкой сказал Даня. Он по-прежнему любовался потолком. — Скажите, он быстро умер?
— Вероятно, да, — следователь вконец потерял терпение. Парень не любил отвечать на вопросы, зато с удовольствием их задавал. Это вовсе не входило в его планы. — От такой раны умирают практически моментально.
— А чем его ударили?
— Понятия не имею, — ответил Голубкин, и сказал чистую правду. Они, в самом деле, не смогли обнаружить в квартире Боровина ни единого подходящего предмета, запачканного кровью. Вообще ни единого следа крови не было! Зато на кухне у Татьяны, соседки, крови было предостаточно…
— Его ограбили? — допытывался Даня, стараясь приподняться на локте. Эти усилия не шли ему на пользу — он выглядел так, будто вот-вот потеряет сознание.
— Не похоже.
В самом деле, квартира покойного Боровина вовсе не выглядела так, будто по ней шарили грабители. Все вещи на месте, шкафы закрыты, даже пыль на книжных полках лежит нетронутой серой пеленой — никто к ней не прикасался.
— Да что у него было брать? — Даня как будто не слышал ответа и продолжал рассуждать сам с собой. Его голос звучал глухо и монотонно. — Деньги он хранил в банке — сколько раз говорил. Из ценных вещей — почти ничего. Ну, были кое-какие редкие книги. Только, чтобы их красть, нужно понимать… Вот и все!
Он поднял на Голубкина ясные синие глаза:
— А вы как думаете? Почему его убили?
— У вас хотел спросить!
Следователь не вытерпел, сорвался. Этот парень действовал ему на нервы — все больше и больше.
Вроде бы ничего крамольного в его поведении не было, вел себя вежливо, говорил охотно… И все-таки в нем было «что-то не то» — правильно выразился его приятель, фотограф. Очень даже «не то». Стоило подступить к важной теме, Даня сразу сворачивал в сторону.
Будто нарочно изображал беспамятного. В его положении это было легко — чуть не умер, сидит на стимуляторах. А кровь?! Кровь в его квартире?! Следователь чуть не схватился за голову. Крови там было больше, чем достаточно! Но вся ли она.,. Вся ли она принадлежала Исаеву?
— Мне пора. — Он на ходу принялся стаскивать с плеч застиранный больничный халат. — Зайду на днях.
— Постойте!
Окрик прозвучал так болезненно и резко, что разбудил всю палату. Голубкин поморщился, увидев обращенные к нему лица.
— Отдыхайте, — бросил он, направляясь к двери.
— Его убили… — задыхался Даня, приподнявшись на локте, исступленно глядя на следователя… И в то же время, сквозь него. — Его убили… Его убил я!
— Мать вашу… — чуть слышно выдохнул Голубкин и едва не перекрестился.
— Я его убил! — Голос Дани постепенно набивал силу, теперь он говорил так звучно, будто был совершенно здоров. — Я все вспомнил! Вы — следователь? Идите сюда! Я все расскажу! Записывайте! Вы будете записывать? У меня и свидетели есть! Я его убил!
Парень уже сидел на постели, безумными глазами оглядывая палату, будто впервые обнаружив, куда попал. И вдруг расхохотался:
— Я в сумасшедшем доме?
— Нет, нет, — Голубкин быстро подошел к нему и силой заставил лечь. — Это больница. А ты, дружочек, — он перешел на «ты», как с тяжелобольным, — ты отдохни сперва, потом поговорим. Я завтра приду.
— Ну нет! — Даня сделал рывок, чтобы снова сесть, и Голубкин внезапно понял, как тот силен.
«А что? — мелькнуло у него в голове. — Мог и приложить старичка… Запросто. Только вот… Почему?»
— Я все скажу! — кричал он, вырываясь из рук следователя. Тот ненароком схватил его запястья и отшатнулся — через бинты проступила кровь. Даня кричал что-то уже совсем несуразное, как будто даже не по-русски, рвался, кинул на пол подушку, едва не сбил капельницу…
В палату вбежала медсестра:
— Да что тут? Ой!
Она бросилась к больному и, отодвинув растерявшегося Боровина, стала поправлять повязки. Даня внезапно утих. Его взгляд все еще искал следователя, но тот отводил глаза.
«Псих. Вот повезло! Пока придет в себя… Да придет ли еще? Делать нечего. Столько на него надеялся, и вот вам! Говорит — убил!»
Долгий опыт научил его, что никогда не стоит верить тому, кто первым берет на себя вину. Часто это признак истерии и очень редко — правда.
— Исаев! — Следователь едва переводил дух. — Я приду к вам завтра. Обещаю.
— Нет, я сейчас, сейчас скажу… — Тот рвался из крепких рук медсестры, а та с привычно-суровым видом удерживала его. Уже все пациенты в палате сидели, с любопытством наблюдая за разыгравшейся драмой.
— Завтра, — отчеканил следователь.
— Нет, сейчас! Я убил его! Я убил его, потому что… — Даня поперхнулся глоткой воздуха и повис на руках у медсестры. Та уложила его и торопливо накрыла одеялом. Гневно обернулась к следователю: