Я дрался на «Аэрокобре»
Вопрос, заданный Сергеем, не в меньшей степени интересовал всех летчиков. Сейчас они собирались к «КП», а по пути Акиншин и спросил у своего ведущего о причине столь раннего выезда.
– Кто его знает… Наверное, задание получил и летать сегодня будем. Придет командир, скажет, – не задумываясь, ответил Карлов.
Летчики расселись вокруг пепелища на собранных здесь бачках из-под бензина и масла, достали кисеты и металлические коробки, заменявшие портсигары, закурили.
Рассвет наступал по-южному быстро. Одна за другой исчезали звезды в разрывах облаков, из темноты появились силуэты самолетов, расставленных на стоянке на довольно значительном расстоянии друг от друга, – сначала ближние, потом взгляду открывался весь аэродром.
Первое время все молчали. Мне не хотелось курить, и я отошел в сторону. Через несколько минут я возвратился с охапкой сухих стеблей кукурузы и подсолнечника. У «КП» раздался хохот, а затем донеслись слова Чугунова:
– Механик пробует люфт винта и слышит, что в моторе что-то стучит. «Что это там?» – спрашивает. – «Да вот коленчатый вал лопнул. Я его связал веревкой, да плохо, видно. Стучит… Нужно бы проволокой, да некогда. Ничего, сегодня полетает так, а завтра переделаю…»
Ну, сейчас будет: «Сегодня ты козла отодрал, завтра…» В начале войны в авиацию на должности, не связанные непосредственно с полетами, пришли люди, не знакомые с техникой и авиационными выражениями. На этой почве возникло множество различных анекдотов. В основу некоторых легли реальные факты, другие были досужим вымыслом острых на язык курсантов летных училищ и молодых летчиков. Один из этих анекдотов и рассказывал, захлебываясь от удовольствия, Чугунов.
Высокий, тощий, белобрысый, с веснушчатым вздернутым носиком и светло-голубыми глазами, Чугунов был удивительно жизнерадостным, свободно чувствовал себя в любой обстановке, в компании любил быть в центре внимания.
Я подошел к кучке пепла, наломал стеблей кукурузы и сложил из них небольшую пирамидку.
– Можно уже разжигать, наверное? – спросил я у Королева.
– Да, пожалуй…
Робкий язычок пламени заплясал в пирамидке, потом огонь разгорелся, и сразу стало как-то теплее, веселее на душе. Все потеснее сдвинулись к костру.
– Так полетим сегодня, Виктор?
– Наверняка. Куда только?
– Может, опять сами пойдете? Несколько дней назад полк получил задание подготовить группу для вылета на штурмовку. В группу включили летчиков, имеющих боевой опыт. Это произвело неприятное впечатление на всех, кого не брали на задание.
Тогда вылет так и не состоялся, но опасение, что нас могут не взять и на следующее задание, осталось. Виктор не торопился ответить на мой вопрос. Он уселся поудобнее, поправил бриджи, и я снова, в который раз, задумался, почему Виктор так любит эти брюки. Они ведь достаточно послужили на своем веку, начали даже просвечивать на коленках… Но зато они были темно-синие – остаток довоенной формы летчиков, – модные, с напуском. Виктор тщательно ухаживал за ними, аккуратно штопал малейшие дырочки. Только за коленки он боялся приниматься: слишком уж широко поле деятельности! Да и не было там настоящих дыр. Светятся? Что ж, еще потерпят. И они действительно терпели еще очень долго.
Смуглое, похожее на цыганское, несмотря на курносый нос, лицо Виктора было повернуто к огню. Большие черные глаза его, обрамленные длинными, почти девичьими, загнутыми ресницами, весело улыбались. Из-под темно-синей пилотки с голубым кантом не выбивались, а просто вываливались длинные, слегка вьющиеся черные волосы. Не волосы, а целая копна… По глазам его, по улыбке, чуть тронувшей пухлые губы, видно было, что он прекрасно понимает нетерпение ведомого, хочет по-своему подбодрить его.
– Ты что ж думаешь, мы одни все время летать будем? А вы – смотреть? На одних «старичках» далеко не уедешь. Сегодня всем придется полетать.
К костру подошел командир эскадрильи Архипенко.
– Ну-ка, орелики, быстро наносите ЛБС (линия боевого соприкосновения). Сегодня будем летать на прикрытие, – проговорил он, усаживаясь на свободную банку.
Маленький, остроносый и живой, в своей неизменной кожанке, Архипенко никогда не мог усидеть на одном месте, вечно куда-то торопился, а чаще всего занимался починкой реглана. Если бриджи Королева были предметом зависти, то этот реглан притчей во языцех. Он, наверное, еще до 1941 года отслужил свой срок, и теперь от него отрывались клочья, стоило только Архипенко зацепиться за что-нибудь. Архипенко его не зашивал – нитки не держали перегнившую кожу, – он просто склеивал лоскутки эмалитом.
– Давайте, здеся, перерисовывайте ЛБС, – повторил он, протягивая Королеву карту.
Он почему-то очень любил слово «здесь», вставлял его, где нужно и не нужно, и произносил по-особому – «здеся». К этому все привыкли и не обращали внимания.
Линия фронта оставалась несложной: все время тянулась по левому берегу Днепра, и только на участке от Дериевки до Домоткани красная линия отделяла узенькую полоску правого берега. Несколько расширялась эта полоска в районе сел Мишурин Рог и Бородаевка. Местность, судя по карте, там была низменная, а впереди, перед плацдармом, возвышались холмы.
– Тяжело там пехоте… – вздохнул Королев. – Нужно прикрыть так, чтобы хоть с воздуха не бомбили их. Там же наши люди дерутся…
С рассветом полк начал боевую работу. К линии фронта ушла третья эскадрилья, за ней – вторая. Подошло время вылетать и первой эскадрилье.
Первый боевой вылет. Как много надежд связывали с ним мы, молодые летчики! Но он не произвел особого впечатления. Даже разочаровал. Восемь истребителей пересекли Днепр вместе, в одном строю. Потом группа почему-то разошлась по парам, и я остался вдвоем с Королевым, потеряв остальных из виду. Внизу работали штурмовики. Изредка вблизи проносились истребители, но то были советские машины других типов. Фашисты в воздухе не показывались. Об этом говорило и молчание наземного командного пункта – командир их авиационного истребительного корпуса генерал-лейтенант Утин сидел с радиостанцией на плацдарме, но его позывной – «Гусев» – так и не прозвучал по радио.
С ним была установлена устойчивая радиосвязь. То и дело невдалеке от самолета появлялись белые и черные клубочки. Я догадался, что это разрывались снаряды немецкой зенитной артиллерии, но не обращал на них внимания: слишком уж безобидными выглядели эти комочки ваты. Вот и все… Мне показалось, что мы только начали патрулировать, а по радио уже передали команду идти на посадку. «И это весь боевой вылет?! – огорченно подумал я. – Так всю войну пройдешь и врагов не увидишь…» Хотя понятно, что до конца войны еще ой как далеко… Каждый день я читал в газетах об ожесточенных боях. Но молодость брала свое. Хотелось именно сегодня, сейчас встретиться с фашистами и драться, драться.
А тут – пустой вылет. Зря бензин жгли… Я не понимал еще всех тонкостей войны. Ведь своим присутствием над линией фронта истребители придали наземным войскам уверенности, что на них не обрушится удар с воздуха. И действительно, уберегли их от такого удара. Кто знает, если бы здесь не было наших истребителей, то, возможно, в воздухе сразу же появились бы небольшие группы и даже отдельные вражеские самолеты. Всего этого я не знал, будучи почему-то уверен, что немецкой авиации вообще нет на этом участке фронта и все сегодняшние вылеты прошли впустую. Однако после посадки пришлось изменить свое мнение. Вторая и третья эскадрильи вели тяжелые воздушные бои. Некоторые самолеты пришли с пробоинами, а Никифоров, Букчин и Козий не вернулись вовсе…
Жалкий вид представлял «ястребок», на котором летал на задание один из летчиков соседней эскадрильи. От носа до хвоста он был прошит очередью фашистского истребителя, в некоторых местах светился насквозь. Сам летчик уже несколько раз обошел машину, рассматривая пробоины, но не мог остановиться. Видимо, он все еще переживал перипетии воздушного боя. Я был удивлен живучести «Аэрокобры» —несмотря на такие повреждения, самолет не загорелся, не упал и летчик сумел довести его и посадить на свой аэродром, зарулить на стоянку.