Тамбур

Моцарта закопали, как собаку, засыпали известью, неизвестно, на каком участке кладбища! А зачем?
Он прищурился. Оцепеневшая Жанна не сводила с него глаз.
— Да чтобы вскрытия избежать! — победно заключил свой монолог Голубкин. — И вот на основании этого факта я мог бы его привлечь, но это опять же косвенный факт. Вот если бы доказали отравление, а не заболевание почек… — а пил этот Вольфганг Амадей серьезно! И если бы служанка дала показания! Или доказали, что сам Сальери сыпанул ему в бокал хорошую дозу мышьяка! Да ведь нет — все концы упрятаны, все чисто. Так что, тут либо совпадение, либо убийство. Но я бы смог его привлечь только в качестве свидетеля…
И отхлебнув из крышки термоса остывший чай, пояснил:
— В смысле, Сальери. Да и то, у него были такие связи при дворе, что его бы дружки отмазали.
Жанна с минуту потрясенно смотрела на него, а потом мотнула головой:
— А все-таки, Алексея Михайловича убили из зависти.
— Вот об убийстве мы и будем говорить, — заметил Голубкин. — Только Моцарта и Сальери оставим пока в стороне. Мне факты нужны. Они есть? Что-то появилось? Кто-нибудь что-нибудь говорил? Деточка, милая, ты ведь можешь мне помочь! Почему ты сегодня плакала?
Девушка схватилась за горло, будто ее душ ил и. Раздался всхлип — жалобный, почти неслышный.
— Вчера, в субботу, я сидела на кафедре, оформляла принятые к защите дипломы. В сущности, это нужно было сделать в пятницу, но из-за того, что вы мне сообщили про смерть Алексея Михайловича, я в тот день работать не могла. Ну и пришла в выходной. Я сидела в маленькой комнатке, у нас там архив. Дверь на кафедру — она смежная с той комнатой, где вы были — была закрыта. Я копалась в бумагах, а потом услышала голоса.
— Чьи?
Ее лицо будто вылиняло, губы крепко сжались. Голубкин наклонился к ней:
— Чьи, деточка, чьи? Кто это был? Эта ваша…
— Нет, — Жанна в панике отшатнулась. — Это была не Марьяна Игнатьевна. И вообще никто из наших преподавателей. Я бы их узнала! Это были двое каких-то молодых… Парень и девушка.
— И о чем они говорили?
— О, Господи… — прошептала девушка. — Если бы забыть! Они радовались, что убили Алексея Михайловича! Если бы вы сами слышали!
Из ее дальнейших, довольно бессвязных показаний вытекало, что парень и девушка очень воодушевленно хвалили того, кто прикончил Боровина. В их речах невозможно было усмотреть и тени жалости к покойному.
Они веселились и шуршали какими-то бумагами. Потом ушли. Только тогда ошеломленная методистка осмелилась выглянуть из своей конурки. Кабинет был пуст.
— И тогда я решила позвонить вам, — она опять плакала, судорожно прижимая к набрякшим векам носовой платок, который уже успел превратиться в лохмотья. — Не могла я так это оставить! Он всегда относился к студентам, как к своим родным детям! Он же был совершенно одинок, и вот поэтому… Боже мой! И какая неблагодарность! Нет, хуже!
Она рванула платок и скомкала в кулаке клочки:
— Ладно, может, кому-то из них показалось, что он придирается на экзамене! Хотя он ни к кому не придирался, просто был очень требовательным, но это ведь отлично!
Голубкин молча кивнул.
— Но если человек умер, если его убили — можно забыть такую мелочь?! А они… Они чуть не смеялись!
— Так, стоп! — следователь схватил ее за руку и крепко сжал запястье. Он видел, что девушка опять собирается впасть в истерику. — Конкретно — что они говорили о нем?
— К-конкретно? — выдавила та, уже с трудом раскрывая опухшие глаза. — Что он получил по заслугам.
— Еще?
— О, не помню… Какой ужас! Я не вынесу, я уволюсь!
Голубкин отбросил ее руку и уставился в ветровое стекло, щедро залепленное мокрым снегом. Включил дворники, завернул крышку пустого термоса. «Почему она так убивается? Говорит о Боровине, как об очень близком человеке. Может быть…»
— Скажи, — как можно мягче произнес следователь, — ты хорошо его знала?
— Знала ли я его? — прошептала та. — Да. Это был удивительный, добрый, честный человек. И очень талантливый.
— Нет, я имею в виду не его качества. Я хотел спросить — насколько близко ты его знала?
"Черт, — сердился про себя Голубкин, — девица экзальтированная, истеричная… Ну как спросить ее прямо, спала ли она с ним?! У нее же припадок начнется!
Знаю я таких особ!"
Но Жанна, казалось, прочла его мысли. Она в последний раз вытерла слезы, сунула в карман обрывки платка и сухо сказала, что никто и никогда не мог бы обвинить Алексея Михайловича в том, что он пытался завести интрижку в институте. Другие это делали. Были такие преподаватели, что не гнушались и шантажом. Ты мне — некоторые интимные услуги, я тебе — пятерку на экзамене.
— Это грязь. — Она прямо посмотрела в глаза собеседника. — Но с ней приходится мириться. Бывают ведь и такие студентки, которые сами провоцируют преподавателей, если ни черта не знают. А преподаватели тоже люди. У них тоже и нервы есть, и желания.
— А у Боровина, стало быть, не было? — произнес Голубкин, но тут же отшатнулся. Девушка едва не кинулась ему в лицо с ногтями. Остановилась в последний момент. Она была похожа на гарпию — разъяренную, безумную, неуправляемую.
— Не смейте этим шутить! — угрожающе прошипела она. — Это был святой человек!
Голубкин с трудом опомнился. Хотя эта девушка уже успела удивить его — своей собачьей преданностью покойному, но такой бурной реакции он и ждать не ждал!
"Что-то у них было. Не знаю что, но ставлю на секс. Или на то, что она была в него влюблена, а он ее не замечал.
Тогда еще хуже. В таких случаях иногда.., убивают".
— Я слышал о нем только хорошее, — твердо сказал он. — Я уже успел узнать об Алексее Михайловиче столько, что могу признаться — удивлен… Кому понадобилось сводить счеты с таким достойным человеком?!
— Боже мой, не знаю! — Гарпия мгновенно превратилась в убитого горем ребенка. — Но его никто не любил!
— Ты ведь сказала, что студенты его любили.
— Да, но.., вы слышали? Кто-то там, в аудитории, сказал какую-то гадость! Наверняка имел хвосты и обрадовался, что сдавать их будет не Боровину!
— А кто это был, не заметила?
— Как я могла что-то заметить? — Жанна взглянула на часы. — Я была слишком.., простите, мне пора.
Голубкину тоже было пора, и уже давно — у него вполне могла сорваться встреча с парнем, который тоже отметился на его автоответчике вчера, в субботу. Но ему почему-то не хотелось отпускать эту девушку на подобной минорной ноте. Она что-то знает, но молчит. И у нее что-то было с Боровиным. Зуб даю, что было! Она же на стенку лезет, кого угодно сдаст, только бы его выгородить! И почему-то не может. А кое-что знает, это ясно! Как бы ее распотрошить?"
— Я иду, — Жанна рывком открыла дверь машины и выскочила наружу. Ее силуэт мгновенно заштриховали мокрые хлопья снега. — Вы знаете, где я работаю.
Если что — звоните.
— Вы же собрались увольняться… — начал было Голубкин, но девушка мрачно его оборвала:
— Пока не найдут убийцу Алексея Михайловича, я оттуда не уволюсь. Всегда лучше, если кто-то будет начеку.
И Голубкин не смог не признать ее правоты.
 
Глава 7
Пробок не было, и только поэтому Голубкин успел захватить еще одного свидетеля — встреча была назначена возле кольцевой станции метро, под одной из сталинских высоток. Следователь с трудом припарковал машину, бегом поднялся на высокий пандус, опоясывающий зловещий замок бежевого цвета с псведоготическими стрельчатыми башнями. К нему обернулся заметенный снегом силуэт.
— Это вы? — раздраженно спросил молодой человек, энергично отряхивая мокрую куртку. — Я уже решил, не приедете.
— Простите! — Голубкин торопливо пожал ему руку, всмотрелся в лицо. Простоватые, но приятные черты. Серые глаза,. Тип — «Ваня с Пресни, в морду тресни».
— Я Федор, — представился ют. — Студент Боровина.
— Петр Афанасьева. — Следователь огляделся. — Там я замечаю нечто вроде кафе. Зайдем? Нельзя же здесь говорить!