Тамбур

— Ну, ясно, — остановил ее парень. — Да мне и дела нет до вашей личной жизни. Вот вечерок — лежу с головой под одеялом в палате для самоубийц, звоню в телефон доверия. В тот четверг я и не думал, что ваш номер так мне пригодится.
— Я вас плохо слышу. — Галина в бешенстве обшаривала ящики стола, надеясь найти хоть одну сигарету, но тщетно. — Немножко погромче, прошу вас!
— Да меня же санитар услышит! — прошипел Даня. — И мобильник отберет. Мне соседи сказали, что телефон иметь не полагается. Таким, как я…
И саркастически засмеялся — опять же, шепотом.
От этого смеха Галину передернуло, она даже забыла о страстном желании закурить и о своих домашних бедах.
— Я же иду по мокрому делу, — продолжал он. — Вы не знаете…
— Знаю, — вырвалось у нее, и женщина тут же об этом пожалела. Даня вскрикнул, и она, как наяву, увидела полутемную больничную палату, где среди других коек стояла та, где под скомканным казенным одеялом с нею говорил безликий ночной голос. Мог войти санитар, могли отнять телефон! А ей хотелось с ним говорить!
— Откуда знаете?! — выкрикнул тот и тут же понизил голос:
— Разве я вам говорил?
— Тише, — прошептала Галина. — Вы же сами говорили, что шуметь нельзя!
Собеседник примолк и через пару секунд на удивление деликатно извинился. Он просто не смог справиться с эмоциями. И наотрез не помнит, что говорил Галине об убийстве.
Она же проклинала себя за длинный язык. Главное правило — меньше говорить, больше слушать. И теперь слушала этот тихий голос, который завораживал ее, цепляя коготками за сердце. Галина хотела бы увидеть этого Даню хоть раз. Каков он из себя? Красив или уродлив? Может быть, вообще никакой? Серая личность?
Нет, не может быть. Человек, который убил, потом пытался убить себя, потом сознался в преступлении, не может быть серой мышью! Хотя… Бывало и такое. Когда-то она работала в психиатрической больнице, в отделе судмедэкспертизы. И самый страшный преступник, с которым ей довелось беседовать, с виду казался таким тихоньким, скромненьким — ну прямо, одуванчик!
— Значит, я сказал, — уже тихо ответил Даня. — Может быть. Та ночь… Если бы вы знали, если бы знали! У меня все в голове перепуталось. Может быть, я многое наговорил, но вот теперь не понимаю — что было, что нет… Не помню сам, как я…
— Вошел туда… — машинально закончила Галина. — Ох, простите. Знаете, я из-за вас принялась читать «Божественную комедию».
В трубке раздался тихий смешок:
— И то хорошо. Да, «Божественная комедия», с нее все и началось. Любовь, любить велящая любимым… Я увидел это, услышал и… — Его голос истерически прервался, — убил его. Убил Алексея Михайловича. Кто меня за язык тянул?!
Галина слышала, что собеседник плачет — тихо и горько.
— Так это все-таки правда? — спросила она. — Вы убили своего преподавателя итальянского языка?
Даня был в таком состоянии, что даже не заметил очередной оплошности Галины. Та снова промахнулась и озвучила факт, о котором узнала от следователя.
— Убил, — признался тот с такой обреченностью, что у Галины комок подступил к горлу. В голосе звучало отчаяние и еще что-то, чего женщина никак не могла определить. Будто смутная тень на заднем плане, но тень чего? Кого?
— Я убил его, понимаете… — продолжал Даня. — Все началось с Данте… Что я говорю?
Он горько засмеялся — чуть слышно, будто про себя.
— Да, началось с Данте, но вас-то это не касается.
Я брал у него уроки и… А знаете, он всех предпочитал учить по Данте. А учеников у него было много. Что я говорю? — как в беспамятстве, пробормотал он. — Да, «любовь, любить…». Не важно. И помню тот четверг…
— Когда вы мне позвонили? — робко спросила Галина.
— Нет, — опомнился тот. — Зачем — тот? Это было за неделю до того. Тогда я и листовку с вашим телефоном взял из ящика. Наверное, уже тогда знал, что решусь… Сам бы не решился, но раз уж так…
— Да о чем вы? — Галина торопливо переложила трубку к другому уху. — Говорите, говорите! Я здесь, я вас слушаю!
— Понимаете, — это был уже не голос, а тень голоса. Даже не шепот, но Галина различала каждое слово. — В тот миг, когда я увидел это, я его возненавидел.
Как он мог?
— Мог — что? — Она даже привстала с кресла. — Даня, Данечка, я тут, я вас слушаю, говорите со мной!
— Перестаньте, — очень устало ответил ей тот. — Я вам никто. Вы так ласковы со мною только из вежливости.
Галина смолчала, хотя могла бы с чистой совестью признаться, что вежливость тут ни при чем. Этот парень, которого она и в глаза-то не видала, был ей не безразличен. Она и сама не понимала, отчего так прониклась его бедами — а что беды были, да не выдуманные, а настоящие, Галина знала. Этот тихий, отчаявшийся во всем голос сделал с нею то, что для психолога означает провал — пробудил в ней чувства! И разве она могла теперь судить о нем адекватно? Ей было жаль парня, и она сама не понимала, отчего?
— И мне бы, дураку, молчать, уйти а тень, а я… — продолжал тот. — Помню ту неделю. Я, в самом деле, варился в аду. Начал даже пить. На уроки к нему больше не ходил. Потом… Боже! Зачем я это сделал! Помню, как вошел туда. Я вру, когда говорю, что не помню. Помню все, и очень даже отчетливо. И его голову, пробитую. И свою руку в крови. И как я шел по улице в магазин, за коньяком. В одном костюме. Было холодно, поднималась метель. И продавщицу помню, и как я вдруг увидел кровь на руке и стал ее прятать. И был еще какой-то человек…
Он умолк и Галина в панике воскликнула:
— Даня, я здесь!
— И я… Здесь пока еще, — полумертвым голосом откликнулся тот. — Потом, потом… Почему я не умер сразу? Я бы успел умереть. Но все тянул, а потом приехала милиция. Меня спасли. Какой я слабый… Правильно говорила моя тетка — я ни на что не гожусь. Но ничего, все будет хорошо.
Последние слова он произнес таким тоном, что Галина прикусила нижнюю губу. Ничего не будет хорошо — это было ясно.
— В какой больнице вылежите?
— Не важно. И запомните, на тот случай, если с вами будет разговаривать следователь, — его голос неожиданно зазвучал мужественно и твердо, — это я убил Алексея Михайловича. Я — и только я!
— Даня! — воскликнула она. — Послушайте и меня! Те ваши три звонка, в ту ночь, с четверга на пятницу, не произвели на меня впечатления, что вы убийца!
Даня! Я не первый год занимаюсь своим делом и сразу могу сказать, что вы были в состоянии аффекта! Вы не понимали что делаете и что говорите! Выи сейчас не понимаете!
— Два, — ответили ей, и сперва она не поняла, о чем речь. Однако парень все объяснил. — Я говорил с вами два раза.
— Три!
— Два, — твердо повторил он. — Да, я звонил три раза, но в первый раз бросил трубку, как только услышал ваш голос. Я же трус. Мне и на звонок было трудно решиться. Все; что у меня получается хорошо — это истерики.
— Постойте! — она схватила истрепанный журнал и перелистала страницы. — Вот! Четверг! 23.15. Тема: не с кем поговорить, вы от меня отделываетесь. У меня кое-что случилось. Кажется, убили человека. Антиопределитель номера. Это были вы?!
Последовала короткая пауза, и Даня спросил, кто звонил — мужчина или женщина?
— Да вы и звонили! — вне себя вскочила Галина.
Тут ей повезло — из-под журнала выкатилась помятая сигарета, оставленная кем-то из коллег. — Она жадно закурила.
— Это был не я.
— Господи, боже мой… — Она лихорадочно теребила журнал, отыскивая нужные записи. — А вот это — 2.35, ночь пятницы, насчет того что вы сейчас покончите с собой?! И снова — не с кем поговорить, смотрите себе телевизор! Это кто?! А дальше, прямо сразу — в 3.10 — звонок с цитатами Данте! Вы?!
— Это — я, — на удивление спокойно признался Даня. — Но первый раз — нет.
— А я думала.., что все три звонка от вас…
— Спокойной ночи, — все так же спокойно и дружелюбно ответил Даня. — И запомните — Алексея Михайловича Боровина убил я. И только я.
Он особенно выделил слово «только» и прервал связь. Галина бросила трубку и растерла ноющие виски.