Пират

В воздухе стоял беспрерывный птичий гомон. Разбуженные весной разноцветные птахи невесомыми бабочками перепархивали в макушках деревьев. Но вот одна из них с желтой грудкой и черной головкой снизилась, села на тонкую ветку куста, зацвиркала прямо в морду щенка. Пес замер с поднятой лапой. Рассмотрел птаху и так и эдак, склоняя голову то на одну, то на другую сторону. «Ты кто такая?» – спрашивал его взгляд. Птица раскачивалась на ветке, как на качелях. Туда-сюда, туда-сюда. Щенок неотрывно следил за нею, и голова его тоже раскачивалась вслед за движениями пушистого комочка. От таких упражнений все запрыгало перед глазами, и он чуть не упал. Фыркнул недовольно, как бы стряхнул навязчивое видение и отбежал прочь.
Потом вдруг разом замолкли, оборвались птичьи голоса. Щенок поглядел туда, где только что сидела птица с желтой грудкой и черной головкой. Ее не было. Лишь покачивалась тонкая ветка.
Наверху, то и дело загораживая собою солнце, ходил кругами ястреб-стервятник. Пес задрал голову и с любопытством смотрел на него. «Ты кто такой?...»
Птица вытянула книзу короткую шею. Вот-вот она ринется на живую добычу...
Недаром говорят, что материнское сердце чует беду на расстоянии. Что-то заставило рысь бросить затянувшуюся погоню за зайцем и опрометью бежать к норе. Успела в самый раз. Ястреб, раскинув острые крылья, уже завис над щенком, выпустил когти-иглы.
Как ни был молниеносен рысиный прыжок, верткой птице все же удалось уйти от звериных клыков. Легко подбросив мощными крыльями свое литое ладное тело, она взмыла ввысь.
Щенок с крайним недоумением и любопытством поглядывал то на приемную мать, то на удаляющуюся птицу. Затем ему захотелось повторить то, что только что сделала мать, собезьянничать. Разогнавшись, он с рычанием бросился вслед улетевшему ястребу, но не рассчитал прыжок, ткнулся мордой в ствол лиственницы и взвыл от боли.
Рысь не спеша подошла к неразумному своему детенышу. Пес полагал, что она сейчас начнет, как обычно, ласкать, облизывать его. Но произошло совершенно противоположное: движением лапы она опрокинула щенка на спину и задала ему жестокую взбучку. Пес и визжал, и скулил на одной тонкой длинной ноте. Но все это было напрасно. Он получил сполна. Чуть живого, с прокушенным острейшими рысиными зубами ухом, множеством кровавых ран на теле его отшвырнули к норе, затолкали в самый дальний угол. Там он пролежал два дня, зализывал раны и впервые в своей коротенькой жизни уяснил; что на свете существует понятие «нельзя», нарушение которого ведет к ужасным неприятностям. Это понятие распространялось пока на единственное конкретное желание: нельзя выходить из норы.
На сытных, свежих харчах, еще неостывшей звериной крови рос пес не по дням, а по часам. Он был крупнее, сильнее любого щенка лайки в этом возрасте. Иначе и быть не могло: его отец – громадный датский дог. От лайки и дога он унаследовал как бы все поровну. Шерсть не короткая, как у Фараона, но и не длинная, как у Ласки; морда острая, в мать, но одновременно и приплюснутая, с заметно выступающими челюстями – это уже в отца. Хвост у дога был тонкий, крысиный, опущенный, у лайки же наоборот – пушистый, кренделем. Словно не желая обижать ни мать, ни отца, щенок выбрал нечто среднее: не тонкий, но и не толстый хвост всегда боевито торчал у него трубкой. Но пожалуй, самое примечательное в собаке был ее окрас, очень необычный, диковинный; такого окраса не имела ни одна собачья порода. Белая шубка Ласки и благородная шоколадная шкура Фараона дали ровный, оранжевый с красноватым отливом мех. Огонь, закатное солнце! На шкуре – ни единой отметины, даже опалинки, если не считать узкую полоску на голове резкого черного цвета. Она тянулась наискосок через лоб, правый глаз и левую скулу собаки и очень походила на черную повязку, какой прикрывают пустую глазницу одноглазые люди.
Полторы недели щенок жался в дальнем углу норы, даже не глядел подолгу на выход, и мать, возвращаясь с охоты и видя такое примерное поведение, одобрительно урчала и облизывала его.
Однажды, когда мать рыскала в округе в поисках пищи, снаружи послышался слабый шорох. Щенок со свистом потянул ноздрями воздух. Пахло не рысью.
В нору не пролез, а вошел не сгибаясь, в полный рост полосатый бурундучок, детеныш. Оставшись в своей норе без присмотра, он вышел наружу, увлекся погоней за полевкой и заблудился. Рысиная нора отдаленно напомнила ему свою: размещалась она под вывороченным с корнем деревом.
Щенок завертел, забил хвостом: «Ты кто такой?» И на брюхе пополз к странному полосатому существу. Бурундучок съежился, замер. Щенку очень захотелось потрогать его лапой. Но едва мягкая подушечка коснулась головы между ушками, бурундучок фыркнул, развернулся и выскочил из норы. Если бы сейчас зверек скрылся из виду, пес бы не осмелился вылезти наружу. Слишком свежи были в памяти материнские побои, еще не зарубцевались раны на теле. И тогда бы его судьба сложилась совсем, совсем иначе... Но бурундучок не думал убегать. Его тоже донимало любопытство. Присев рядом с норой, он неотрывно глядел черными глазами-бусинками на выход.
Чем дальше выбирался щенок из норы, тем больше отодвигалось было усвоенное им грозное понятие «нельзя» и связанные с ним неприятности: побои, долгое отсутствие пищи. В конце концов понятие это вообще оставило слабую на память головенку щенка, и он вылез наружу. Подбежал к бурундучку, подпрыгнул сразу на всех лапах, звонко тявкнул. Тот ответил ему тонким цвирканьем и позволил лизнуть себя в морду. Звери как-то сразу прониклись друг к другу доверием. Играя, подпрыгивая на ходу, они побежали прочь от норы. Тайга сменялась полянами, поляны – тайгой. Дорогу неожиданно преградил звонкий ручей. Щенок с разгону вбежал в него, захлебнулся и с паническим визгом выскочил на берег. Отряхнулся, забрызгав своего приятеля. Бурундучок оказался умнее, в воду не полез. Преграду звери перешли по жердинке, поваленной поперек ручья.
Все занимало и все забавляло пса, все ему нравилось: и яркие солнечные блики в талых лужах (если по ним ударить лапой, они разлетятся в разные стороны сверкающими брызгами), и разноголосое пение птиц, их беспрестанное порхание, и это полосатое существо на коротеньких лапах, что семенит рядом. А сколько новых, неведомых запахов! Щенок иногда останавливался и с наслаждением тянул розоватыми ноздрями воздух. Пахло и талым снегом, и землей, и нагретой корой деревьев, и едва распустившимися почками, и птицами, и таежной тварью... Ведь собака различает до сорока запахов одновременно.
Пес отвлекся, разглядывая сидевшую на ветке черную северную белку, а когда посмотрел туда, где минутой раньше был бурундучок, замер от удивления. Там находились два бурундучка. Второй был значительно крупнее, с более резким окрасом. Пес покрутил головою, похлопал глазами. Второй зверек не исчезал. Когда бурундуки побежали (малыш будто приклеился боком к матери и ни на мгновение не отставал от нее), щенок наконец понял, что все это не видение, а явь, и припустился за ними. Он уже догонял их, когда они нырнули под корневище поваленного дерева и исчезли в норе. Щенок с трудом просунул в нору голову, но туловище туда не пролезало. Он заскулил, усиленно заработал задними ногами. Не помогло. Пес в раздумье сел у норы. Жизненные обстоятельства впервые заставили его проявить сообразительность, смекалку. Надо бы разгрести, расширить передними лапами вход в нору, но такая мудреная мысль не осенила щенка. Зато пришла другая. И он немедленно привел ее в исполнение. Щенок отбежал от норы. Затем тявкнул для бодрости и со всех ног бросился в зияющий круглый провал, намереваясь влететь в нору с разгону. Влетел. Намертво. Твердая земля жестким обручем стиснула бока. Ни туда, ни сюда. Хоть скули, хоть вой – бесполезно.
Что делает человек, если в дом к нему ломится, например, дебошир? Он не желает пускать непрошеного гостя и может даже ударить, выпроваживая его. Чувство дома, то бишь норы, развито у любого зверя во сто крат сильнее, чем у человека. И бурундучиха, защищая свое жилище, впилась острыми зубами в нос щенку. Тот взвыл на одной тонкой бесконечной ноте. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Боль высвободила пса из плена, вытолкнула из норы. С беспрестанным воем он бросился прочь, вгорячах тараня лбом стволы деревьев, и бежал до тех пор, пока от усталости у него не подкосились ноги. Долго лежал, поскуливал от боли, осторожно прикладывал лапу к ранке на кончике носа, слизывал сочившуюся кровь. Затем пил из ручья и случайно опустил нос в ледяную воду. Боль немного притихла. Вытащил нос из воды. Боль возросла. Проделал эту операцию еще и еще раз. Та же реакция. И запомнил пес очередную истину: боль переносить легче, если укушенное место окунуть в очень холодную воду.