Диана

— Любовные истории поэтессы. Убийство графини Бла ее возлюбленным.
Когда герцогиня распахнула окно, кричавший уже находился под ним. Он, не видя ее, бросал ей свое зловещее ликование прямо в лицо. Она видела черное отверстие его рта. Яд Делла Пергола и его предсмертные стоны, шум борьбы побежденных далматов и их вопль: все эти звуки копировал этот рот, эти зубы яростно вцеплялись в злые вести, и испорченное дыхание, шипя, выбрасывало их в воздух. Но смерть Бла звучала еще ужаснее, еще более зловеще, чем остальные, так как улица была пуста. На ней не было никого, кроме бежавшего калеки. Неизвестно было, кого он преследовал. Вокруг все спало: его голос был единственным звуком, — для кого звучал он? В утреннем сумраке герцогине почудилось, что события, которые он возвещал, происходили не в мире действительности: нет, все это отвратительное зарождалось и вырастало в разлагающемся, гниющем теле этого нечеловеческого существа. В то мгновение, когда он выбрасывал его наружу, оно становилось правдой.
Она позвонила. Полчаса спустя она уже сидела в экипаже. Было холодно, о стекла барабанил мелкий дождь. Она думала: «Я опять всю ночь говорила с мертвой».
Она подъехала к дому, по светлым лестницам которого поднималась так часто: на последней носился аромат цветов, наполнявших большое ателье. Растрепанные книги лежали возле статуэток. Широкое окно сияло синевой, а внизу, на Испанской площади, искрилась жизнь. Она подумала:
«Какой вид имеет теперь эта комната? Что лежит теперь там?»
Ей сказали, что графиня Бла переехала уже несколько месяцев тому назад.
Она выехала за городские ворота и остановилась у одного из новых строений, похожих на развалины. В чулане, пропитанном запахом извести, кое-как накрытая и окруженная детьми и женщинами из народа лежала Бла. На лбу у нее был пузырь со льдом. На жалкой постели покоились ее изящные руки; кожа просвечивала сквозь тонкие кружева рубашки. Ее затуманенный взор приветствовал герцогиню, она пошевелила губами.
Проспер, егерь, вытеснил из комнаты любопытных. Дверь снова и снова со скрипом открывалась; он стоял за порогом и придерживал ее.
Герцогиня стояла у постели и молча смотрела на умирающую. Рука Бла тихо зашевелилась, но герцогиня не взяла ее. Она задумчиво слушала мучительный шепот.
— Ты здесь, Виоланта, и ты знаешь все, я вижу это по тебе. И ты не хочешь больше верить мне?
— Чему я должна еще верить? — спросила герцогиня, погруженная в созерцание этих черт, которые были для нее символом верности. Так значит, их ясность и кротость были только лицемерием? А между тем они не исчезали даже перед лицом смерти. «Для чего такое лицемерие? — думала герцогиня. — Какое ужасное напряжение! А ведь сейчас наступит конец. Стоит ли, действительно, лгать в этой быстротечной жизни?»
Бла упорно шептала. Ее губы несколько раз тщетно произносили каждое слово, прежде чем его можно было разобрать. Наконец, герцогиня поняла:
— Ты должна верить мне. Я любила тебя, я люблю тебя, и я честна.
— Я и верила, что ты грезила со мной. Нельзя было не верить этому. Но ты предала меня, Биче!
Она ломала пальцы.
— Как ты могла выдержать это!
Бла лихорадочно работала над словами.
— Я не обманывала тебя. Верь мне! Только поступки мои обманывали тебя. Но мое чувство к тебе осталось совершенно чистым. Разве мы не обещали друг другу, что для нас будет существовать только чувство.
Герцогиня молчала.
— Ради бога, поверь мне!
Она заметалась на подушках. Пузырь скатился с ее лба; из соскользнувшей рубашки выглянуло худое, тонкое тело, содрогавшееся от учащенного дыхания. На левом боку сдвинулась окровавленная повязка. Герцогиня коснулась ее лба и погладила ее руки.
— Успокойся, Биче, я попробую поверить тебе!
— Какое счастье, что я не сейчас умерла! Ты считала бы меня предательницей. Какой ужас! И не было бы никого, кто мог бы сказать тебе, что я была честна. Слушай, пока не поздно. Если бы я с твоими деньгами сгорела или исчезла в пропасти, — ты назвала бы меня лгуньей? Он, тот, кто взял деньги, был сильнее пропасти и огня. Я могла только любить тебя и умереть от него. Ах! Если бы я умерла мужественнее! Ты знаешь, как я хотела это. Но когда дошло до этого, я ослабела. Он заметил, что у меня были еще деньги. Я скопила их с тех пор, как живу здесь, и спрятала от него там в углу, где была щель в плитах. Когда он убивал меня, я открыла ему это в последнем страхе. Это была измена моей судьбе. Во всем остальном я была честна, не так, как понимают честность другие, — но как понимаешь ты, Виоланта!
Она потеряла сознание.
Герцогиня думала:
«Я пришла еще вовремя. Если бы я не услышала того, что она только что сказала мне, — она права, это было бы ужасно. Ведь мы верили друг другу во всем, почему же не верить этому? Раз это правда ее души. Во имя наших прекрасных часов, эта правда!»
— Это правда, слышишь!
Бла лежала с закрытыми глазами; герцогиня положила голову на ее грудь, дыхания не было слышно. Ее охватил внезапный страх.
— Биче, еще раз! Очнись еще раз, я должна тебе сказать еще одно слово. Я верю тебе!
Бла открыла глаза и улыбнулась.
— Благодарю тебя, — явственно произнесла она. — Твое дело победит, Виоланта. Я никогда не сомневалась в этом.
И тотчас же началась агония, с хрипом, с бурными движениями рук, с полными страха попытками бегства всего тела и с остатками непонятных слов, звучавшими так глухо, как будто исходили из черной, захлопывающейся дыры. Герцогиня видела, как погружается в нее та, кто была ее подругой. Безумный страх последнего момента охватил ее, она крикнула в глубокий мрак:
— Да, мы обе победим, Биче, ведь ты веришь в это? И я люблю тебя по-прежнему…
Она остановилась, растерянная. Дыра закрылась, больше не было слышно даже эхо.
Она долго созерцала успокоенное вечным забвением лицо. Оно было не очень бледно, на нем опять, как когда-то, был отблеск кроткого счастья, легкая грусть и склонность к тихой скорби. Она опять узнавала ее. Эта голова была очагом насмешливой и нежной поэзии, которая останется в мире и после ее исчезновения. Эта элегантная фигура шла своим путем, одинокая, уверенная, изящная, знающая страдание и сдержанная. Как было возможно то, что стало из прелестной служительницы духа: вещь и безоружная жертва красивого животного, темного потомка темных крестьян, вечно пьяных и сквернословящих, под влиянием алчности и вина всегда готовых взяться за нож. Откуда грозила такая судьба, и кому не грозила она, если могла постигнуть такую женщину, как Бла?
Герцогиня с трудом преодолела припадок слабости. Ей было страшно.
После смерти подруги она чувствовала себя в Риме совершенно одинокой, и жизнь свою здесь бесцельной. Она ускорила свой отъезд. В последнюю минуту, когда двери уже не оберегались, к ней ворвался монсиньор Тамбурини. Она стояла перед зеркалом, готовая к выходу.
— Что вам угодно? — спросила она.
— Герцогиня, в последнее время доступ к вам был закрыт для меня. Совершенно понятно, что после всего, что, по воле господа, постигло вас здесь, вы хотите оставить Рим. Но, конечно, вы сделаете необходимые распоряжения.
— Какие распоряжения?
— Наше поражение чувствительно ослабило партию Асси.
— Партии Асси больше не существует.
— Как это?
В своем смущении он спросил без околичностей:
— Ваша светлость не хотите больше давать денег?
Она ответила еще короче:
— Нет.
Она вошла в салон. Тамбурини бросился за ней.
— Вы не обдумали этого, герцогиня. Что вы бросаете свое дело, — это жаль, но меня не касается… Но у вас есть обязанности. Или вы будете отрицать, что у вас есть обязанности перед бедняками, поднявшими восстание?
— Я не признаю за собой никаких обязанностей, к тому же у меня нет лишних денег.
— Теперь, когда ваше имущество возвращено вам!
— Я скажу вам кое-что: вы получили достаточно. Мне нужны теперь миллионы, чтобы воздвигнуть дворец, купить статуи и заказать много-много картин.