Чернобыльская тетрадь

– Зависните здесь, – попросил Прушинский.
На крыше блока ВСРО (вспомогательных систем реакторного отделения), вплотную к стене блока «В» (спецхимии) видны навалы погнутых балок, светлых осколков панелей стен и перекрытий, сверкавших на солнце нержавеющих труб, черных кусков графита и покореженных, рыжих от коррозии топливных сборок. Особенно скученный завал топлива и графита около квадратной венттрубы, выступавшей из крыши ВСРО и вплотную примыкавшей к стене блока «В». Далее – завал из изуродованных трубопроводов, битых армированных конструкций, оборудования, топлива и графита поднимался наклонно от самой земли (захватив на земле поверхность по радиусу около 100 метров), от бывшей стены помещения главных циркуляционных насосов по ряду «Т», внутрь разрушенного помещения ТЦН, торцевая стена которого со стороны видневшегося справа здания ХЖТО (хранилища жидких и твердых отходов) чудом уцелела.
Именно здесь, под этим завалом, похоронен Валерий Ходемчук, именно здесь, поглощая смертельную дозу радиации, начальник смены реакторного цеха Валерий Иванович Перевозченко искал своего подчиненного, карабкаясь в темноте по нагромождениям строительных конструкций и оборудования и пронзительно выкрикивая пересохшим и стянутым радиацией горлом: «Валера! Откликнись! Я здесь! Откликнись!..»
Всего этого Прушинский и Полушкин не знали и знать не могли. Но потрясенные, понимая, что произошло не просто разрушение, а нечто гораздо большее и страшное, впитывали до мельчайших деталей открывшуюся перед ними картину беды.
Кругом, на голубом от солнца асфальте и на крыше ХЖТО, видны густо-черные куски графита и даже целые пакеты графитовых блоков. Графита очень много, черно от графита…
Прушинский и Полушкин оторопело смотрели на всю эту невообразимую разруху. То, что они видели сейчас въяве, представлялось, проигрывалось раньше только в воображении. Но, конечно, много бледнее и проще и большей частью чисто теоретически. Но, похоже, и сейчас действовала знаменитая формула Козьмы Пруткова: «Не верь глазам своим!» И Прушинский с Полушкиным ловили себя на том, что хочется не смотреть на все это, будто это совсем не их касается, а что это дело каких-то других, чужих людей. Но это касалось их, их! И стыд, что приходится видеть такое…
И они вначале как бы не видели всего, только сердце в груди сжималось до боли, а глаза, хотя жадно смотрели на весь этот погром, но со стыдливостью как бы отталкиваются от смрадной картины разрушения. Ох, и и не видеть бы всего этого! Но надо! На-адо!..
Такое впечатление, что помещение главных циркуляционных насосов разрушено взрывом изнутри. Но сколько же было взрывов?! В завале, что поднимался наклонно от земли вплоть до пола бывшего сепараторного помещения, видны толстые длинные трубы, похоже, коллекторы, один почти на земле по диагонали угла между стеной ВСРО и стеной помещения ГЦН, второй – значительно выше. Примерно от отметки плюс двенадцать до плюс двадцать четыре он опирался верхним концом о длинную трубу опускного трубопровода. Стало быть, взрывом этот трубопровод выбросило из шахты прочно-плотного бокса. Далее, на полу, если бесформенные нагромождения можно назвать полом, па отметке плюс тридцать два – сдвинутые с опор 130-тонные барабаны-сепараторы, весело поблескивавшие на солнце, восемь штук сильно погнутых трубопроводов обвязки, навал всякого хлама, свисавшие консолями куски бетонных панелей перекрытий и стен. Стены же сепараторного помещения снесены, за исключением уцелевшего огрызка с торца, со стороны центрального зала. Между этим огрызком стены и завалом – зияющий чернотой прямоугольный провал. В нем ничего не торчало. Значит, это проем в шахту прочно-плотного бокса или в помещение верхних коммуникаций реактора. Похоже, что часть оборудования и трубопроводов «выдуло» взрывом оттуда. То есть оттуда тоже был взрыв, поэтому там «чисто», ничего не торчит…
Думая так, Прушинский невольно вспомнил новенький после монтажа основной контур – святая святых технологии. А теперь…
Со стороны примыкания центрального зала к деаэраторной этажерке – остаток торцевой стены пониже. Торцевая стена реакторного зала по ряду «Т» уцелела примерно до отметки плюс пятьдесят один (до основания аварийного бака СУЗ, который располагался в этой стене с отметки плюс пятьдесят один до плюс семьдесят). Именно в этом баке, по докладу Брюханова, произошел взрыв гремучей смеси, разрушивший центральный зал. Ну, а как же тогда помещения главных циркнасосов, барабанов-сепараторов, прочно-плотный бокс? Что разрушило их?.. Нет! Доклад Брюханова ошибочен, если не лжив…
А на земле вокруг завала – черные россыпи графитовой кладки реактора. Глаза невольно снова и снова смотрят туда. Ведь раз графит на земле, значит…
Не хотелось сознаваться себе в простой и очевидной теперь мысли: «Реактор разрушен…»
Ведь за этим признанием сразу встает огромная ответственность перед людьми. Нет… Перед миллионами людей. Перед всей планетой Земля. И невообразимая человеческая трагедия…
Поэтому лучше просто смотреть. Не думая, впитывать в себя этот кошмар агонизирующего, смердящего радиацией атомного блока…
Стена блока «В» со стороны ВСРО в примыкании к помещению главных циркнасосов торчала неровными сколами. На крыше блока «В» четко были видны куски графитовой кладки реактора, квадратные блоки с дырками посредине. Тут ошибиться невозможно. Совсем близко от крыши блока «В» до зависшего над ним вертолета. Каких-нибудь полторы сотни метров. Солнце в зените. Четкое, контрастное освещение. Ни облачка на небе. Ближе к торцевой стене блока «В» графит навален горой. Куски графита равномерно разбросаны и на кровле центрального зала 3-го энергоблока, и на кровле блока «В», из которой торчала белая с красными кольцевыми полосами вентиляционная труба. Графит и топливо видны и на смотровых площадках венттрубы. То-то, видать, «светят» во все стороны эти радиоактивные «фонари». А вот и крыша деаэраторной этажерки, где только семь часов назад пожарники майора Телятникова завершили борьбу с огнем…
Будто изнутри разворочена плоская крыша машинного зала, торчит искореженная арматура, какие-то порванные металлические решетки, черные обгорелости. Поблескивали на солнце застывшие ручейки битума, в котором ночью пожарные увязали по колено. На уцелевших участках крыши длинные, беспорядочно переплетенные друг с другом рукава и бухты пожарных шлангов.
У торцевой стены машзала, по углам вдоль рядов «А» и «Б» и вдоль напорного бассейна, видны брошенные людьми и теперь сильно радиоактивные красные коробочки пожарных машин – немые свидетели трагической борьбы хрупких людей с видимой и невидимой атомной стихией.
Далее, справа, простирающееся в даль водохранилище пруда-охладителя, на золотых песчаных берегах детскими сандаликами лежали лодки, катера, и впереди – пустая гладь пока еще чистой воды…
От строящегося 5-го энергоблока кучками и поодиночке уходили не успевшие уйти люди. Это рабочие, которых давно уже отпустил домой начальник стройки Кизима, так и не добившийся от Брюханова правды. Все они пройдут по следу радиоактивного выброса, все получат свою дозу и унесут на подошвах домой к детям страшную грязь…
– Зависните прямо над реактором, – попросил пилота Прушинский. – Так! Стоп! Снимайте!
Фотограф сделал несколько снимков. Открыв дверь, смотрели вниз. Вертолет находился в восходящем потоке радиоактивного выброса. Все на вертолете без респираторов. Радиометра нет. Внизу черный прямоугольник бассейна выдержки отработавшего топлива. Воды в нем не видно…
«Топливо в бассейне расплавится…» – подумал Прушинский.
Реактор… Вот оно – круглое «око» реакторной шахты. Оно будто прищурено. Огромное «веко» верхней биозащиты реактора развернуто и раскалено до ярко-вишневого цвета. Из «прищура» вырывались пламя и дым. Казалось, будто зреет и вот-вот лопнет гигантский ячмень…
– Десять бэр, – сказал пилот, глянув в окуляр оптического дозиметра. – Сегодня еще не раз придется…
– Отход! – приказал Прушинский. Вертолет «сполз» с центрального зала и взял курс на Припять.