Тамбур

* * *
Он сам с трудом верил, что удастся найти девицу, пытавшуюся совершить убийство. Будь у нее хоть капля рассудка, та бы замела все следы и удрала из города. Но Жанна оказалась там, где ей и положено было находиться — на кафедре. В институт его пропустили как своего — охранник даже не спросил документы и почтительно проводил Голубкина взглядом. На лестнице никого не было. На кафедре — пусто. Близился вечер, все разошлись. Следователь с трудом заметил фигурку, сгорбившуюся за компьютером. Мерно и глухо щелкали клавиши. Девушка печатала. Она не могла не слышать звука открывшейся двери, но тем не менее даже головы не повернула.
— Бог в помощь, — поприветствовал ее Голубкин.
Девушка подняла равнодушные глаза:
— Опять вы? Присаживайтесь. Я как раз собиралась выпить чаю.
— Вы тут одна? — Петр Афанасьевич осторожно присел на краешек кожаного дивана. На душе у него было скверно — хуже некуда. Он поверил Пивоваровой. Это именно Жанна, вот эта, внешне безобидная девушка, пыталась ее убить. Зачем бы студентке врать?
Но вот Жанна сидит рядом с ним, на расстоянии метра, заканчивает печатать какие-то документы и совершенно не обращает на него внимания. Лицо будто вымазанное мелом, глаза пустые и вместе с тем — серьезные.
Она могла бы показаться симпатичной, если бы не взгляд…
«Взгляд всегда все портит, — думал Голубкин, нервно крутя вокруг пальца стертое обручальное кольцо. — Конечно, это была она».
— Вы по делу? — Жанна не отрывала глаз от экрана компьютера. Ее лицо было слабо подсвечено настольной лампой в шелковом абажуре с бахромой.
Лампа наверняка стояла тут со дня основания института, складки материи успели покрыться слоем бурой вековой пыли.
— Если по делу, то говорите сразу, — все так же инертно продолжала девушка. На Голубкина она даже не взглянула. — Мне столько всего нужно набрать… Даже и не понимаю, как успеть… Всегда за пару дней до сессии наваливают кучу работы. Сегодня уже двадцать первое, а двадцать третьего начинаются первые экзамены. И знаете, кого будут обвинять в том, что у студентов не оказалось списков литературы?
Она резко развернулась на крутящемся стуле и постучала пальцем в грудь:
— Меня! Стрелочник виноват!
— Жанночка, у меня, и в самом деле, есть разговор, — Голубкин встревожено всмотрелся в ее неподвижное лицо. Он видел, что девушка на пределе, и скажи ей слово, — сделай жест — сорвется, закричит, заплачет. Может, оно и к лучшему, но не этого он сейчас хотел.
Сажать девчонку?! Сперва надо понять — за что?! — Жанна, ты сегодня была у Пивоваровой? Заходила к ней домой?
Девушка продолжала смотреть на него пустым, абсолютно прозрачным взглядом. Казалось, вопрос попросту не достиг ее сознания, но, сморгнув, она все же ответила, что была. По поручению кафедры. Привозила кое-какие бумажки. А в чем дело? Если к ней станет заявляться следователь каждый раз после того, как она позабудет какую-нибудь страницу, ей легче будет повеситься. Работа и так не сахар, платят гроши, а тут еще все эти неприятности.
Последние слова Жанна выговорила с явной издевкой. Затем откинулась на спинку кресла, картинно заложила ногу на ногу, имитируя знаменитую сцену в «Основном инстинкте», и улыбнулась.
"Лучше бы не улыбалась! Ее же всю перекосило!
Владеть собой не умеет, а выделывается!" Голубкин начинал ощущать отчетливую неприязнь к этой девушке.
Странно, сперва она ему понравилась, а вот Пивоварова раздражала. Теперь они поменялись местами. Но обычно он редко ошибался, составляя первое представление о человеке.
— Ты только привозила ей списки литературы? — Следователь ответил ей такой же нехорошей улыбкой.
Жанна поменяла позу и стиснула колени. — Больше ничего?
— А что же я должна была…
— Например, молоток, — Голубкин продолжал улыбаться. У него уже скулы сводило от натянутой улыбки. — Уж не знаю зачем, но все-таки Пивоварова стоит на своем. Ты достала молоток из сумки и пригрозила, что убьешь ее.
Девушка отвернулась к экрану, вяло щелкнула клавишей и резко развернула кресло в сторону гостя:
— Арестовать пришли? Ну давайте.
— Ты это сделала? Все так и было?
— Да, — она смотрела на Голубкина с ненавистью.
Обкусанные, ненакрашенные губы заметно подрагивали. — Я достала молоток. Он был у меня в сумке. Но я ее не ударила.
— Она кинула в тебя вазу. Ты просто не успела.
— А жаль!
Ее лицо исказилось так, что следователь с трудом узнавал ту миловидную, простенькую девчонку, которую увидел тут в пятницу. Она казалась диким зверем… Нет, не зверем — хуже — человеком, утратившим цель в жизни и все основные принципы.
"Это она! Но как мне ее забрать?! Связать, что ли?
Или сама пойдет? Если бросить ее здесь, она к утру успеет выкинуть какую-нибудь глупость. Не хуже Дани!
Черт бы его взял!"
— Жаль, что не убила, — Жанна продолжала крутиться в кресле — справа-налево, слева-направо. В этом было что-то маниакальное. И глаза… Глаза ее не нравились Голубкину настолько, что он не решался в них смотреть. В них была ярость. Издевка… И ни капли раскаяния.
— Ты понимаешь, что говоришь? — Ему слегка изменил голос. Голубкин откашлялся, достал сигареты. — Жаль?! А на зоне сидеть — не жаль? Саму себя — не жаль? Зачем ты это сделала?
— Я?! — Та смеялась отрывисто, будто перекусывая каждый смешок ровными острыми зубами. — А что я сделала? Это, она сделала, а я только пыталась! Она убила Алексея Михайловича!
Голубкин отшатнулся:
— С чего ты…
— Да послушайте меня! — Она укусила свое запястье и зашарила глазами по потолку, покрытому лепниной. Голубкин очень ясно видел, что с девушкой неладно, и только поражался тому, как легко сходят с ума люди, общавшиеся с покойным преподавателем итальянского. Ну просто синдром камикадзе! Он припомнил лицо Дани, каким он его видел в последний раз. Это было уже не лицо: Это был гипсовый слепок, снятый с покойника.
— В субботу, на кафедре, — спотыкаясь, говорила Жанна, — двое говорили о нем. И девица сказала, что Алексей Михайлович получил по заслугам. В понедельник я прибиралась на кафедре и нашла бусинку. Сперва подумала, что это камушек, потом поняла, что пластик.
Дешевка. Как и она сама. Тогда и поняла, кто это сделал. Что мне было делать?! Убить ее? Боже, зачем?! Чего ради?!
Она снова вцепилась зубами в скрюченные пальцы.
— Этим его не вернешь. Пивоварова ненавидела его. Ненавидела так, как ничтожества ненавидят гениев. Но я все же пошла к ней.
Жанна с вызывающим видом подняла голову ив этот миг показалась Голубкину валькирией, воспарившей над сожженной землей. Ничего человеческого в этом лице не осталось. Оно ничего не выражало, вообще не имело сходства с нормальным человеческим лицом.
— Я пыталась убить ее, — спокойно сказала девушка. — Не вышло. Вы записываете?
— Я ничего не записываю.
— И убила бы ее двадцать, тридцать раз. Убила бы столько раз, сколько бы смогла! Она была рада его смерти. И еще пыталась обвинить его в том, что…
Жанна внезапно разрыдалась. Следователь встал:
— Идите домой.
— Как? — Та подняла обезумевшие глаза. — Что вы сказали?
— Идите домой, — повторил Голубкин. — Ложитесь спать.
— Да я же призналась! — Девушка с силой оттолкнула клавиатуру и резко сдвинула стул, будто пыталась отгородиться им от посетителя:
— Чего вам еще надо?!
Арестуйте меня!
— А за что? — с издевкой спросил Голубкин. — За то, что ударили чайником соперницу? Ну, в лучшем случае…Для вас — в худшем! Припаяю хулиганку. Это же мелочь. Я из коротких штанишек давно вырос. Я мокрые дела веду.
— С-соперницу? — Жанна едва выдавливала звуки. — В-вы… Н-не понимаете…
— Да вроде бы все понимаю. — Он углядел на «преподавательском» столе графин, налил стакан воды и протянул девушке. Та жадно напилась, вздрагивая и захлебываясь.
— Вы симпатизировали Алексею Михайловичу.
Были потрясены его смертью. Слышали, как на кафедре кто-то радовался тому, что его убили. Потом нашли бусинку. Вспомнили, кто ею обладал, у кого такая прическа. Решили убить девушку. Сперва раз. Потом еще.