Пешие прогулки

Письмо отчаяния, полученное от капитана Джураева, послужило Амирхану Даутовичу как бы сигналом, он понял: есть ли, нет ли здоровья, выдержит ли сердце ещё одно испытание или разорвётся окончательно, пора действовать…
Вернулся он из Ялты в коттедж на Лахути в конце марта. Уезжая, он оставлял запущенный дом, заснеженный сад и тревожился, перезимуют ли деревья; но в середине зимы что-то предпринимать казалось поздно, да и не было у него на это ни сил, ни здоровья, ни желания. Каково же было его удивление, когда он распахнул сейчас калитку своего дома. Сад выжил! Покрылись листвой все до одного карликовые деревца, любовно собранные Ларисой; зацвёл розовым миндаль; в дальнем углу двора, под старым платаном, словно дожидаясь его, одиноко тянулся к свету тюльпан; у кустов персидской сирени отцветали последние крокусы. Давно не стриженые кусты живой изгороди, омытые весенними дождями, дружно пошли в рост и поднялись выше виноградника, тоже вроде перезимовавшего без потерь, – густая зелень его уже отбрасывала на дорожках тень. Выжил сад, порадовал хозяина, поддержал, словно пример показывая.
4
В прокуратуру после полугодового отсутствия Амирхан Даутович пришёл без предупреждения, никого заранее не оповещая, хотя о том, что Азларханов вернулся из санатория, многие, видимо, знали. Амирхана Даутовича неприятно поразило, что его служебный кабинет, который он считал опечатанным, занимал человек, временно исполнявший обязанности областного прокурора. Прежний кабинет заместителя, копия азлархановского, находился тут же, через приёмную, – никаких видимых причин для переселения не было.
Амирхан Даутович занимал свой кабинет почти десять лет, иногда сутками не выходил из него, даже ночевал тут не раз. За десять лет в строгом официальном помещении накопилось немало личных предметов, и сейчас Азларханову неприятно было, что его книги брали в руки незнакомые люди, пользовались в душевой китайскими полотенцами, подаренными Ларисой, брали в руки электрическую бритву «Филипс», тоже подарок Ларисы после одной из зарубежных поездок. Никому Амирхан Даутович, понятно, высказывать претензий не стал, хотя и не скрывал своего неудовольствия. И на предложение своего заместителя позволить досидеть хотя бы до конца дня ответил отказом. Когда обескураженный заместитель перебрался к себе, Амирхан Даутович распахнул окна и попросил вызвать уборщицу, прибиравшую у него в кабинете все десять лет, пока он был тут прокурором. С ней он проговорил гораздо больше, чем с коллегами; заодно попросил тщательнейшим образом убрать и проветрить помещение, а также сменить всю посуду. Оглядев внимательно сейф, вмурованный в стену, который он накануне того злополучного дня в спешке не опечатал, как поступал всякий раз, когда уезжал куда-то, он отправился в обком, чтобы доложить, что приступает к своим обязанностям, и больше уже в тот день в прокуратуре не появлялся.
По дороге в обком он думал о своём сейфе – там лежали его знаменитые амбарные книги, на каждый район в отдельности. В том, что они на месте, он не сомневался, но вот касались ли их чужие руки, как касались все эти месяцы его чайников, пиал, стаканов, полотенец, утверждать однозначно он не мог, потому что знал по крайней мере трех человек в городе, кому по силам был и более серьёзный шифр сейфа, а если бы кто и поостерёгся привлекать местного человека, мастеров подобных дел немало имелось в исправительно-трудовых лагерях – их в области было несколько, и полковник Иргашев, конечно, мог доставить оттуда любого.
И в обкоме, и в прокуратуре Амирхан Даутович выслушал немало соболезнований по поводу безвременной смерти жены – со многими с того злополучного дня в конце августа прошлого года он виделся впервые. Соболезновали искренне: знали Ларису Павловну, знали отношение Амирхана Даутовича к ней, да и сама жизнь Азларханова после гибели жены – из больницы в больницу, из инфаркта в инфаркт, из реанимации в реанимацию – не могла не вызвать сочувствия. Даже внешний вид прокурора, поседевшего, постаревшего на много лет, поникшего от болезней, напоминал о трагедии, перенесённой этим человеком. Никто, с кем он общался в эти дни, ни разу не обмолвился ни о суде, ни об обстоятельствах смерти Ларисы, и прокурор уяснил для себя, что скорый и решительный суд успокоил общественное мнение. О чем и говорить, если преступник пойман, в содеянном сознался и получил суровое наказание?
В эти же дни на одном из служебных совещаний Амирхан Даутович встретился с полковником Иргашевым и с бывшим прокурором того района, где произошло убийство, ныне работающим в городской прокуратуре. Оба они подошли к Азларханову, справились о состоянии его здоровья и сказали, что свой долг по отношению к Ларисе Павловне они, мол, выполнили и сожалеют об одном, что случилось это на их территории. Прокурор сдержанно поблагодарил, но расспрашивать ни о суде, ни о следствии не стал, потому что дело это лежало у него в столе и он знал, что осуждённый Азат Худайкулов находится в исправительно-трудовой колонии у них же в республике, недалеко, в соседней области, где некогда работал полковник Иргашев.
Амирхан Даутович уже не раз просматривал документы, собранные по делу о смерти его жены. Конечно, явно зацепиться за что-то повода не было, все чин чином, протокол к протоколу; только уж очень заинтересованного человека могла насторожить такая гладкость следствия и суда, лёгкость и скоротечность процесса – ведь убийство все-таки. Амирхан Даутович понимал: не случись с ним самим беды в ночь задержания, в чем бы ни признался Азат Худайкулов, наутро провели бы тщательнейший следственный эксперимент, затем по свежим следам попросили бы обоих по минутам расписать время после убийства, и вряд ли Анвар Бекходжаев долго продержался бы в определённой ему советчиками роли свидетеля. Сгодились бы тут и показания матери Азата Худайкулова, сообщившей капитану Джураеву, что за сыном к вечеру, затемно, специально приезжал пригласить в гости на чёрного барана Анвар Бекходжаев на своей красавице «Яве», а не сам он отправился, глядя на ночь, на двор Бекходжаевых, чтобы пригрозить убийством своему дружку. Да не отстрани прокуратура от дела капитана Джураева, не веди его сам полковник Иргашев, неизвестно, как бы сложился суд, отвертелся бы Анвар Бекходжаев от справедливого возмездия, даже если б капитан Джураев и не смог обеспечить явку на процесс человека, отдавшего ему снимок, сделанный «Полароидом», и Сунната-ака, наотрез отказавшегося засвидетельствовать то, что видел во дворе через улицу.
Не случись у него инфаркта в ту ночь, одного признания Азата Худайкулова оказалось бы недостаточно, пришлось бы в суде доказывать его вину, а не согласиться с тем, что разыграли умные дяди в угоду всесильному Суюну Бекходжаеву. Но все это – если бы да кабы… Не надо было сбрасывать со счётов и клан Бекходжаевых: уж они-то наверняка воспользовались неожиданно предоставившимся временем на тот случай, если областной прокурор Азларханов попытается вновь поднять дело, как только оправится от инфаркта. Но главная сложность ситуации заключается в ином: что бы он ни предпринял, любой его шаг давал противоположной стороне повод обвинить прокурора в предвзятости, субъективности, чувстве личной мести, злоупотреблении служебным положением, а это означало одно: его, как и капитана Джураева, не подпустили бы к делу.
Амирхану Даутовичу оставался лишь один выход, и он им воспользовался: отправил частное письмо прокурору республики, где, не вдаваясь в особые подробности, просил в порядке надзора поднять дело об убийстве своей жены. Прошла неделя, вторая, заканчивалась третья, но ни письменного ответа из прокуратуры республики, ни телефонного звонка от самого прокурора, на что рассчитывал Амирхан Даутович, не было. Зато случился у него неожиданный разговор в административном отделе обкома партии, куда он зашёл по каким-то текущим делам. Он уже уходил, когда заведующий отделом, заметно волнуясь, попросил его задержаться на несколько минут. Начал он издалека: