Банкирша

— Сколько это продолжалось?
— А вы не знали? О Господи, как же я забыла…
Она растерянно заморгала, не зная, что сказать.
— Да нет, Людочка, мы помирились. Я месяц была в командировке. А потом никак не могла ей дозвониться. Но я не очень волновалась. Думала, лето, отпуск…
А вчера она мне позвонила и…
Я махнула рукой, не в силах говорить из-за комка в горле. Люда опять заплакала.
— Ой, горюшко… Вот за месяц все и случилось.
Почувствовала себя плохо. Поменяла врача.
Нас позвали за стол.
Миша, пьяненький, красный, с перепутанными жидкими волосенками, суетливо угощал. Какие-то женщины разносили еду.
Я выпила рюмку водки и ничего не почувствовала.
Положила в рот щепотку кутьи. Долго жевала, не чувствуя вкуса. Сухое горло отказывалось делать глотательное движение, и я гоняла рисинки и изюминки во рту. Сидящий рядом мужчина положил мне на тарелку блин, сверху стряхнул из ложки горку красной икры.
Пододвинул стакан компота. Я протянула руку за стаканом и обнаружила, что она сжата в кулак.
Я подумала, куда бы деть ампулку, и опустила ее в карман пиджака Скоробогатова. Он, оказывается, все это время сидел рядом со мной и тихонько о чем-то разговаривал с соседом с другой стороны. Я вытерла о скатерть вспотевшую ладонь и наконец отпила компот и проглотила его вместе с кутьей. Стало немного легче.
Вокруг жужжали голоса. Каждый считал своим долгом сказать что-нибудь доброе о Ляльке. Миша тряс головой:
— Мы пятнадцать лет вместе. Целую жизнь. Десять лет женаты! Десять лет…
На его жирном воспаленном лице пот смешивался со слезами. В уголках рта запеклась слюна.
Неужели Лялька любила его? Мне стало так тошно, что не было сил. Я взяла пустой стакан из-под выпитого кем-то компота, налила до половины водки и выпила.
* * *
Вспыхнул свет, и я осознала, что сижу на табурете посреди кухни. Костя, присев на корточки, положил ладони мне на колени и снизу заглядывал в лицо встревоженными потемневшими глазами.
— Пойдем, Лена. Тебе надо лечь. Уже поздно.
Ты бог знает сколько времени сидишь здесь в темноте.
— Костенька, как ты там оказался?
— Юра позвонил.
— Я не просила его.
— Я знаю. Это я велел ему сообщить, если ты соберешься выйти из дома. Пойдем, Леночка, не мучай себя. Дочку не вернешь и сама заболеешь.
— Тебе ее не жалко.
— Так нельзя сказать. Мне тебя жалко.
Его лицо сморщилось, я погладила сильную кисть на своем колене. Костя подтянул к себе табурет, сел и обнял меня. Я прижалась спиной к его груди. Хотелось пить, свет резал глаза, кружилась голова.
— О чем ты все время думаешь?
— От чего она умерла? Я ведь не знаю.
— От сердечной недостаточности.
Я не поняла и, повернув голову, уставилась на Костю.
— Почему от сердечной недостаточности? Ведь у нее был рак печени.
— Это заключение врача.
— Ничего не понимаю! Это похоже на кошмар.
Страшно и необъяснимо.
— Ну почему необъяснимо? Троицкий мне все рассказал. У Елены Сергеевны были постоянные изнурительные боли. Начало сдавать сердце, легкие. Врач выписал обезболивающее. Троицкий научился делать уколы. Две предыдущие ночи она не спала. И он с ней вместе. Уже практически не стоял на ногах. После укола жена уснула, он прилег рядом и отключился. Когда проснулся, увидел, что она мертва. Врач сказал, что она умерла во сне, спокойно.
Я вспомнила трагические складки у губ дочки и не поверила.
— А" почему такая спешка с кремацией? Почему вообще кремация? У нас есть участок на Котляковском кладбище. Там похоронен ее отец.
— Троицкий сказал, что это воля жены. Она хотела кремацию и не хотела, чтобы на нее, мертвую, приходили смотреть. Ну вот он и воспользовался ближайшим свободным временем.
— Уж очень ближайшим.
— Так случилось.
* * *
День за днем я лежала в постели. Я не спала, не читала, не смотрела телевизор, я даже не вставала.
Мне казалось, моя душа пребывала в чистилище.
Впереди меня ждал ад. Мне было все равно.
Юра приносил еду, ставил на тумбочку. Потом уносил.
Приходил Костя, приставал ко мне с разговорами и просьбами поесть.
Меня раздражали его призывы и увещевания. Я отворачивалась, закрывала глаза.
Он сидел, вздыхал, гладил мое плечо.
Однажды под утро я заснула. Мне приснилась Лялька. Я не видела ее, просто ощущала присутствие. Она была рядом и была грустна. И я почему-то знала, что ее печалит мое состояние.
Юра вошел в комнату, и я попросила горячего чая с лимоном.
Он просиял и, изо всех сил кивая, кинулся выполнять просьбу.
Я выпила чай и откинулась на подушки, испытывая слабость. На лбу выступила испарина.
— Юра, сколько дней я в постели?
— Сегодня шестой.
— Дай мне телефон.
Я поговорила с Танькой. Она все знала и ревела белугой, но пыталась утешать меня.
— Я тебе звоню, звоню! Каждый день! И девчонки. Мы все с ума сходим. Лялька, ой, горюшко, девочка моя, племяшечка, кровинушка… И ты… Я не знала, что думать. Ни Юра, ни Костя ничего не говорят. Я Пашке телеграмму дала. И плачу, плачу. Вдруг ты тоже… Ой, Лена, Леночка, что же это? Она ж мне двух недель нет, как звонила. Только и сказала, что нездоровится, отдохнуть надо. А что так-то плохо… Не сказала ничего. Ты-то как? Держишься?
— Держусь. Я вот чего хотела-то…
Мы обо всем договорились. С этого момента у меня появилась цель.
Я встала, борясь с головокружением, на дрожащих ногах отправилась в ванную.
Из зеркала на меня смотрело чужое измученное лицо.
Я заставила себя есть и ходить по квартире. Сидя на кухне напротив Кости, поужинала с ним вместе. Он сиял. А когда я спросила о делах фирмы, он вдруг часто заморгал и уткнулся горячим лицом в мою руку, лежащую на столе.
К вечеру я очень устала. Может быть, поэтому мне удалось уснуть. И снова мне приснилась Лялька.
Тихий свет ласкал мою измученную душу, ободряя меня, призывая жить.
А наутро я сделала небольшую зарядку (после чего пришлось полчасика полежать), позавтракала и села за компьютер. На много меня не хватило, но жизнь возвращалась ко мне.
Девятый день
В то утро я встала, приняла душ, позавтракала и позвала Юру.
— Юрочка, возьми список, купи фруктов.
— Я позвоню Олегу. Он пришлет кого-нибудь.
— Не надо. Быстренько сбегай, купи на базарчике у универсама. А я немного приберу у себя. За полчаса со мной ничего не случится.
Юра поколебался, но ушел. Я сняла с гвоздика в прихожей ключ и, осторожно выскользнув из квартиры, поднялась на верхний этаж. Ключ подошел к двери одной из квартир. Ее хозяин, художник Шатров, уехал на этюды в Среднюю Азию и оставил мне ключи.
Я прошла через большую светлую комнату к маленькой резной двери в углу противоположной стены.
От этой двери у меня тоже был ключ. За дверью открылась лестница, ведущая на чердак, где у Шатрова оборудована мастерская.
Закрывая по дороге все двери, я миновала мастерскую и через другую дверь попала на лестничную клетку в соседнем подъезде.
В этом подъезде вахтера не было, и я, никого не встретив, покинула дом.
* * *
«Господи! — взмолилась я, глядя на скорбный лик Христа. — Господи, помоги мне, дай мне простить себя, дай поверить, что моя дочь упокоилась с миром».
Почему, ну почему я не умею молиться? Меня с детства учили никого ни о чем не просить, справляться самой, жить по собственным силам.
Я так и жила. Сейчас моих сил не хватает. Я прибегаю к твоей помощи. Господи!
Ласковые руки обнимают меня сзади. Мы с матушкой Ларисой выходим в старый парк, садимся на скамейку.
Тянется разговор, вроде бы ни о чем: о здоровье, о детях, о каждодневных незначительных новостях.
На самом деле мы говорим о другом. Я жалуюсь на нестерпимую боль, Лариса сочувствует, жалеет, утешает. Слов вроде бы не произнесено, но мне становится чуточку легче.