Энергоблок

«Да, теперь я знаю все… От начала и до конца… И я не буду молчать… И должность моя, и совесть человека, который знает, с чем имеет дело… Я буду драться…» – Думая так и испытывая вновь нахлынувшую волну возбуждения, он вошел к себе в кабинет, скинул пальто, кепку и быстро прошел к кабинету начальника производственно-технического отдела.
«Труба началась отсюда. – подумал он, подойдя к двери кабинета с табличкой: „Начальник ПТО Харлов И. И.“, и в этот миг его одолело сомнение: – Ведь о сбросах уже говорено на оперативках, и не раз. Хотя… Ах, как давит на нас старое, привычное мышление… А чего стыдимся? Хорошего… Правильного…»
Палин вошел в кабинет и сел напротив Ильи Ильича.
– Ты что, Владимир Иванович? – спросил Харлов, глянув на вошедшего, и поднял от бумаг большую черноволосую голову, чуть возвышавшуюся над столом, отчего казалось, будто сама эта голова в кресле и сидит. – Ты что? – повторил он, и черные прямые пряди с двух сторон съехали на виски, образовав на темени белый и ровный пробор.
– Слушай, Илья Ильич… – Палин вновь ощутил неуверенность, в нем заговорил прежний, все «понимающий» и многое оправдывающий Палин. – Неужто ты одобряешь сброс активных вод в залив?..
«Эх, не так, не так же надо все это!.. Не так!..» Илья Ильич слегка порозовел, взял своей очень маленькой, похожей на женскую, ручкой недокуренную сигарету с пепельницы, чиркнул спичкой. Пуская кольца дыма, мутноватыми черными глазами в упор посмотрел на Палина.
– Ты что, Володя, только народился? Не первый ведь и не последний раз… Сам знаешь… – Харлов спрятал глаза и продолжал, уже не глядя на Палина, тоном суховатым, на за которым все же улавливалась некоторая озабоченность. – Что нам говорят «Нормы радиационной безопасности»? Они говорят: «Разрешаю сброс в открытый водоем утечек с активностью десять в минус девятой степени кюри на литр…» Так?
– Так… – сказал Палин, думая, как глубоко все это в них въелось… Да, да! Эдакая странная, симптоматичная сегодня безответственность. Легковесное отношение и к жизни, и к деятельности своей, столь опасной во многом для окружающих. – Но это ведь по короткоживущим изотопам, – продолжил он, машинально разглядывая ровный, с синеватым оттенком пробор на харловской голове… – В этом весь фокус… Пойми… Ты узаконил эту черную трубу, оформив ее актом рабочей комиссии как технологическую систему, разбавил короткоживущие изотопы десятью тысячами кубов той же морской воды… Все отлично! Но ведь есть две опасности. Первая – возможны разуплотнения и пережог тепловыделяющих элементов, и тогда… в трубу полетят долгоживущие осколки… И… здесь ты разбавляй, не разбавляй… Второе… Ведь вы будете лить не десять в минус девятой… В ход пойдут сбросы с активностью десять в минус второй, десять в минус четвертой… А?..
– Разбавим… В море уйдет не более десять в минус девятой, что и требует НРБ. А к моменту возможных разуплотнений будет готов блок спецводоочисток. – Харлов улыбнулся. – Ты бит, Володя, по всем козырям…
– Не по всем! Ядерная авария возможна и в период физпуска… Так что… Но тут еще одно зло, Илья… – Палин смотрел на него и думал, что длительно культивируемые, сознательно допускаемые на протяжении многих лет нарушения стали нормой. Люди, даже высокой грамотности, свыклись с ними. Своя грязь – не грязь… – Мы возводим нашу, я не побоюсь сказать прямо, нашу преступную по отношению к природе деятельность, пользуясь всеобщей неосведомленностью в наших атомных тонкостях, в ранг привычный, законный. Ведь фактически мы обманываем Советскую власть…
– Ну, куда хватил! – Харлов снова улыбнулся, на этот раз блекло. Сигарета потухла. На лице его, поросшем на скулах нежным темным пушком, сквозила легкая озабоченность.
«Холостой выстрел… – подумал Палин, тем не менее отметив – Что-то дошло…»
– И еще… – сказал он, прощаясь: – Запомни, что под решением о черной трубе я не подписывался…
Хотел еще сказать: «А Марьино помнишь? Соуши? Тихое озеро?.. Но нет, Харлов там не был… Да и я-то сам случайно туда попал…»
«Ладно… Увидим…» – подумал Палин, закрывая за собою дверь. Посмотрел вдоль коридора туда, где находилась приемная главного инженера. Пятерней сдвинул русый чуб влево. Как-то вымученно улыбнулся. Широко раскрытые серые глаза горели нетерпением. Он решительно направился к приемной. Им владело такое чувство, что если он сейчас же, сию минуту, не выложит Главному все, что у него накипело, то не то что не успокоится, места себе не найдет…
Да! Ему теперь все открылось. Ах, как ему все открылось! Вот же как все виденное и пережитое в жизни может внезапно поляризоваться, встать на свои законные места и заставить действовать. Не захочешь ведь, а будешь. Совесть не позволит иначе… Так думал Палин, подбадривая себя.
Острая волна волос над воротником сзади еще более вздыбилась. Он сгорбился от неожиданного озноба. На широком открытом лице и в глазах – решимость.
Секретарша с любопытством посмотрела на него.
– Владимир Иванович, – сказала она. – Что это вы сегодня такой?.. – Глаза ее лукаво искрились.
В приемной, кроме них, никого не было.
«Какой это – такой?..» – Он смущенно улыбнулся.
И вдруг представил себя со стороны эдаким чудаком с вытаращенными глазами. Конечно, даже секретарша заметила…
«Да, да… Вполне законченный дурацкий вид… Ванька-дурак… Дон-Кихот из Ламанчи… – бичевал он себя, пряча вновь подступающую неуверенность. – А может, зря?.. Детский лепет?.. Акт рабочей комиссии подписан. Кто задержит пуск?.. Ты с ума сошел, Палин!.. – Но тут же твердо сказал себе: – Нет! Не зря! Не зря…»
– Алимов на месте?
– У себя… – ласково ответила секретарша. Продолжая улыбаться только глазами, прошла к шкафу походкой гусыни, колыхая массивными бедрами.
Палин вошел к Алимову, открыв две двери и миновав неширокий тамбур.
Кабинет Главного – четыре палинских. Метров пятьдесят пять. Во весь пол – темно-зеленый палас, крапленный черным. На стенах – технологическая схема в цвете на голубой батистовой кальке… «Смахивает на персидский ковер…» – мелькнуло у Палина.
Огромные фото реакторного и турбинного залов, картограмма активной зоны атомного реактора, тоже на голубой кальке и в цвете, напоминающая раскладку под вышивку ришелье.
Стол завален бумагами вразброс. Кажется, что Алимов сидит несколько выше положенного, словно у стула подставка.
«Если это продуманно, то ловко… – про себя отметил Палин, решительно проходя и садясь в кресло. – Подчиненный сразу видит, с кем имеет дело…»
– Я тебя слушаю, Владимир Иванович, – сказал Алимов и почти через весь стол наклонился к Палину, пожимая руку и непрерывно кивая малиновым лицом, полным подобострастия. Впечатление, будто нюхает воздух.
Лицо у Алимова плоское, сильно пористое, лоб низкий и, кажется, вот-вот зарастет волосами. Стрижка бобриком у самых бровей. Равномерный серебряный проблеск.
Палин в упор смотрел в глаза Алимову. В них вымученное выражение внимания, но какое-то застывшее, отрешенное.
«Декорация… – подумал Палин. – Через такую шторку внутрь не заглянешь…»
– Станислав Павлович!
– Я тебя слушаю, слушаю… – подбадривал Алимов. Голос глуховат.
– Я буду прямо… Без лирики… И ты, и я ведь работали на таежных объектах…
По лицу Алимова мелькнула тень, однако глаза стойко держали прежнее выражение. Он мелко кивал, дергая носом, будто вынюхивал, что же сейчас скажет Палин, и глухо подтвердил, дугообразно мотнув головой слева направо.
– Работали… Было дело… – И улыбнулся. Улыбка виноватая. – Бомбашку варили… Ну и что?
– Реакторы чем охлаждали?
– Речной водой напроток… Ну и что?.. Так то ж какое время было? Ничего не знали… Сам Борода не уберегся… Чего уж там… Внешняя дозиметрия в твоих руках была, тебе известно не хуже моего… Теперь ведь не так. Научились мерить активность…
– Научились, говоришь?! – Палин негодующе перевел дыхание. – А как же этот сброс в море?.. – «Серо, неубедительно… Разве этим его проймешь?.. Ему бы про Соуши, Порошино да Марьино… Но нет… Все это „давно и неправда“… Сегодня правда – это черная труба и готовность сбрасывать радиоактивную грязь в море…»