Черный принц
– Который, как я понимаю, ты уже обсудила с Арнольдом.
– Ну а что ж тут такого? Естественно, он интересовался, я ничего не скрывала. Это не запретная тема, почему бы мне и не обсудить ее? По-моему, нам с тобой надо поговорить откровенно, начистоту и раз и навсегда облегчить душу. Я знаю, что мне, например, это было бы очень полезно. Скажи, ты когда-нибудь обращался к психоаналитику?
– К психоаналитику?! Конечно, нет!
– Напрасно ты так уж уверен, что тебе это не нужно. На мой взгляд, ты совсем запутался и нуждаешься в помощи.
– Пожалуйста, попросите вашу приятельницу уйти, – обратился я к Арнольду. Он улыбнулся.
– Ухожу, Брэд, ухожу. Знаешь что? Ты мне сейчас ничего не отвечай, а просто подумай. Я прошу тебя, умоляю нижайше – слышишь? нижайше – выбрать время и как-нибудь поговорить со мной, поговорить серьезно, по душам, о нашем прошлом, о том, что у нас с тобой было не так. И не ради тебя, а потому, что в этом нуждаюсь я. Вот и все. Ты подумай, хорошо? Пока.
Она направилась к двери. Я сказал:
– Минутку. Тому, кто много лет ходил к психоаналитику, это может показаться грубым, но ты мне неприятна, и я не хочу тебя видеть.
– Я понимаю, тебе страшно…
– Ничего мне не страшно. Просто ты мне не нравишься. Ты принадлежишь к породе вкрадчивых поработительниц, которых я не выношу. Простить тебя я не могу и видеть тебя не желаю.
– Вероятно, это классический случай любви-ненависти…
– Никакой любви. Только ненависти. Будь честной и пойми это, раз уж ты такая умная. И вот еще что. Сейчас я поговорю с Арнольдом, а потом приеду за сестрой, и на этом всякие отношения между мною и тобой кончаются.
– Послушай, Брэд, мне, пожалуй, надо тебе сказать еще одну вещь. Я, по-моему, поняла тебя…
– Убирайся вон. Или ты ждешь, чтобы я применил силу? Она весело расхохоталась, обнажив белые зубы и красный язык.
– Ого! Это еще что должно значить, а? Только осторожнее, я ведь обучалась приемам карате в дамском клубе. Ну ладно, прощайте. Но ты все-таки обдумай то, что я тебе говорила. Зачем сознательно избирать ненависть? Почему бы, разнообразия ради, не избрать удовольствие и хорошие отношения? Ну ладно, ладно, ухожу. Пока!
Она вышла, стуча каблучками, и я слышал, как она смеялась, закрывая за собой парадную дверь.
Я повернулся к Арнольду:
– Не знаю, что вы думаете про Рейчел и…
– Брэдли, я ведь не нарочно ударил Рейчел, я знаю, я виноват все равно, но это получилось случайно. Вы не верите мне?
– Нет. – Я снова испытывал нежное чувство жалости к Рейчел, не вздор этот насчет ног, а жалость, жалость в чистом виде.
– Послушайте, погодите минуту. Рейчел давно успокоилась, а вы – вы кипятитесь из-за меня и Кристиан. Я понимаю, вы, естественно, считаете Кристиан своей собственностью…
– Ничего подобного!
– Но у нас действительно просто-напросто дружеские отношения – и только. Рейчел это поняла. А вот вы сочинили миф обо мне и вашей бывшей жене. И, если не ошибаюсь, используете его теперь как предлог для того, чтобы самым элементарным образом приставать к Рейчел, что я мог бы поставить вам в вину, будь я хоть чуточку старомоднее. Хорошо еще, что Рейчел относится к этому с юмором. Она рассказала мне, как вы явились к ней сегодня утром с обвинениями против меня и тут же стали предлагать себя в утешители! Разумеется, я знаю, это всем известно, что вы питаете слабость к Рейчел. Это – одна из сторон нашей дружбы. Вы питаете слабость к нам обоим. И не поймите меня ложно: для Рейчел это не просто предмет для шуток, она очень тронута. Каждая женщина рада поклоннику. Но когда вы докучаете ей своим вниманием и в то же время изображаете меня неверным мужем, это уж слишком, этого она терпеть не намерена. В самом ли деле вы верите, что Крис и я любовники, или только делаете вид, будто верите, чтобы произвести впечатление на Рейчел, но она, я знаю, нисколько этому не верит.
Арнольд сидел, вытянув вперед ноги и упираясь в пол каблуками. Характерная поза. На лице у него было то добродушно-недоуменное ироническое выражение, которое когда-то мне так нравилось.
Я сказал:
– Выпьем.
И пошел к висячему шкафчику.
Я не подумал о том, что Рейчел может избрать такой способ самозащиты и принести меня в жертву. Я рисовал себе, в случае разоблачения, пламенную ссору, взаимные упреки, Рейчел в слезах. Вернее же, если быть честным, я вообще ничего конкретного себе не рисовал. Совершая дурные поступки, мы стараемся обезболить собственное воображение. Несомненно, что для многих обезболенное воображение – необходимое условие дурного поступка или даже просто одна из его сторон. Я понимал, что могут выйти неприятности, и внешне настолько примирился с этой возможностью, что даже не потрудился наврать что-нибудь Джулиан, хотя бы самое простое, сказать, что я вообще не был у них дома («Собирался зайти, но вдруг почувствовал себя плохо», – все было бы лучше, чем ничего). Но в чем именно будут состоять эти неприятности, я не решался себе представить. Так оно всегда бывает с теми, кто рыщет у пределов чужого брака, не давая себе труда постигнуть истинную природу невидимой драмы, совершающейся за его священными, неприступными стенами.
Конечно, я должен был почувствовать – и действительно почувствовал – облегчение оттого, что все сошло так легко и просто. Но, с другой стороны, мне было грустно и обидно и так и подмывало нанести удар по его самоуверенности и показать ему письмо Рейчел. Оно, кстати сказать, лежало тут же на раскладном столике, и уголок его виднелся из-под других бумаг. Разумеется, о подобном предательстве всерьез не могло быть и речи. Привилегия женщины – спасать себя за счет мужчины. И хотя то, что произошло – что бы это ни было, – казалось тогда затеей Рейчел и уж никак не моей, тем не менее всю ответственность мне надлежало взять на себя. И я решил не опровергать и не обсуждать изложенную Арнольдом версию, а по возможности спокойно переменить тему разговора. Но потом мне пришло в голову: а не лжет ли Арнольд? Ведь он мог лгать насчет Кристиан. Значит, мог лгать и про Рейчел. Что же в действительности произошло между ним и его женой, узнаю ли я об этом когда-нибудь?
Я посмотрел на Арнольда – он смотрел на меня. Казалось, он вот-вот расхохочется. Выглядел он прекрасно: молодой, здоровый, с худым, загорелым лоснящимся лицом, похожий на любознательного студента. На способного студента, который разыгрывает своего учителя.
– Брэдли, все это истинная правда, насчет меня и Крис. Я слишком дорожу своей работой, чтобы ввязываться в путаные отношения. И Кристиан тоже чересчур разумна для этого. Я в жизни не встречал женщины разумнее. Какая у нее жизненная хватка, бог мой!
– Жизненная хватка, насколько я понимаю, не может ей помешать закрутить с вами роман. Впрочем, как вы любезно заметили, это не мое дело. Я очень сожалею, что оскорбил Рейчел. У меня, право, в мыслях не было докучать ей своим вниманием. Я был подавлен, а она проявила сочувствие. Постараюсь больше не распускаться. И довольно об этом, согласны?
– Я не без интереса прочел вашу так называемую рецензию.
– Почему так называемую? Это рецензия. Я не буду ее публиковать.
– Не надо вам было присылать ее мне.
– Верно. И если вас это в какой-то мере удовлетворит, готов сказать, что я об этом сожалею. Вы не могли бы разорвать ее и забыть?
– Я и так уже ее разорвал. Боялся, как бы меня не потянуло перечитать еще раз. А забыть не могу. Брэдли, неужели вы не знаете, какие мы, художники, ранимые и обидчивые люди?
– Знаю по себе.
– Да я и не исключал вас, что вы, ей-богу. Мы – и вы тоже. Когда удар наносят по нашему творчеству, он доходит до самого сердца. Я не говорю о газетчиках, бог с ними со всеми, но люди близкие, знакомые иногда думают, что можно презирать книгу и оставаться другом ее автора. Это невозможно. Такую обиду простить нельзя.
– Значит, нашей дружбе конец.
– Нет. В редких случаях обиду удается преодолеть, вступив с обидчиком в новые, более близкие отношения. Я думаю, это удастся и нам. Но кое-что я должен все-таки сказать.