Оборотень

Седой доктор окончил осмотр тела и сказал:
— Смерть наступила не менее двенадцати часов назад.
Щеглов издал какой-то мычащий звук и громко захрустел скулами.
— Ах я осел! — процедил он сквозь зубы, закатывая глаза. — Ведь я должен был предвидеть это! Двенадцать часов!.. — Он повернулся ко мне. — В десять часов вечера он был еще жив. Ты понял?
Да, я понял. В десять часов он был еще жив, я прождал его на лестнице до одиннадцати, а в одиннадцать… Если седой доктор не ошибся, в одиннадцать его в живых уже не было. Значит, он повесился в интервале от десяти до одиннадцати вечера. Я взглянул на часы: половина одиннадцатого. Так-то. Пока я ждал его, поддавшись на провокацию, он сводил счеты с жизнью.
На душе было муторно и гадко. Не сказав никому ни слова, я вернулся в номер, завалился на кровать и впервые за эти дни задумался о бренности человеческого существования.
 
3.
Сколько я так пролежал, не помню, может быть, минут тридцать. Из коридора вдруг донесся какой-то шум. Я выскочил за дверь и увидел нескольких человек, бегущих в мою сторону из противоположного конца коридора. Они что-то кричали и отчаянно махали руками. Я поспешил им навстречу. Словно из-под земли вырос Щеглов.
— Стойте! — крикнул он. — Что случилось?
— Там… там… там человек! — прохрипел один из бежавших, пожилой мужчина в вязаном свитере, и махнул рукой куда-то в сторону. — Под окнами лежит!
— Где?!
Мы бросились к окну в холле и попытались открыть его, но оно до того срослось с рамой, что нам пришлось изрядно попотеть, прежде чем мы добились результата. Я, Щеглов и еще кто-то выглянули вниз.
Человек неподвижно лежал под окнами противоположного крыла здания, справа от нас. По его позе можно было предположить, что он либо упал с крыши, либо его сбросили оттуда. Прямо над ним свисал длинный канат с узлами, верхний конец которого скрывался в окне четвертого этажа.
— Так, понятно, — пробормотал Щеглов и повернулся к седому доктору, только что подошедшему. — Вы уже в курсе, доктор? — Тот кивнул. — Тогда идемте скорее!
Они помчались вниз, к выходу, я же отправился на четвертый этаж. Туда я поднимался впервые.
Этаж был пустынен и носил следы заброшенности, пыль толстым слоем лежала на всем, что способно было ее удержать. Стараясь ничего не трогать, я вычислил ту дверь, которая должна бы вывести меня к таинственному окну. Рядом с ней висел пожарный щит с традиционным набором инструментов: небольшая лопата, ломик, огнетушитель и так далее. Я перевел взгляд на саму дверь. Она была чуть приоткрыта, на косяке и на самой двери были видны свежие следы взлома. Я снова вернулся к пожарному щиту и особое внимание уделил ломику. Как я и ожидал, на одном из его концов остались следы краски — той самой, которой была выкрашена дверь. Так, подумал я про себя, для начала неплохо. Я осторожно открыл дверь, стараясь не браться за ручку, и заглянул внутрь. Моему взору открылась картина, напоминающая сарай или в лучшем случае чердак. Куча старой мебели, в беспорядке сваленная по углам, сырость, полумрак, паутина и все та же пыль. Прямо передо мной было настежь распахнутое окно. То самое. Я нащупал на стене выключатель, но вспомнил, что света нет во всем здании. Впрочем, я вполне мог уже обходиться без света, так как глаза мои привыкли к этой серой мгле, царившей здесь повсюду. Именно благодаря этой новой способности своих глаз я вдруг с удивлением обнаружил, что пол в помещении чисто выметен. И это в то самое время, когда пыль со шкафов можно брать горстями! Значит, кто-то заметал следы, причем в буквальном смысле этого слова. Я подошел к окну и выглянул вниз. Там никого уже не было: ни Щеглова с доктором, ни тела. Я осмотрел подоконник. Может быть, приглядись я пристальней, то обнаружил бы там какие-нибудь следы, но мое внимание в этот момент привлекло нечто иное. Под подоконником проходила батарея отопления; именно к ней и был привязан канат с узлами, спускавшийся за окно. Я осмотрел пол рядом с окном, но ничего примечательного не нашел. Чуть ли не вплотную к окну стоял небольшой фанерный шкаф; я дернул сначала за одну, потом за вторую дверцу, но они оказались заперты. Я обошел шкаф и обнаружил, что задней стенки у него нет, а внутри он совершенно пуст. Это несколько озадачило меня.
— Так, — вдруг раздался резкий, неприятный голос Щеглова. — Я же просил не заниматься самодеятельностью.
Я готов был простить ему даже это, так как понимал, что ему сейчас приходится хуже всех.
— Семен Кондратьевич, по-моему, обстоятельства настолько изменились… — попытался было возразить я, но он тут же перебил меня:
— Ладно, опустим. Выкладывай, что удалось разнюхать.
Я рассказал ему о всех тех мелочах, которые сумел зафиксировать при обследовании помещения. Щеглов несколько смягчился.
— Хорошо, на этот раз прощаю, но чтоб впредь…
— Но ведь дорога была каждая минута!
— Довольно! — оборвал он меня.
Я стерпел и на этот раз.
— Что вам удалось узнать о том человеке? — спросил я минутой позже. — Он жив? Кто он?
— Он мертв, — бесстрастно ответил Щеглов. — И кто он — никому не известно. Он умер от удара тупым предметом по голове около двенадцати ночи. — Он пристально посмотрел мне в глаза. — В это самое время в здании погас свет.
Мне стало холодно. Словно чья-то жуткая невидимая рука сжимала пальцы вокруг моего горла — я знал, что она где-то здесь, эта рука, но не видел ее и поэтому не мог расцепить ужасных пальцев. Бессилие пугало меня более всего. Бессилие и неизвестность.
— Судя по всему, его ударили в тот самый момент, когда он начал спускаться по канату. Рядом с телом найден этот нож. — Щеглов вынул из кармана длинный узкий обоюдоострый кинжал и протянул мне. Я с трепетом взял это орудие убийства в руки, но ничего примечательного в нем не заметил. Щеглов уловил вопрос в моих глазах. — Дело в том, что таким, или очень похожим, ножом был убит Мартынов. Этот нож вполне может оказаться тем самым.
Я поспешил вернуть кинжал Щеглову.
Пока Щеглов самолично осматривал помещение, я рассказал ему об утреннем происшествии в биллиардной и о подслушанном мною разговоре.
Щеглов заметно оживился.
— Неплохо, — сказал он. — Значит, они думают, что Клиент здесь, в здании? Гм… Что ж, неплохо.
В комнату вошел Мячиков.
— А, вот вы где! Не помешал?
Сейчас он выглядел несколько лучше, чем утром, но до здорового человека ему было еще далеко. И тем не менее он даже пытался улыбаться.
— Рад вас видеть, Григорий Адамович, — поприветствовал я его. — Я так полагаю, вы идете на поправку. Как зубы?
— Да так… — он неопределенно махнул рукой. — Но уже лучше. Благодарю вас, Максим Леонидович.
Щеглов никак не среагировал на появление Мячикова. А Мячиков, не ожидая особого приглашения, в свою очередь принялся осматривать помещение.
— Какой ужас! Представляете? — Он обращался исключительно ко мне. — Я уже все знаю. Весь дом гудит, среди людей настоящая паника. Боюсь, добром это не кончится.
— Добром? — поднял голову Щеглов. — О каком добре вы говорите, когда за четверо суток погибло четыре человека? Добром уже не кончится. — Он сделал ударение на слове «уже».
— Да-да, вы правы, — согласился Мячиков. — Какой ужас!
Проходя мимо шкафа без задней стенки, он случайно задел его плечом, и тот легко сдвинулся с места. Щеглов быстро оглянулся, приблизился к шкафу, внимательно осмотрел его и отодвинул в сторону. Нашим взорам открылся участок пола, покрытый толстым слоем пыли и испещренный следами чьих-то ног. Следы были свежими и явно принадлежали человеку очень высокого роста. Мы с Щегловым переглянулись.
— Кто из отдыхающих носит большой размер обуви? — спросил он у меня.
Я ненадолго задумался.
— Если мне не изменяет память, — начал я, — то это может быть либо Сергей, супруг Лиды, либо…
— …либо Старостин, тот долговязый тип с Алтая, — закончил Мячиков. — Мне кажется, других гигантов среди нас нет.