Далекие огни

Таким его и застал дед Евсей.
— Плохи твои дела, Петруха, — покачал головой старик. — Ну ничего, мы тебя враз на ноги поставим. Лежи здесь и не высовывайся, а я сейчас…
Сердобольного деда Евсея обуяла жажда деятельности. Выскочив из подвала, он обежал весь лагерь, раздобыл где-то заварки, старый закопченый чайник с кипятком, полбутылки водки, немного меду — и приволок все это в подвал, где метался в жару Петр Суханов. Потом вывалил все принесенное в чайник и как следует взболтал.
— Пущай настоится.
Минут через десять он заставил больного выпить эту «адскую смесь» всю без остатка. Петр безропотно подчинился.
— Молодцом, парень. Сейчас полегчает.
Через четверть часа ему, действительно, полегчало. Обильный пот заструился по всему его телу, знобить стало меньше. Однако в подвале было слишком холодно для того, чтобы «лечение» возымело должное действие. Осененный внезапной мыслью, дед снова убежал наверх.
Вернулся он с полковником Колей и еще двумя бродягами. Они тащили целый ворох старых, местами прожженных одеял и разного другого тряпья; дед Евсей заботливо вывалил все это на Петра и как следует укутал его.
— Порядок, — прошамкал старик, любуясь результатами своего труда. — Если завтра не встанешь на ноги, можешь плюнуть мне в рожу.
Однако к вечеру ему снова стало хуже. Опять подскочила температура, заложило грудь, появился кашель. Четверо бродяг поочередно дежурили у его бомжарского ложа, удрученно глядя, как он мечется в тяжелом бреду.
Утром он пришел в себя, но изменений к лучшему пока не намечалось.
— Слушай, дед, — торопливо проговорил он, тяжело дыша, с трудом ворочая языком, — помнишь, ты мне о жизни рассказывал?.. о том, что нет ничего более ценного… так вот, дед… я понял… Слышишь, дед! — Он порывисто сел, глаза его запылали огнем одержимого. — Я не хочу умирать!..
— Не хочешь — не умирай, — философски заметил дед Евсей, — все в твоей воле. Ты, главное, Петька, держись. А мы… чем можем — поможем.
— Факт, — кивнул бывший полковник. — Мы тебе, парень, так просто помереть не дадим.
Дед Евсей снова исчез. Вернулся он с доктором.
Тот бегло осмотрел больного и мрачно покачал головой.
— Плох ваш приблудный, совсем плох. Помрет он здесь, это я вам как врач говорю… — Он в раздумье почесал свою бороду, прошелся по подвалу и наконец принял решение. — А ну-ка, мужики, тащите-ка его ко мне до хаты. Пускай у меня отлежится, в тепле и уюте. Боюсь, как бы до пневмонии дело не дошло.
Бомжи подняли Петра с его ложа и поволокли вслед за доктором. Доктор жил в двух кварталах от «бомжеубежища», и процессии потребовалось не более четверти часа на этот марш-бросок.
Как они добрались до квартиры доктора, Петр уже не помнил: он потерял сознание еще в самом начале пути.
 
Глава седьмая
— Очухался, мужик? — услышал он насмешливый голос доктора, когда открыл глаза.
Петр попытался подняться, но нашел в себе силы только на то, чтобы пошевелить рукой.
— Лежи, лежи, мужик. Тебе пока еще рано вставать. — В голосе доктора он уловил заботливые нотки. — Для тебя теперь главное — сон, покой и хорошее питание. Самое страшное уже позади.
— Где я? — произнес Петр, и сам не узнал своего голоса — настолько он был слаб.
— В моих хоромах, вот где.
Он огляделся. Это была небольшая комнатка, тонувшая в полумраке и освещенная лишь светом настольной лампы; убранство комнаты было небогатым, даже скудным, однако это не мешало ей быть уютной и какой-то теплой.
Он лежал на старой, скрипучей железной кровати, заботливо укутанный двумя ватными одеялами. У изголовья кровати стояла тумбочка с какими-то склянками, чашками и стаканами. В воздухе веяло запахом лекарств и болезни.
— Целую неделю в бреду метался, — продолжал доктор. — Думал, не оклемаешься, мужик, коньки отбросишь. Ан нет, выкарабкался. Видать, жилка в тебе жизненная крепко натянута, туго бьется.
— Неделю?! Ты хочешь сказать…
— Ну да, неделю, — пожал плечами доктор. — А ты думал, такой тяжелый бронхит, какой был у тебя, в три минуты лечится? Нет, мужик, тут ты пальцем в небо попал. Не будь рядом меня, ты бы вообще вряд ли выжил.
— Так мне спасибо, что ли, тебе сказать? — проворчал Петр.
— А это как знаешь. Хочешь — скажи, а не хочешь — оставайся свиньей неблагодарной. Я, знаешь ли, не обидчивый… Ладно, хватит языки чесать. Мне на смену пора, я сегодня в ночь. Сейчас я тебя покормлю — и адью. Один остаешься, за хозяина. И нечего на меня волком смотреть, я ведь тебя как-никак целую неделю выхаживал.
— Я тебя об этом не просил, — мрачно отозвался Петр. Он и сам не мог понять, откуда бралось то спонтанное раздражение, которое вызывал у него доктор. Этот чудаковатый бородач был ему симпатичен, чего уж душой кривить, однако… однако ситуация, в которой он оказался по воле своей непутевой судьбы, была ему явно не по нутру.
— Потом поговорим, — как ни в чем не бывало, сказал доктор. — Некогда мне сейчас, понял? Вот вернусь к утру — тогда и обсудим.
Он скрылся на кухне и вскоре вернулся со стаканом крепкого чая и тарелкой, на которой ароматной горкой возвышалась жареная картошка, увенчанная двумя толстыми, разбухшими сардельками.
— На вот, поешь, — сказал он, ставя тарелку на тумбочку. — А я ушел. Все. Пока.
Он хлопнул входной дверью и закрыл ее на два оборота ключа. Петр остался один. Взглянув на принесенную доктором еду, он внезапно почувствовал такой острый голод, что чуть было не захлебнулся собственной слюной. В считанные минуты он съел все, потом в блаженстве растянулся в постели и крепко заснул.
Проснулся он уже утром. Яркий солнечный луч бил ему прямо в глаза. Он невольно зажмурился. Вновь открыв глаза, он видел улыбающегося доктора. На изможденном лице Петра невольно скользнула ответная улыбка.
— Так-то лучше, — кивнул доктор. — Больной идет на поправку, а это значит, что не зря меня шесть лет в мединституте знаниями накачивали. Ну как, мужик, настроение? Все еще хандришь, или готов к новым трудовым свершениям?
Петру, действительно, стало лучше. Этой ночью он впервые за прошедшую неделю как следует выспался: это было не полуобморочное состояние человека, находящегося на грани между жизнью и смертью, а нормальный, крепкий, здоровый сон человека выздоравливающего. Пропало и вчерашнее раздражение.
— Извини, — сказал он, — я вчера сболтнул лишнее. Спасибо тебе.
— Лучше поздно, чем никогда, — весело отозвался доктор. — Ладно, забыто. Голоден?
— Как волк, — невольно вырвалось у Петра. Он, действительно, чувствовал себя так, словно готов был сейчас проглотить целого быка.
Доктор рассмеялся.
— Обожаю голодных людей. Голодный — значит здоровый. Ладно, лежи, сейчас чего-нибудь сварганю.
Они позавтракали.
— Водки не предлагаю, — подытожил трапезу доктор. — Рано тебе еще, на ноги сначала встань. Да и сам я в последнее время все больше в трезвенниках хожу — не до нее, проклятой, будь она трижды неладна. И курить я тебе не дам. С таким бронхитом тебе вообще лучше забыть об этом дерьме, понял?
Странно: ни пить, ни курить у Петра желания не было.
— А теперь давай о деле, — продолжал доктор.
— О каком еще деле?
— Сейчас узнаешь. — Доктор с минуту чесал в затылке. — Понимаешь, мужик, какая странная история с тобой приключилась. С тем, что у тебя полная потеря памяти, я еще как-то могу смириться — как-никак, а такие случаи науке известны. Странно здесь другое. Я никак не могу понять, что же послужило причиной твоей амнезии?
Петр дотронулся рукой до своего затылка.
— Рана на голове, — пояснил он. — В драке, видно, кто-то шарахнул меня по темечку. Вот память и выключилась.
— Да слышал я эту твою легенду о какой-то мифической драке, — махнул рукой доктор, — от твоих же корешей по бомжатнику и слышал. Не то все это, не то. Понимаешь, рана твоя на голове пустяковая, даже и не рана это вовсе, а так, царапина, ссадина. От таких царапин людям память не отшибает. Нет, здесь что-то другое.