Банкирша

Наша близость была источником радости для нас обоих. Мы встретились уже не очень молодыми людьми, но так уж случилось, что эта сторона человеческих отношений была нам малоизвестна. И мы вместе открывали ее для себя.
* * *
Нежные теплые губы легко коснулись моего лица.
На границе между сном и явью мне показалось, что он рядом, и по моему телу волной прокатилась дрожь.
Господи! Помоги мне. Чего это вдруг я начала об этом вспоминать? Мне уже пора о душе подумать, а я без мужика измаялась.
Я попыталась себя усовестить и, кажется, начала засыпать.
* * *
Резкая тревожная ночная трель телефонного звонка. Трясу головой, пытаясь проснуться. На часах двадцать пять минут десятого. Значит, я сплю всего минут десять — пятнадцать, а разоспалась, никак не проснусь.
Трубка выскальзывает из непослушных пальцев, но мне все-таки удается пристроить ее к уху.
— Мама…
Какой тоненький больной голосок. Больно бухает сердце. Лялька, девочка моя.
— Мама!.. — тоненько плакала трубка.
— Лялька, доченька, что? Кто обидел?
— Я умираю, мамочка. У меня рак. Рак печени.
— Нет! Лялька, девочка моя, нет.
Этого не может быть. Лялька, девочка моя, этого не может быть. Я поверила. Почему я сразу поверила?
— Да. Мамочка, я боюсь. Сегодня они сказали, мне осталось три месяца. Я не хотела тебе говорить.
Мне было стыдно. А теперь… Я не верила, что умру, думала, справлюсь. Но у меня боли. Болит и болит.
Все время. К кому только Миша меня не возил. Надежды нет. Сегодня мне назначили уколы. Наркотики.
Это конец.
— Подожди. Не паникуй. Врачи могут ошибаться.
— Они не ошибаются.
— Даже если не ошибаются. Три месяца — не завтра. Еще есть время. Мы поедем за границу. В лучшую клинику. Наверняка где-то умеют лечить твою болезнь. Мы узнаем где и поедем.
— Уже поздно. Меня нельзя вылечить.
Но тихий слабый голос у моего уха зазвучал иначе.
В нем появилась слабая надежда. И я продолжала, обрадованная и этой малостью:
— Пусть не вылечат. Будешь жить не очень здоровой. Не ты одна, таких много. Лишь бы подольше.
— Мамочка, я люблю тебя!
Я почувствовала, что она улыбается, и слезы, медленно скапливаясь в моих широко раскрытых глазах, перелились через край. Я не всхлипнула, не шмыгнула носом, бодро и ласково закончила разговор и только потом уткнулась мокрым лицом в сложенные на столе ладони.
Лялька, Лялька, девочка моя…
Как случилось, что мы стали чужими?
Я обиделась на жестокие слова, сказанные Лялькой в пылу ссоры. Почти три месяца мы не общались совсем. Потом я позвонила и наговорила на автоответчик приглашение на свадьбу. Дочь не пришла, и я снова обиделась.
Миша чем-то объяснял отсутствие жены. Не вспомнить. Я лелеяла свою обиду, а не подумала, что испытала Лялька, прослушав автоответчик. Ее мать выходит замуж, но не приехала поговорить, не познакомила с женихом, даже по телефону пригласила не лично, а через автоответчик…
Лялька решила, что я вырвала ее из своей жизни, обиделась и поступила так же.
За эти годы мы несколько раз встречались: на юбилее Николая, у Таньки, когда в прошлом году приезжал Пашка, и, конечно же, на различных светских мероприятиях. Встречи всякий раз были в присутствии большого числа людей.
Лялька держалась вежливо-отстраненно, мы улыбались друг другу, перекидывались парой слов и расходились.
«Я воспитала монстра», — говорила я себе, и мое сердце обливалось кровью. Я тосковала по дочери.
Но время шло. Я училась обходиться без постоянного присутствия Ляльки в моей жизни.
Тем более что в ней все больше места занимал Костя.
Моя новая жизнь налаживалась. И, насколько мне было известно, Лялькина тоже.
Перед отъездом в Женеву, еще до того как я узнала о поездке, я по делам своего фонда посещала префектуру Южного округа.
Лялька вышла из кабинета префекта. Моя очередь была следующей. Я встала, мы столкнулись лицом к лицу и неожиданно обнялись. Лялька показалась мне усталой и постаревшей. Я спросила, как у нее дела.
Она ответила, что очень устала, много работает, через два часа улетает на неделю в Киев.
Секретарь пригласил меня в кабинет, мы с дочерью еще раз обнялись и условились созвониться через неделю.
— Чао, Акулька! — сказала Лялька и улыбнулась своей прелестной улыбкой.
Как я была счастлива! Сколько радостных планов я строила! Как мечтала!
Я позвонила Ляльке из аэропорта. Ее не было ни на работе, ни дома. Я побеседовала с ее автоответчиком.
Вернувшись в Москву, я позвонила Ляльке, и опять дома никого не было. На работе секретарь соединил меня с Мишей. Его голос звучал нейтрально:
— Лялечка очень занята. Я передам, что ты звонила. Думаю, она свяжется с тобой, когда будет посвободней.
От его голоса из глубины души поднялась загнанная туда застарелая неприязнь. Я привычно подавила ее, оставаясь приветливой до конца разговора.
Миша не сказал мне о болезни своей жены ни слова.
* * *
Начальный шок от Лялькиного звонка начал проходить. Мой мозг лихорадочно работал, составляя план действий по спасению моего ребенка.
Главное, найти врача. Безразлично, в каком городе или в какой стране.
Но как его найти?
Я встала на колени перед письменным столом и выдвинула нижний ящик. Старая записная книжка перетянута аптечной резинкой, и все равно ее рассыпавшиеся листочки торчат в разные стороны. Аккуратно раскладываю листочки на ковре.
Телефон профессора Бронштейна обведен черной рамкой.
Григорий Львович был другом и личным врачом Академика. С его помощью Лялька переводила меня из городской больницы в клинику НИИ гинекологии, где меня с трудом выходили после неудачной операции.
Если бы он был жив, обязательно бы мне помог.
На похоронах профессора я познакомилась с его сыном, живущим в Америке, и он сказал, что внук Григория Львовича Лева окончил медицинский институт и работает в клинике деда.
Я поднялась с пола и, оставив книжку на столе, пошла за телефоном.
Он обнаружился на тумбочке у кровати. Я протянула руку и толкнула стоящий там же будильник. Будильник закачался, я остановила его ладонью и увидела, что показывают стрелки.
Двадцать минут после полуночи не лучшее время для телефонного звонка незнакомому мужчине. Хорошо, я попытаюсь найти Леву Бронштейна утром. Он должен знать, какой врач и в какой стране достиг наибольших успехов в лечении рака печени.
Если не найду Леву, обращусь в Академию медицинских наук, в Министерство здравоохранения.
Волнение мешало уснуть, мешало лежать спокойно, требовало выхода в действии. Я снова и снова представляла себе лицо дочери. И не могла поверить, что у нее рак. Лицо Ляльки было бледным, усталым, осунувшимся. Но на нем не лежала печать ракового больного, а ведь я видела, как выглядели за несколько месяцев до смерти моя мама и Академик.
Все больше и больше я уверовала в возможность ошибки. Если же это не рак, то ничего не потеряно.
Временами мое возбуждение сменялось апатией, страхом, сознанием бесполезности любого действия.
Но я не позволяла себе потерять надежду.
Очередной раз взглянув на часы, я увидела, что время движется к трем, и решила просто дождаться утра.
Ой, а деньги-то! Про них я и не подумала. Что, если сумма потребуется значительная, а у Кости не окажется столько свободных денег? Придется искать, а на это уйдет время.
Не раздумывая я схватила телефон, набрала номер и с удивлением слушала гудки. Минута, две, три…
Где он, черт побери, шляется в три часа ночи?
Мелькнула мысль, что я никогда не интересовалась, где проводит господин Скоробогатов ночи. И с кем.
Меня охватили злость и обида. Всякий раз, когда он нуждался во мне, я была на месте и готова помочь ему. Впервые он мне понадобился, и что же?
Черт! Эту проклятую квартиру сроду не обойдешь, впору пускать рейсовый автобус. И какая из комнат теперь Юрина? Раньше он спал на диване в холле, а теперь?