Чернобыльская тетрадь

Потом я узнал, что активность в помещении, где мы находились, достигала ста миллибэр в час (то есть трех рентген в сутки, если не выходить на улицу), а снаружи – до одного рентгена в час, то есть 24 рентгена в сутки. Однако это внешнее облучение. Накапливание йода-131 в щитовидной железе происходило значительно быстрее, и, как мне объяснили потом дозиметристы, к середине 27 апреля излучение от щитовидной железы достигало у многих 50 рентген в час. Доля же облучения организма от щитовидки равна соотношению один к двум. То есть от собственных щитовидок люди получали еще плюс рентген к тому, что уже схватили от внешнего облучения. Суммарная доза, полученная каждым жителем Припяти и членом Правительственной комиссии к 14 часам 27 апреля, составила около сорока-пятидесяти рад в среднем.
В 3 часа 30 минут ночи меня уже валила с ног дикая, как потом выяснилось, ядерная усталость, и я пошел хоть немного соснуть.
Утром 27 апреля проснулся около половины седьмого, вышел на балкон покурить. С соседнего балкона гостиницы „Припять“ Щербина старательно разглядывал в подзорную трубу разрушенный четвертый энергоблок…
Где-то возле десяти утра собрали всех представителей предприятий и организаций города. Разъяснили обстановку, как действовать. Подробно об эвакуации, которую наметили на четырнадцать часов. Главная задача – не допускать выхода людей из домов, профилактика йодистым калием, мокрая уборка квартир и городских улиц.
Дозиметры не выдавали. Их просто не было в нужном количестве. Те, что были на блоке, – загрязнены…
Обедали, ужинали 26 апреля, завтракали и обедали 27 апреля все члены Правительственной комиссии без предосторожностей в ресторане гостиницы „Припять“. Вместе с пищей радионуклиды попадали внутрь организма. Только с вечера 27 апреля по настоянию Штаба гражданской обороны пошел сухой паек: колбаса, огурцы, помидоры, сырок плавленый, кофе, чай, вода. Всем хватило, кроме Майорца, Щербины и Марьина. Они, видно, как обычно ждали, что им принесут. Но никто не приносил. А когда они сами кинулись, уже все было расхватано. По этому поводу было много шуток и смеха.
Самочувствие у членов Правительственной комиссии к середине дня 27 апреля было примерно у всех одинаковое: сильная ядерная усталость (она ощущается намного раньше и глубже, чем обычная при том же объеме работы), першило в горле, сухость, кашель, головная боль, зуд кожи. Йодистый калий членам Правительственной комиссии стали выдавать только 28 апреля…
Днем 27 апреля была развернута ежечасная дозиметрическая разведка в городе Припяти. Брали мазки с асфальта, пробы воздуха, пыли с обочин дорог. Анализ показывал, что пятьдесят процентов радиоактивных осколков приходилось на йод-131. Активность вплотную к поверхности асфальта достигала 50 рентген в час. На расстоянии двух метров от земли – примерно один рентген в час…»
Свидетельствует М. С. Цвирко:
«27 апреля вечером все повара сбежали. Вода из кранов перестала идти. Руки помыть негде. Принесли нам в картонных коробках хлеб кусками, в другой коробке – огурцы, в третьей – консервы, еще что-то. Я брезгливо брал хлеб, откусывал, а ту часть, что держал рукой, – выбрасывал. Потом понял, что зря брезговал. Ведь тот кусок, который я проглатывал, был такой же грязный как и тот, что держал рукой. Все было страшно грязным…»
Свидетельствует И. П. Цечельская – аппаратчица Припятского бетонно-смесительного узла:
«Мне и другим сказали, что эвакуация на три дня и что ничего брать не надо. Я уехала в одном халатике. Захватила с собой только паспорт и немного денег, которые вскоре кончились. Через три дня назад не пустили. Добралась до Львова. Денег нет. Знала бы, взяла бы с собой сберкнижку. Но все оставила. Штамп прописки в Припяти, который я показывала как доказательство, ни на кого не действовал. Полное безразличие. Просила пособие, не дали. Написала письмо министру энергетики Майорцу. Не знаю, наверное, мой халат, все на мне – очень грязное. Меня не измеряли…»
Виза министра на письме Цечельской:
«Пусть товарищ Цечельская И. П. обратится в любую организацию Минэнерго СССР. Ей выдадут 250 рублей».
Но эта виза датирована десятым июля 1986 года. А 27 апреля…
Свидетельствует Г. Н. Петров:
«Утром 27 апреля объявили по радио, чтобы не выходили из квартир. По домам бегали сандружинницы, разносили таблетки йодистого калия. У каждого подъезда поставили милиционера без респиратора.
На улице ведь было, как стало известно потом, до одного рентгена в час и радионуклиды в воздухе.
Но не все люди послушались инструкций. Было тепло и светило солнце. Выходной день. Но был кашель, сушило горло, металлический привкус во рту, головная боль. Некоторые бегали в медсанчасть измеряться. У них измеряли РУПом щитовидки. Зашкал на диапазоне пять рентген в час. Но других приборов не было. И потому неясна была подлинная активность. Люди волновались. Но потом как-то быстро забывали. Были сильно возбуждены…»
Свидетельствует Л. А. Харитонова:
«Еще 26 апреля, во второй половине дня, некоторых, в частности детей в школе, предупреждали, чтобы не выходили из дома. Но большинство не обращало на это внимания. Ближе к вечеру стало понятно, что тревога обоснованная. Люди ходили друг к другу, делились опасениями. Сама не видела, но говорили, что многие, особенно мужчины, дезактивировались выпивкой. В рабочих поселках и без ядерной аварии можно увидеть пьяных. А здесь появился новый стимул. Видимо, кроме спиртного, для дезактивации ничего другого просто не было. Припять была очень оживлена, бурлила людьми, будто готовилась к какому-то огромному карнавалу. Конечно, на носу были майские праздники. Но перевозбуждение людей бросалось в глаза…»
Свидетельствует Л. Н. Акимова:
«Утром 27 апреля по радио передали, чтобы не выходили из дома, не подходили к окну. Старшеклассницы принесли йодистые таблетки. В 12 часов сообщили уже определенней, что будет эвакуация, но не надолго – на 2–3 дня, чтобы не волновались и не брали много вещей. Дети все стремились к окну, посмотреть, что на улице. Я их оттаскивала. Было тревожно. Сама выглядывала в окно и поняла, что не все слушаются. На скамье возле дома сидела женщина, наша соседка, и вязала. Рядом в песочке играл ее двухлетний сынишка. А ведь там, как узнали потом, весь воздух, которым дышали, излучал гамма– и бета-лучи. Воздух был насыщен долгоживущими радионуклидами, и все это накапливалось в организме. Особенно радиоактивный йод в щитовидках, наиболее опасный для детей. Все время болела голова и душил сухой кашель…
А в общем, все жили как обычно. Готовили завтраки, обеды, ужины. Весь день и вечер 26 апреля ходили в магазины. Да и 27 утром тоже. Ходили друг к другу в гости…
А ведь продукты, еда уже тоже были заражены радиацией… Меня еще очень волновало состояние мужа: темно-бурый цвет кожи, возбужденность, лихорадочный блеск глаз…»
Свидетельствует Г. Н. Петров:
«Ровно в четырнадцать часов к каждому подъезду подали автобусы. По радио еще раз предупредили: одеваться легко, брать минимум вещей, через три дня вернемся. У меня еще тогда мелькнула невольная мысль; если брать много вещей, то и пяти тысяч автобусов не хватит…
Большинство людей послушались и даже не взяли запас денег. А вообще хорошие у нас люди: шутили, подбадривали друг друга, успокаивали детей. Говорили им: „Поедем к бабушке“, „На кинофестиваль“, „В цирк“… Старшие ребята были бледны, печальны и помалкивали. В воздухе вместе с радиацией повисли деланная бодрость и тревога. Но все было деловито. Многие спустились вниз заранее и толпились с детьми снаружи. Их все время просили войти в подъезд. Когда объявили посадку, выходили из подъезда и сразу в автобус. Те, кто мешкал, бегал от автобуса к автобусу, только хватали лишние бэры. И так за день „мирной“, обычной жизни нахватались снаружи и внутрь предостаточно.