Метатель ножей

Если б стенки корзины были повыше! В осенне-рыжих холмах попрятались прусские батареи. В холодном ясном воздухе внезапно раздается резкий вопль петуха с какой-то фермы. 
***
Я цепляюсь за шнур, держусь за низкий край корзины и смотрю вниз на поля и рощи, на редкие фермы, на деревеньку с церковью. Мы поднялись на тысячу футов, сообщает Валлар. В свежем октябрьском воздухе теперь почти мирно. Красно-бурые холмы с желтыми заплатами, текучая тень шара. Наверху почти забываешь о прусских лесных лагерях, о мешках с песком в окнах Лувра, о трапезах с кониной, о лицах дезертиров, бежавших в Монпарнас после битвы при Шатийоне, о койках для раненых в фойе «Комеди Франсэз» – забываешь в этом небе, покойном синем небе, проплывая над осенними лесами, тихими солнечными полями.
***
Внезапно из рощицы появляется улан на вороном коне. Его блестящий шлем с высоким плюмажем – точно купол диковинного храма. Я различаю саблю у него на бедре, белый кушак через грудь. Он видит шар, и тут из рощи появляется второй улан – в руках копье больше коня. Он пристально смотрит на нас. На верхушке копья трепещет флажок. Вот они бросаются за нами; кричат; я вижу третьего улана, четвертого. Слышу резкий звон ружейного выстрела. Стая ворон с воплями взлетает над рощей. Валлар режет шнур мешка с песком на боку корзины, второй, третий; мы устремляемся вверх; корзина опасно качается; на руке что-то липкое; струйка крови; уланы далеко внизу, восемь человек, десять; я бинтую задетую пулей руку. Уланы все уменьшаются, скачут за нами, а мы раскачиваясь поднимаемся в холодные воздушные сферы.
***
Мы взлетели до десяти тысяч футов, и в ясном обжигающем воздухе я смотрю вниз и не узнаю больше мир: редкие зеленые и буро-лиловые пятна, темные петляющие царапины, кусочки облаков, точно плывущий снег. На такой высоте, откуда люди неразличимы, где осталась лишь Природа, человек потрясен и встревожен. Я раздумываю о безбрежности Природы и малости Человека, но мысль смутна, она не выражает того чувства, что тьмою шевелится во мне. Точно внутри открылась расщелина; трещина; рана; да; не пулевая царапина, но внутренний разлом; ив этой черноте все бессмысленно; борьба ли, сон, зевок или кровотечение; выполню я задачу или уплыву на луну; в этой уродливой черноте нет разницы между Парижем и Берлином; между Парижем и пожрать. Злобные высоты! Здесь лишь смерть грез, мрачный хохот падших ангелов с крылами адского пламени. Ужасное безразличие струится сквозь меня, сотрясая до костей. И все время голосок – шепчет, шепчет: какая разница, то или это… Я разглядываю замерзшую руку на краю корзины. Пальцы, говорю, пальцы, пальцы, но слова не узнаю. У людей есть руки. На руках есть пальцы. На каждой руке пять пальцев. Десять пальцев на обеих руках. Франция – страна.
Англия – страна лавочников. Хлодвиг, король франков, нанес поражение римским легионам при Суассоне [ 38]. Гай Юлий Цезарь был убит в 44 г. до н. э. У Валлара на усах висит сосулька.
***
Прошло – точно головокружение, точно безумие, когда Валлар потянул трос клапана, и мы начали снижаться с опасных высот. Я смотрю на Валлара – немногословного, невозмутимого, неизменного. Широкоплечий двадцатишестилетний мужчина, крестьянский сын из деревни под Руаном. Он заверил меня, что провинции восстанут и сомнут захватчиков. Валлар рассказывает историю про крестьянина: тот наткнулся на дозорного-пруссака, бросился на него и зубами выгрыз ему глотку. Я спрашиваю, где Валлар научился управлять воздушным шаром. «Орлеанский вокзал», – отвечает он, как всегда лаконично, и я тут же представляю себе огромный зал ожидания Орлеанского вокзала – длинные столы, шеренги швей в свете газовых ламп сшивают громадные полосы ситца, скручивают морские канаты и делают оплетку на воздушные шары, а рабочие в синих блузах плетут корзину. В зале на полу возле заброшенных железнодорожных путей улеглись на бок полунадутые шары, огромные и провисшие – их внушительные изгибы неясно вырисовываются над головами рабочих, наполовину закрывая стены. Высоко вверху, под крышей из металла и стекла, с вокзальных балок повисли на веревках корзины. В одной из таких учебных корзин Валлар готовился к полету, смотрел вниз на длинные столы, на ряды газовых ламп по стенам, на занятые шитьем женские руки, на клапаны шаров, лежащих на путях.
***
Куда смотреть? Не вниз, ибо там по-прежнему незаселенный мир, бессмысленный мир, и вновь разрывом связок открывается расщелина, а мир внутри начинает кровоточить. Не вверх, ибо над головой я вижу дно желтого монстра, что несет меня в когтях к адским небесам. Значит, прямо вперед? Нет, ибо предо мной раскинулась неземная синева – бесчеловечная синева – тошнотворная. Я не боюсь смерти. Я готов умереть за Францию. Но меня пугает это синее ничто, этот голосок, что шепчет, шепчет: ох, да какая разница, то или это, Париж ли, Пруссия, тепло дыхания ли, холод трупа. И отвращение затопляет меня, отвращение ко всему верхнему миру, к издевательскому синему небу с его черным секретиком. От всего этого меня воротит, ия останавливаю взгляд на скромной корзине: на извивах прутьев, переплетенных грубыми руками, на шестилапой кошке, что болтается сбоку, на кожаных мешках с депешами командования и десятком тысяч конвертов, на кулях балласта, мотке веревки, корзинке с голубями, которые будут доставлять в Париж письма из провинции. Прутья. Кожа. Металл. Веревка. Теперь я спокоен.
***
Осаждающие войска Мольтке растянулись по непригодному для обороны периметру в пятьдесят миль. Они надеются покорить нас, уморив голодом, но мы никогда не сдадимся. Сегодня мы едим конину и хлеб с желтым лошадиным жиром вместо масла. А завтра? Завтра придется глодать брусчатку! Но мы должны действовать. Мысль о нашем бездействии приводит меня в ярость.
Первая и Вторая германские армии завязли в Лотарингии у стен Меца, но что если Мец падет? Что тогда? Освободятся две армии, они укрепят линию осады Парижа, или вступят в бой с Гамбеттой на юге. Мы должны атаковать! Двойное преимущество подвести не может: вылазка en masse [ 39] из ворот Парижа и одновременная атака на германские линии с тыла. Гамбетта, изнывающий в Туре, жаждет вернуть себе Орлеан и направиться на север к Парижу с Луарской армией. Я из тех, кто считает, что Луарской и Северной армиям гораздо разумнее соединиться в Руане и идти к Парижу вместе по долине Сены. Бесспорно одно: мы должны действовать. Любое движение армий в провинции заставит Мольтке отвести войска с чрезмерно растянутой линии осады. Это его ослабит, смутит. Мы должны бить внезапно. Должны растоптать захватчика. Искупить седанскую катастрофу [ 40]. Позор Империи растворится без следа в славе Республики.
***
Гляжу вниз на лесистую местность. Тут и там проглядывают поляны, над лачугой вертикально вверх поднимается дым из трубы. Верхушка дымного столба чуть подрагивает, точно расплетающаяся веревка. Над деревьями кружит ястреб. Мы не узнаём этих лесов. Стрелка компаса пьяно вращается. Кто там, в лесах? Французы, готовые приветствовать нас как героев?
Или прусские лагеря, артиллерийские батареи, солдаты с игольчатыми ружьями, что уже прицеливаясь смотрят вверх? Валлар считает, что приземляться опасно. Повсюду прусские кавалерийские патрули. Мы скользим выше над незнакомым лесом.