Чернобыльская тетрадь
– У тебя вот десять человек в отделе, а на мне одном висит вся атомная энергетика страны… – и просил: – Оперативней помогайте мне, вооружайте материалами, информацией…
Частыми у него в ту пору были спазмы сосудов мозга с потерей сознания и неотложкой…
В начале восьмидесятых годов в ЦК был организован сектор атомной энергетики. Марьин возглавил его, и тогда, наконец, появились помощники. Одним из них стал Г. А. Шашарин, опытный атомщик, многие годы проработавший на эксплуатации АЭС, будущий заместитель министра энергетики по эксплуатации атомных станций.
С ним-то теперь и ехал Марьин в «газике» Кизимы к разрушенному блоку. Пока они ехали по шоссе Чернобыль – Припять, навстречу им еще попадались автобусы и частные машины. Началась уже самоэвакуация. Некоторые люди с семьями и радиоактивным барахлом покидали Припять навсегда еще 26 апреля днем, не дождавшись распоряжений местных властей…
Свидетельствует Г. А. Шашарин:
«Кизима подвез нас к торцу четвертого блока. Мы вышли из машины рядом с завалом. Без респираторов и защитной одежды. Никто из вновь прибывших не представлял себе масштабов катастрофы, а Брюханову и Фомину было не до нас. Затруднялось дыхание, жгло глаза, душил кашель, появилась какая-то внутренняя суетливость, неотчетливое желание драпануть куда-нибудь. И еще одно – стыдно было смотреть на все. Думалось невольно: неужели это мы привели к „этому“? Еще по дороге сюда, когда в поле зрения появился разрушенный блок, Марьин стал кричать. Мол, вот до чего дожили. Это, стало быть, и наша работа, говорит, в этом ужасе, в одной куче с работой Брюханова и Фомина…
Кизима уже побывал здесь с утра. Никаких дозиметров у нас, конечно, не было. Кругом валялись графит, обломки топлива. Видны были поблескивающие на солнце, сдвинутые со своих опор барабаны-сепараторы. Над полом центрального зала, похоже, около реактора, виднелся огненный ореол, словно солнечная корона. От этой короны поднимался легкий черный дымок. Мы подумали тогда, что это горит что-нибудь на полу. В голову не шло, что это реактор. Марьин был вне себя от злости, матерился, в сердцах пнул графитовый блок. Мы тогда еще не знали, что от графита „светит“ две тысячи рентген в час, а от топлива – все двадцать тысяч… Был хорошо виден полусмятый аварийный бак СУЗ, так что мне стало ясно, что взорвался не он. Бесстрашный Кизима ходил и как хозяин сокрушался, что вот-де, мол, строишь, а теперь вот ходи по разрушенным плодам труда своего. Несколько раз уже, говорит, был здесь с утра, чтобы проверить – не мираж ли все это? Оказывается, не мираж. Даже ущипнул себя пару раз. Говорит, что от размазни Брюханова ничего другого и не ждал. Это, по мнению Кизимы, должно было случиться рано или поздно.
Мы объехали вокруг станции и спустились в бункер. Там были Прушинский, Рязанцев и Фомин с Брюхано-вым. Брюханов был заторможен, смотрел куда-то вдаль перед собой, апатия. Но команды исполнял довольно оперативно и четко. Фомин – наоборот: перевозбужден, глаза воспаленные, блестели безумием, на пределе срыва, но делал все быстро. Потом произошел срыв, тяжелая депрессия. Еще из Киева я спросил у Брюханова и Фомина, целы ли трубопроводы подачи воды в реактор, а также опускные трубопроводы от барабанов-сепараторов до коллекторов. Они уверяли меня, что трубопроводы целы. Тогда у меня возникла мысль: в реактор надо подавать раствор борной кислоты. Я дал команду Брюханову любым путем подать питание на аварийный энергоблок и врубить питательный насос на подачу воды в реактор. Я предполагал, что хотя бы часть воды попадет в реактор. Спросил, есть ли у них на станции борная кислота. Сказали – есть, но мало. Связался со снабженцами в Киеве. Нашли несколько тонн борной кислоты и обещали доставить в Припять к вечеру. Однако к вечеру стало ясно, что все трубопроводы от реактора оторваны и кислота не нужна. Но это поняли только к вечеру 26 апреля. А сейчас… Уверенные, что реактор цел и что на охлаждение активной зоны подается вода, мы с Марьиным и Кизимой поехали в горком партии Припяти на заседание Правительственной комиссии».
Свидетельствует Владимир Николаевич Шишкин – заместитель начальника Союзэлектромонтажа Минэнерго СССР, участник совещания в Припятском горкоме КПСС 26 апреля 1986 года:
«Все собрались в кабинете первого секретаря горкома А. С. Гаманюка. Первым докладывал Г. А. Шашарин. Он сказал, что положение тяжелое, но контролируемое. В реактор подается охлаждающая вода. Ведется поиск борной кислоты, и в ближайшее время в реактор польется раствор борной кислоты, который вмиг прекратит горение. Есть, правда, предположение, что не вся вода попадает в реактор. Затоплены кабельные полуэтажи и распредустройства. Видимо, порвана часть трубопроводов. Возможно, реактор частично поврежден. Для уточнения ситуации Фомин, Прушинский и специалисты-физики из Института атомной энергии пошли еще раз посмотреть, что с реактором. Ждем их возвращения и доклада с минуты на минуту…
Видно, Шашарин догадывался уже, что реактор разрушен, он видел графит на земле, куски топлива, но сознаться в этом не хватало сил. Во всяком случае, вот так сразу. Душа, сознание требовали как бы плавного внутреннего перехода к постижению этой страшной, поистине катастрофической реальности.
– Туда же направлен представитель Генпроектанта, – продолжал Шашарин. – Пусть они тоже посмотрят. Здесь нужна коллективная оценка. Четвертый блок обесточен. Трансформаторы отключились по защите от коротких замыканий. Залиты водой кабельные полуэтажи на всем протяжении от четвертого до первого энергоблока. В связи с затоплением распредустройств на минусовых отметках дал команду электромонтажникам отыскать семьсот метров силового кабеля и держать наготове. Дана также команда Фомину и Брюханову разделить неаварийные и аварийный блоки по электроснабжению, воде и другим коммуникациям. От электриков выполняет заместитель начальника электроцеха Лелеченко…
– Что это за проект?! – возмутился Майорец. – Почему не предусмотрено проектное рассечение коммуникаций?
– Анатолий Иванович, я говорю о факте… Почему? Это уже второй вопрос… Во всяком случае, кабель изыскивается, вода в реактор подается, коммуникации рассекаются… Похоже, везде вокруг четвертого блока высокая радиоактивность…
– Анатолий Иванович! – громовым басом перебил Шашарина Марьин. – Мы только что были с Геннадием Александровичем возле четвертого блока. Страшная картина. Дико подумать, до чего дожили. Пахнет гарью, и кругом валяется графит. Я даже пнул ногой графитовый блок, чтобы удостовериться, что он всамделишный. Откуда графит? Столько графита?..
– Я тоже думаю об этом, – сказал Шашарин. – Может быть, частично выбросило из реактора… Частично…
– Брюханов?! – обратился министр к директору АЭС. – Вы докладывали весь день, что радиационная обстановка нормальная. Что это за графит?
Брюханов, пудрено-бледный, с красными распухшими веками, вяло встал, как обычно, долго молчал. Он всегда долго молчал, перед тем как сказать что либо. Теперь-то явно было о чем подумать. Сказал глухим голосом:
– Трудно даже представить… Графит, который мы получили для строящегося пятого энергоблока, цел, весь на месте. Я подумал вначале, что это тот графит, но он на месте… Не исключен в таком случае выброс из реактора… Частичный… Но тогда…
– Похоже, вокруг блока везде высокая радиоактивность, – снова подчеркнул Шашарин. – Замерить точно не удается. Нет радиометров с нужным диапазоном шкал. У имеющихся шкала на тысячу микрорентген в секунду, то есть на 3,6 рентгена в час. На этом диапазоне зашкал повсеместно. Предполагаем, что фон очень высокий. Был, правда, один радиометр, но его похоронило в завале…
– Безобразие! – буркнул Майорец. – Почему же на станции нет нужных приборов?
– Произошла непроектная авария. Случилось немыслимое… Мы запросили помощь гражданской обороны и химвойск страны. Скоро должны прибыть…
– Что же произошло? – спросил Майорец. – В чем причина?