Королевская собственность

— Messieurs! — послышался за дверью голос содержателя гостиницы, — г. Вожу, портной, пришел! Прикажете провести его сюда?
— Да, да… я жду его.
Вошел портной с громадным узлом готового платья.
— Здравствуйте, г. Вожу! Оденьте мне этого юношу как следует, дайте ему две смены платья и небольшой запас белья и других необходимых мелочей! — проговорил М'Эльвина и принялся расталкивать крепко спавшего в углу дивана Вилли.
— Ну, мистер Вильям Сеймур, кажется… Мичман, кажется… — передразнил М'Эльвина своего юного протеже, который вскочил на ноги, едва сознавая, что с ним.
Час спустя Вилли был одет франтом, и подле него лежал новенький чемодан с полной экипировкой.
— Ну, вот теперь у вам будет одним вымыслом меньше на совести, — сказал М'Эльвина, когда портной удалился. — Ведь, вы говорили, что отправляетесь в Лондон делать себе экипировку: теперь она сделана, хотя не в Лондоне, но это, пожалуй, все равно!
Потеряв одного покровителя в лице капитана М., Вилли нашел другого в капитане М'Эльвина, а для него, в его юном возрасте, было совершенно безразлично — быть офицером на английском военном судне или на контрабандистском шлюпе.
Как все люди, долго жившие ложью и обманом, М'Эльвина подозревал всех в обмане и лжи и потому в странном рассказе Вилли долгое время видел пустой вымысел и только с течением времени убедился в том, что мальчик говорил правду. Вместо того, чтобы сделать его своим слугой, он сделал его своим товарищем и удивительно привязался к нему. Вилли же, подобно большинству юных и впечатлительных сердец, был глубоко признателен каждому, в ком он встречал к себе любовь и ласку, и тоже не оставался в долгу у М'Эльвина.
Прожив более месяца в Шербурге, М'Эльвина стал снова грузиться, чтобы с новым транспортом идти в Англию.
— Вилли, — заметил он однажды вечером, когда они сидели вместе за стаканом вина, — я, вероятно, завтра уйду со своим судном в Англию. Что мне сделать с тобой? Мне бы не хотелось расставаться с тобой, но я полагаю, что для тебя будет лучше, если я оставлю тебя здесь: ты не можешь быть нам полезен, а только стеснишь нас, если нам придется прибегнуть к шлюпкам!
Но Вилли сильно протестовал против этого:
— Боже мой! Почему это у меня никогда не было друга, с которым мне не приходилось бы тотчас же расстаться?! — и слезы навернулись у него на глаза при воспоминании о своих бывший утратах.
— Надеюсь, что мы расстаемся с тобой ненадолго, дорогой мой, — возразил М'Эльвина, тронутый привязанностью юноши. — Я тебе сейчас разъясню, почему решил оставить тебя здесь: если я этот раз благополучно доставлю на место свой груз, то не вернусь сюда обратно, а проеду в Лондон, где у меня есть дела. Кроме того, мне придется в течение пяти-шести месяцев быть все время в разъездах, так как ты знаешь, что в Гавре у меня строится судно, и мне необходимо лично наблюдать за его снаряжением. Вот почему, вместо того, чтобы таскать тебя за собой с места на место, я на это время хочу поместить тебя пансионером в одно из здешних учебных заведений и дать тебе возможность научиться чему-нибудь, а главное — освоиться с французским языком, что, со временем, может тебе быть весьма полезно!
Привыкший беспрекословно покоряться всякому распоряжению или приказанию, Вилли примирился и с этим решением своего покровителя, признавая его разумность.
— Сам я получил свое образование за счет чужих людей и потому считаю своим долгом сделать для тебя то, что другие сделали для меня, — сказал М'Эльвина, — а пока не унывай, пойдем прогуляться на Place d'Armes!
Здесь они встретились с Дебризо и заняли одну из скамеечек. Мужчины закурили сигары, а Вилли стал разглядывать проходящую публику.
Вдруг тщательно выстриженный белый пудель подошел к ним и с особым любопытством стал смотреть в лицо М'Эльвина. Последний, вынув сигару изо рта, поднес ее довольно близко к носу собаки. Та, желая понюхать, приблизилась настолько, что ее холодный нос коснулся горячего пепла сигары, причинившего ей легкий обжог. Пудель вскрикнул и бегом, поджав хвост, вернулся к своему хозяину, где улегся на землю и стал проводить лапами по обожженному месту так забавно, что вся публика, бывшая свидетельницей этой сцены, не могла удержаться от смеха.
— Это тебе за твое любопытство! — заметил М'Эльвина. — Наука вперед не совать носа к огню!
Но владелец собаки, молодой франтоватый французик, по-видимому, не особенно остался доволен этой шуткой. Сердито сдвинув шляпу на сторону, он приблизился к нашим друзьям и вызывающим тоном обратился к капитану М'Эльвина:
— Что значит, милостивый государь, ваша глупая выходка? Вы позволили себе оскорбить меня в лице моей собаки!.. И я…
— Простите, сэр, что вы изволили сказать? — отозвался М'Эльвина, делая вид, что не понимает французского языка.
— Аа… вы — англичанин, вы не говорите по-французски! — на ломаном английском языке, чуть не с пеной у рта, продолжал горячиться владелец собаки. — Но я говорю по-английски, как природный англичанин, и я говорю вам, сэр, que vous m'avez insulte, понимаете? Вы сожгли нос моей собаке вашей сигарой!
— Ваша собака обожгла себе нос о мою сигару! — поправил его М'Эльвина.
— Что вы хотите этим сказать? Собака не может обжечь себе носа, это вы приставили вашу сигару к ее носу, и потому я требую удовлетворения или немедленно извинения!
— Но я не оскорблял вас, сэр! — возразил М'Эльвина.
— Вы оскорбили мою собаку, это одно и то же! Оскорбление, нанесенное моей собаке, все равно, что оскорбление, нанесенное мне! Vous n'avez qu'a choisir, monsieur! 1.
— Выбирать между вами и вашей собакой? — переспросил М'Эльвина, с трудом скрывая усмешку. — В таком случае я предпочитаю драться с вашей собакой.
— Баа!.. Драться с собакой! Собака не может драться, но я — ее господин и ее друг, и я готов драться за нее!
— Прекрасно, сэр, я оскорбил вашу собаку и готов перед ней извиниться, как вы того желаете, но вас я не оскорблял!
— Да… но какое же удовлетворение вы можете дать моей собаке?
— Но вы сейчас изволили сказать, что вы и собака одно и то же, а если так, то она, вероятно, поймет и примет мои извинения, как бы приняли их вы, если бы я вздумал извиняться перед вами!
— Ах, сэр, вы это прекрасно сказали! — воскликнул француз, сразу смягчившись. — Так вы готовы извиниться перед моей собакой? Конечно, она в данном случае главное потерпевшее лицо, я могу только быть в роли секунданта. В таком случае, это дело должно считаться улаженным. Мусташ! 2. Поди сюда!
Собака послушно подошла к своему хозяину.
— Мусташ, этот господин крайне сожалеет, что обжег тебе нос!
— Да, monsieur Мусташ, — сказал М'Эльвина, с шутливой серьезностью снимая шляпу перед собакой, — я прошу извинить мою шутку!
— Ах, как это забавно! — раздались с разных концов женские голоса. — Comme e'est charmant! Que monsieur I'Anglais est drole! 3. Смотрите, как Мусташ доволен!
— Мусташ, подойдите сюда и дайте лапу этому господину! — продолжал хозяин пуделя.
Собака послушно исполнила то, чего от нее требовали, хотя все время боязливо косилась на сигару.
— Видите, как она незлобива, она вас прощает! — восхищался француз.
— Действительно, я теперь вижу, что это умная и добрая собака! — подтвердил М'Эльвина, после чего хозяин Мусташа уже совершенно растаял: он тут же представился нашим друзьям, назвав себя Auguste Poivre 4, и сообщил свой адрес, причем добавил, что madame mere 5 будет восхищена видеть у себя такого милого и остроумного господина, как monsieur, qui voila! 6. Затем monsieur Огюст Пуавр откланялся и удалился в сопровождении своей собаки.