Голова

— Ты разоблачен, — вторгаясь, объявил Мангольф.
— Кто это сказал? — почти одновременно крикнул ему навстречу Терра. Он очень покраснел, схватил папиросу и судорожно затянулся. Так же внезапно он снова пришел в равновесие. — Присаживайся, милый Вольф! — указал он на ящик, а затем: — Твоя испытанная проницательность не позволяет тебе ни минуты сомневаться в смысле и сути моего общественного положения. Водить людей, как им привычно, по замкнутому кругу; тормошить их, опьянять, одурманивать, отбирать у них деньги и посылать их к черту. Сделай для них в качестве государственного деятеля больше, если сумеешь! Или, по-твоему, я фантазер?
— Сделаю, и даже с меньшими усилиями, — сказал Мангольф, опустив уголки рта. — К чему ты клонишь свою мрачную комедию?
— С первых же моих шагов жизнь наказала меня за то, что я принимал ее всерьез. Да сохранит меня бог, по благости своей, от того, чтобы я еще когда-нибудь попался на ее приманку.
Вокруг них дребезжала карусель. Веселые возгласы кружили в аккомпанемент музыке.
— От жизни не уйти. Вернись в мир! Прятаться от страдания — малодушно, — сказал друг снизу, с ящика.
— Бог не дал мне несравненного дара страдать от сознания собственной порочности, словно в ней все зло мира, — ледяным тоном произнес Терра.
— Девушка, которая только что была здесь, по-видимому, думает иначе. Ей не до шуток, — возразил друг.
— Она в тысячу раз выше меня, — горячо сказал Терра. — Только со смиренными и можно поладить. Я поддерживаю связь с жизнью через дочерей народа, преимущественно рыжих. — Внезапно глаза его стали злыми. — Где тебе понять всю ненависть, на какую способны люди? Зачем она лежит на мне таким тяжелым гнетом? Я ношу этот маскарадный наряд, — он прикоснулся к своей одежде, — потому что временно стеснен в средствах. Они же видят, что я создан не для такой обстановки. И для них это достаточный повод, чтобы с дьявольской злостью потешаться на мой счет, где бы я им ни попался.
Мангольф удивился:
— А ты не ошибаешься?
Терра проницательно взглянул на него.
— Как будто у вас в кабаке было иначе. Вся история с театром сочинена твоей компанией, чтобы раззадорить меня и позабавиться на мой счет.
— Однако мне кажется… — Но Мангольф осекся. Глаза у Терра налились кровью и сверкали. Лицо утратило всякую сдержанность. Видно было, что он потерял самообладание. Тогда Мангольф сказал шепотом, волнуясь не меньше его: — В кабаке ты, правда, был одет лучше. Но ненавидят они нас не за бедность одежды, а за богатство духа.
— Угнетая нас, они заставляют нас домогаться власти, — тоже шепотом добавил Терра.
— Нас влечет к власти, — подсказал друг. — Добивайся же успеха!
— Я еще сопротивляюсь, — признался Терра еле слышно. — Я все еще оберегаю свою чистоту. Недавно я узнал о банкротстве отца: и хотя сам же я страстно желал этого, меня, к вечному моему стыду, охватил ужас оттого, что отныне я деклассирован по-настоящему.
Друг утвердительно кивнул. Куда девались жесткость тона и рассудочность, куда — взаимное недоверие. Туча затемнила окно, в тесной каморке нельзя было разглядеть друг друга. Каждый про себя мучительно упивался сходством с другим.
Веселые возгласы и музыка прекратились. Снаружи вспыхнула ссора. Терра пришлось вмешаться. Когда он вернулся, у него была одна мысль — отомстить за миг саморазоблачения. Но Мангольф опередил его:
— Кажется, та девушка, что была здесь, дала тебе денег?
Терра зашатался, как от удара. Он долго запинался, кривился, но потом произнес совершенно связно:
— Раз уж ты накрыл меня, приходится сознаваться. Да, друг твоей юности пал так низко, что поддерживает свое плачевное существование только постыдным заработком шлюхи.
Все это — с утрированным драматизмом. Друг не мог понять, что это значит. Терра, однако, успокоил его:
— Ты такой знаток человеческих душ, что, уж верно, не усомнишься в неподдельности моего отчаяния.
Мангольф между тем собрался уходить. Но тут Терра преподнес свой сюрприз:
— Если можно найти смягчающее обстоятельство для моей гнусности, то ищи его в неизменной нелепости жизни, избравшей именно такого человека, как я, в политические агенты. — И в ответ на молчаливый взгляд Мангольфа: — Этого бы ты никак не подумал, слыша вокруг меня звон и гомон. Но именно такая обстановка, — выразительно заметил он, — желательна господам, руководящим мною. Она отвлекает, усыпляет недоверие. Люди приходят в дружеской компании, катаются по кругу и не подозревают, что в укромном месте готовится донос. Скрытая сущность нашего германского государства, тесно связанного с мировой глупостью, наглядно воплощена здесь. Каждый в отдельности, каким бы свободным в своих действиях он себя ни мнил, существует для следящего за ним невидимого ока лишь в той мере, в какой из него можно извлечь пользу.
Сдвинув брови и опустив уголки рта, Мангольф повернулся, чтобы уйти, но Терра снова остановил его:
— Проверь меня! Я слишком много выбалтываю, только чтобы снискать твое уважение. Ступай в отель «Карлсбад», просмотри у портье список важных гостей. Ты никого не найдешь, тебе скажут, что никого и не ожидают. Но завтра в пять… — Терра делал ударение на каждом слове, — ровно в пять ты увидишь, как по холлу проследует самый могущественный из твоих тайных покровителей. — Терра гипнотизировал его взглядом. Мангольф содрогнулся. — Только не заговаривай с ним, — шептал Терра. — Иначе все погибло.
Мангольф подождал дальнейшего, пожал плечами, собрался что-то сказать и молча, словно зачарованный, пошел прочь в торжественной тишине.
Терра, окончательно повеселевший, сел, потирая руки, у своей будки. Мальчик принес ему обед и убежал. Площадь на час опустела, даже большая карусель перестала сверкать и грохотать.
Но в душном воздухе еще пахло людьми.
Едва Терра отставил миску, как услышал сопение и позади него затряслись деревянные половицы. Он оглянулся. Черт побери — атлет! Более сильный из двух, его враг! Терра принял невозмутимый вид и ждал. Силач подходил враскачку, — что ни шаг, то тяжкое сотрясение. Он сопел не только от жары, но и от недобрых умыслов, явно написанных у него на лице.
— Этому надо положить конец! — выпалил он. — Оставишь ты в покое…
— Угодно папироску? — холодно прервал Терра. — Кстати, о ком вы говорите? Я ничего не понимаю.
Силач внезапно снял шляпу. Увидев, что он оробел, Терра приветливо указал ему на стул. Силач послушно сел.
— Господин Хенле, — начал Терра. — Видите, я вас знаю. Я о вас слыхал от вашего друга Шунка.
— Шунк мне не друг, — проворчал Хенле со сдержанной яростью. — Просто мне от него никак не отделаться.
— Это и есть дружба, господин Хенле.
— Политично я не умею выражаться, — все еще сдерживаясь, заявил Хенле. — Я говорю напрямик. Не давайте больше денег Шунку, сударь.
— Я ничего ему не даю.
— Все равно кому вы даете. А попадают они к нему.
— Он человек больной, у него дела плохи.
— Кто болен, пусть проваливает, — решил Хенле, — и не отнимает у меня хлеба.
— Вы, я вижу, дарвинист.
— Я не люблю шуток, — все еще сдерживаясь, но побагровев, прорычал Хенле. — Мы с Шунком вместе держали заведение. Я его оставил у себя, когда он заболел, и не заставлял бороться всерьез, а так, для вида. Но что это за друг, если он бросает меня для какой-то девчонки.
— Вокруг девчонки все и вертится, — заметил Терра.
Хенле, по-видимому, счел эти слова обидными.
— Сами вы вертитесь! — заревел он, как с цепи сорвавшись, и наступил Терра на обе ноги. Терра действительно завертелся и даже упал на колени.
— Собака! — ревел Хенле. — Перестанешь ты давать девчонке деньги?
Терра заслонил лицо локтем; из-под прикрытия он твердо сказал:
— Я буду поступать как мне заблагорассудится.
— Посмей-ка повторить это! — И Хенле ухватил его за плечи. Он изловчился стиснуть их так, что они почти сошлись.