Банкирша

Так! Похоже, кормилец здорово разозлился. Прислал за мной ненавистный «мере», велел везти в «домушку». Небось и Юру взгрел, вон парень какой смурной. Жаль, конечно, безвинно пострадавшего, но другого выхода у меня не было.
Машина остановилась, и Юра не успел заглушить мотор, как дверца, к которой я прижималась плечом, резко распахивается, и я, потеряв опору, лечу наружу, покорно готовясь к встрече с асфальтом.
Все обошлось. В последний момент я ощущаю резкий рывок и оказываюсь стоящей на ногах и прижатой к широкой мускулистой груди.
Мужчина в спортивном костюме разжал державшие меня руки и, не глядя на меня, направился к крыльцу двухэтажного кирпичного строения с башенкой, балкончиками, балясинами, колоннами и прочими прибамбасами, то есть к «домушке».
Я, испытывая легкое головокружение, плетусь за ним, понимая, что сейчас получу по первое число, поскольку волнение спортивного мужчины достигло такой степени накала, что вынесло его навстречу моей машине, и это мне дорого обойдется.
Проходя мимо придерживающего дверь мужчины, я ощущаю силу, излучаемую его невысокой накачанной фигурой, и робко взглядываю ему в глаза. Глаза оказываются ярко-синими и выражают смешанную гамму чувств. Мне удается выделить брезгливость, негодование и обожание.
Чувства легко расшифровываются, и я успокаиваюсь. Брезгливость относится к моему халатно-нетрезвому виду, негодование вызвано моим побегом, ну а обожание — это именно то чувство, которое неизменно испытывает ко мне мой муж.
Итак, мой муж Константин Владимирович Скоробогатов (фамилия так подходит ему, что похожа на прозвище) пропустил меня в дом и набрал в грудь воздуха, чтобы начать разнос.
— Не сегодня. Костя, — говорю я, и он выпускает воздух, согласно кивая. Он вообще-то человек скорее спокойный и ругается не ради удовольствия, а для поддержания дисциплины.
— Мне бы ванну. И пошли Юру за одеждой для меня. Пусть возьмет черный пакет в шкафу и обязательно обувную коробку номер восемь. И пожалуйста, не волнуйся. Я помню о приеме и, поскольку дело есть дело, к девяти буду готова.
Костя смотрит на меня, и на его лице и в потемневших глазах не осталось ничего, кроме любви и сострадания. Он что-то виновато бормочет о том, как важно мое присутствие на сегодняшнем мероприятии.
По всему видно, что ему хочется обнять меня, но я его не поощрила, и он не осмелился.
Я лежу в ванне, согреваюсь в горячей душистой пене и слушаю, как мой муж топчется под дверью. Я не была бы против, если бы он вошел, но не могу заставить себя позвать его, а он не может заставить себя толкнуть незапертую дверь ванной без моего зова.
Так уж сложились наши отношения.
* * *
К девяти часам, когда я вхожу в зал, где происходит прием, большинство гостей уже съехались, а часть из них уже и попила-поела. Мелькнуло несколько знакомых лиц: звезда экрана, эстрадная дива, пара-тройка заштатных халявщиков, кое-кто из бомонда, депутат Госдумы, советник президента и толпа «новых русских», мужчин и женщин.
С телохранителями в зал входить не принято, но господину Скоробогатову никто не указ, и за моим правым плечом привычно маячит Юра в вечернем костюме и с никаким выражением лица.
Я перехватываю несколько удивленных взглядов.
Это и понятно. Я не большая любительница светских тусовок, мое появление всегда неожиданно, сегодня же оно удивляет, особенно тех, кто в курсе моих дел. К счастью, таких не много.
Ко мне пробирается Катенька Свирская, в прошлом звезда детского кинематографа, манекенщица и жена полудюжины знаменитых мужей, в настоящем — непременный атрибут всех подобных мероприятий. Мы знакомы не слишком близко, но она бросается ко мне, словно к лучшей подруге.
— Леночка! — восклицает Катенька, и ее несколько поблекшее, но умело подретушированное лицо сияет восторгом. — Какое у тебя славненькое личико! Слышала-слышала! Как Женева?
— Полагаю, как всегда… — слегка пожимаю плечом. — В этот раз я ее не видела. Аэропорт — клиника — аэропорт.
Так, значит, мой отъезд не прошел незамеченным.
И судя по тому, как жадно Катенькины глазки ощупывают мое лицо, кто-то сомневается в официальной версии поездки.
Ну что ж, смотри, Катенька, личико я себе подправила, и хоть обошлось без подтяжки, все остальные процедуры по омолаживанию сделаны и оплачены, можешь так и доложить.
Но права будешь не ты, а тот, кто сомневается.
Катенька лепечет что-то завистливо-восхищенное по поводу моего строгого черного платья с длинными узкими рукавами и юбкой до пола, но ее кто-то окликает, и она, извинившись, отходит. А я вижу того, ради кого пришла.
Господин Скоробогатов в смокинге — восхитительное зрелище; он один из немногих, кто умеет и любит его носить. Большинство мужчин выглядят в смокинге нелепо, напоминая официантов.
Я немного полюбовалась мужем, он почувствовал мой взгляд, повернул красиво причесанную голову и взмахом ресниц велел мне приблизиться. Я с готовностью повиновалась.
Мой кормилец коротал время в обществе бокала и господина с ровным пробором в рыжеватых волосах и гладким, невыразительным, лишенным возраста лицом.
Смокинг господина на пару размеров велик ему в плечах и на три-четыре мал в талии. В остальном же производит впечатление вещи, за которую уплачены немалые деньги.
— Дорогой, — ласково приветствую я мужа, — сегодня здесь столпотворение, я уже боялась, что не найду тебя.
— Это невозможно, — галантно отвечает мой муж и подносит к губам мои пальцы.
Блеск бриллиантов моих колец отразился в глазах Костиного собеседника. Лощеный господин лихорадочно облизывает губы. «Какой алчный», — отмечаю я про себя.
— Познакомься с господином Борком — американским предпринимателем. Господин Борк, моя жена Елена.
Я подала руку для рукопожатия, но господин Борк, склонив пробор, прижал к ней влажные губы.
«Американец? Но это вряд ли…»
— Рада познакомиться. Сегодня здесь собралось блестящее общество. Надеюсь, вам нравится, — защебетала я, жеманно вытягивая губы и тараща глаза. Скоробогатов легонько сжал мой локоть, призывая угомониться.
«Не переигрывай», — приказал он глазами.
«Как скажешь», — выразили покорность мои глаза и снова уставились на американца. Тот виновато улыбнулся:
— Я сожалею, но очень мало знаю русский язык.
Мужчины переходят на английский, я, как особа, языком не владеющая, стою рядом, опершись на руку мужа, потягиваю мартини, лениво вожу глазами по публике.
Англо-американский мистера Борка неплох, но изучался, судя по всему, где-то подо Львовом, хотя уловить это не просто, но ведь мне не за так деньги платят.
А Костя молодец! Акцент он, конечно, не уловил, но что-то его в американском бизнесмене насторожило.
А это что? О! Это растягивание звуков, такое знакомое, неистребимый местечковый акцент, сохраняемый даже в третьем поколении. О нем нам рассказывала наша преподавательница на курсах при МИДе милая Софья Абрамовна. Она же его нам и демонстрировала вместе с другими.
Значит, мистер Борк сделал обрезание своей фамилии, видимо, потерял «штейн». А зачем? Кому это мешает? Где? В Штатах? У нас?
Без разницы. Мы с ним дел иметь не будем. Смена фамилии и отказ от корней могут быть вызваны безобидными причинами, а могут и серьезными. Это не важно. Важно, что он пытается обмануть.
Я сжимаю предплечье занятого беседой мужа и, когда он поворачивает ко мне лицо, капризно заявляю:
— Мне скучно. Ваши дела мне ни к чему. Я предпочитаю общение с соотечественниками на родном языке.
Костины глаза вспыхивают и гаснут, он поглаживает мое плечо.
— Ну хорошо. Ты иди общайся, а я закончу беседу и найду тебя.
Я улыбаюсь раббе Боркштейну и иду общаться.
Это одна часть моей работы в фирме мужа. Есть и другие.
Покружив по залу, ответив на несколько приветствий и счастливо избежав необходимости с кем-либо беседовать, я считаю свою миссию выполненной.
Приказав Юре взглядом не ходить за мной, я устраиваюсь в уголке под пальмой в мягком кресле, которое кто-то повернул спиной к залу и прислонил спинка к спинке к парному ему диванчику.