Банкирша

Милиционер по-прежнему прижимал к боку папку, которую принес с собой. Он смотрел на меня с хмурым удивлением и не сразу понял, чего я хочу, когда я потянула папку за уголок.
Получив папку, я раскрыла ее, и из конверта, прикрепленного к внутренней стороне обложки, достала пачку фотографий. Перетасовав их, одну протянула капитану.
Снимок был сделан мной в Женеве из окна отеля.
На фоне машины стояли два парня. Я ткнула пальцем в левого, щеголеватого белокурого красавца.
* * *
— Алло?
— Елена Сергеевна? Это Бронштейн. Добрый вечер.
— Левушка, голубчик! Вас сам Бог послал.
— Как вы? Я слушаю в машине радио. Только что в «Новостях» передали про покушение…
— Спасибо за звонок. Я уже сама вам звонила. И домой, и на работу. Вас нигде нет.
— Что случилось? Вам нужна моя помощь?
— Да. Левушка, они меня не пускают!
— Кто не пускает? Куда? Ну-ка возьмите себя в руки и объясните толково.
— Да. Сейчас.
Я несколько раз глубоко вздохнула и, кажется, действительно взяла себя в руки.
— Лева, мой телохранитель помещен в реанимационное отделение. Меня к нему не пускают.
— И не пустят. Существует правило. В реанимацию допускается только персонал отделения.
— Но что же мне делать? Я должна его увидеть.
Сделайте что-нибудь. Пожалуйста, помогите мне! Они никого не слушают. И денег не берут.
— Хорошо. Я ничего не обещаю, но попытаюсь.
Позже позвоню. Держите себя в руках.
Не знаю, что он сделал, но мне позвонил сам заведующий отделением и сухо сообщил, что завтра после обеда меня пропустят к их пациенту.
— Не более пяти минут. — И, не слушая мои всхлипы и благодарный лепет, отключился.
Олег повез меня сам. Влад все еще скрывался. А возможно, он покинул Москву, хотя милиция заверила нас, что делает все возможное.
Никто и не сомневался.
Я понимала, как господину Скоробогатову хочется запереть меня в «домушке» под охраной взвода автоматчиков. Но он молчал. И когда я собралась в больницу, тоже ничего не сказал. Только вскинул на меня несчастные серые глаза.
Конечно же, Олег поехал со мной совсем не потому, что не доверял своим ребятам. Просто он надеялся прорваться к Юре. Но Олега не пропустили в отделение. Он остался в коридоре, а я вошла, и дверной замок щелкнул за моей спиной.
Не помню, как и куда я шла. Не помню, как выглядели помещения. Я просто шла, не глядя по сторонам, и остановилась, увидев Юру.
Юра лежал на непонятном высоком ложе и был опутан проводами и трубками. Его неподвижное тело напоминало огромную муху, запутавшуюся в гигантской паутине.
Он был без сознания. Прикрытая простыней грудь поднималась редкими толчками.
Я сделала шаг к изголовью и с болью вглядывалась в знакомое лицо. Оно казалось чужим. Бледное, невероятно худое, с черными провалами глазниц. Изо рта и носа куда-то в сторону тянулись тоненькие трубочки-катетеры.
Юра выглядел беспомощным и беззащитным. И еще очень юным.
Я с щемящей болью смотрела на моего спасителя, и во мне зрел протест.
— Юра, не умирай. Слышишь, мальчик? Вернись ко мне. Пожалуйста. Ты нужен мне. Прошу тебя, Юра!
Я прошептала свою просьбу истово, как молитву.
Женщина-фельдшер положила мне на локоть теплую жесткую ладонь и вывела из палаты.
Олег обнял меня, и я уткнулась лицом ему в плечо.
Мы постояли так какое-то время, и я услышала голос фельдшера:
— Не плачьте, женщина. Может, еще выкарабкается ваш парнишка. Я здесь за двадцать лет чудес навидалась. Да и доктор говорит: «Раз до сих пор не помер…»
* * *
Прищурив яркие глаза, полковник Ершов в упор, не скрываясь, разглядывал меня.
Я, в свою очередь, разглядывала полковника. Посмотреть было на что.
Сидящий передо мной мужчина оказался победительно-красив. Темные горячие раскосые глаза, нос без изъяна, смуглая гладкая кожа и неожиданно нежные, пухлые, слегка надутые губы. Над высоким лбом копна жестких волос «перец с солью». Стройная шея, широкие плечи, сильные руки.
Вот это экземпляр! Не ожидала встретить такого в МУРе. Вообще не верила, что подобные водятся в живой природе.
На первый взгляд я определила его возраст в районе сорока, приглядевшись, поняла — ближе к пятидесяти.
Наглядевшись на меня и, очевидно, составив обо мне мнение, полковник скучным, но приятного тембра голосом задал мне стандартные вопросы.
И получил стандартные ответы.
Покончив с рутиной, Ершов отложил ручку и немного отодвинулся от стола.
Я поняла, что настало время «неформальной беседы». Все повадки моего собеседника выдавали в нем большого «знатока» женской души. И похоже, его жизненный опыт приучил полковника относиться к своей внешности как к беспроигрышному аргументу в дискуссиях с дамами (особенно предпенсионного возраста).
Я позволила себе расслабиться, когда полковник начал разговор в манере «крутого интеллигента» (если такие возможны).
— Вы по-прежнему утверждаете, что в Куликова стрелял именно этот человек?
Ершов повернул ко мне фотографию, лежащую перед ним. Я взглянула на нее и кивнула.
— Вы знакомы с ним?
Я снова кивнула. Полковник едва заметно поморщился, недовольный моим немногословием.
— Как давно?
Пришлось открыть рот. Можно было, конечно, показать на пальцах, но я решила заговорить:
— Менее двух месяцев.
Полковник обрадовался, услышав мой голос, и поспешил использовать согласие говорить.
— Где и при каких обстоятельствах вы познакомились?
— В Женеве. Совершенно случайно.
— Как в дальнейшем развивались ваши отношения?
— Никак. Отношений просто не случилось.
— И тем не менее вы уверены, что в Куликова стрелял именно он.
— Уверена. Стрелял именно он, но не в Куликова, а в меня. Юра меня прикрыл.
— Почему?
— Потому что охранять меня — его работа. Юра — профессионал.
— Нет, почему этот человек стрелял в вас?
— Вы полагаете — я это знаю?
— Уверен.
— А я не уверена. Хотя предположения у меня есть.
— Поделитесь со мной?
— Пожалуй.
Я помолчала, собираясь с мыслями. Мой взгляд устремился внутрь меня, туда, где складировались воспоминания о похищении. Глаза же невидяще уставились на графин с водой, стоящий на углу стола.
Я настолько глубоко задумалась, что вздрогнула, когда Ершов неожиданно встал и, с графином в одной руке и стаканом в другой, начал огибать стол.
Он оказался очень высоким, гораздо выше, чем я себе вообразила. Двигался он резко, каждым движением демонстрируя скрытую силу.
Встав передо мной, полковник налил полстакана воды и протянул мне. Я, запрокинув голову, ошарашенно смотрела на длинную руку с не очень чистым стаканом в ней.
Он что, с ума сошел? Предлагать мне теплую некипяченую воду в общественном стакане…
Я была шокирована и не собиралась этого скрывать.
Глаза полковника хищно блеснули, он вернул графин на место и присел на край стола, держа стакан по-прежнему в руке.
Его обтянутое светлыми брюками колено покачивалось в полуметре от моего носа. Мне стало смешно.
Методы полковника Ершова никак нельзя назвать традиционными.
Видимо, по его расчетам, столь опасная близость с его мужественным телом должна была деморализовать меня.
Я решила не разочаровывать великого психолога и задержала на лице обиженно-оторопелое выражение.
— Я слушаю вас, — напомнил о себе полковник, качнул ногой и отпил из предназначенного мне стакана.
Вообще-то я люблю следить за реакцией собеседника, для чего во время разговора смотрю ему в лицо.
В данном случае от этой привычки пришлось отказаться. Полковник был настолько высок, что видеть его лицо я могла, только сильно запрокинув голову.
Но это, во-первых, неудобно, а во-вторых, некрасиво.
Я решила отнестись к нашему разговору как к телефонному, то есть определять реакцию собеседника только по его репликам, сопению и ритму дыхания. Для полного антуража я села так, чтобы видеть телефонный аппарат.