Туча

Патриция трогательна, изящна, как вздрагивающая в утренней свежести березка. Диана точна, как подстриженное тиссовое дерево или как четко распланированный сад.
Патриция могла, безусловно, наделать много глупостей, но она была само великодушие. Диана всегда поступала обдуманно, она была похожа на богиню математики.
«Я хотел бы провести ночь с Дианой, – мечтал Венсан, – она достаточно хороша, чтобы это было приятным, и достаточно умна, чтобы захотелось с нею позавтракать на другой день. Но, конечно, не больше. Ночь с Патрицией… – какой я подлец», – подумал он и стал упрекать себя за картины, что он вызвал в своем воображении. Не потому, что она ему не нравилась или была менее хороша, чем Диана. Просто его цинизм или то, что он называл цинизмом, терялся перед такой чистотой.
Венсан смотрел на море и не видел его. Ему мерещился красный прямоугольник, танцующий какую-то странную сарабанду. Он становился квадратом, ромбом, пятиугольником. О! Да это же Пентагон… Он спрашивал себя, что бы случилось, если бы Джек Финлей был менее сведущим капитаном и они подошли бы к периметру ближе. Возможно, они что-нибудь услышали бы или почувствовали бы жар. Может быть, их жизнь оказалась бы в опасности. Внезапно ему пришла в голову мысль, что он ничего не знает о разрушительном действии атомной бомбы. В Хиросиме люди получили страшные ожоги. Ожоги особого рода – по крайней мере так он думал. Надо познакомиться с документами. Не из-за опасности: «Мэри-Анна» была и остается вне ее, – просто это его интересовало.
Небо потемнело. Игроки забыли все на свете, кроме своих карт. Странно. Среди пятерых Венсан был единственным, кому довелось убивать людей. Угрызений совести у него не было. Тем не менее его одного бесконечно потрясла разрушительная сила того, что они увидели. Но они – ведь это уже другое поколение? Этой молодежи было примерно по десять лет, когда первая атомная бомба была сброшена на Хиросиму. Может быть, этот факт для них – деталь нормального мира? Нет, решил он, глядя на Патрицию, во всяком случае, не для нее. Тогда… Тогда… Нет, думать слишком утомительно. Занимайся своим делом, доктор, и не ломай себе голову.
В море время почти не движется. В волнах и пене ничего не изменяется, кроме оттенка. Жизнь как бы неподвижна. Медленно тянутся долгие дни.
У Тако был скверный гнойник в колене, который он тщательно скрывал; все же он чуть заметно прихрамывал. Венсан решил сделать перевязку. Ему хотелось пробить брешь в бесконечной вежливости Тако, найти предлог поговорить с ним. Венсан мысленно сравнил себя с корсаром, который готовится к абордажу. Только он, Венсан, будет действовать не крючьями и кинжалом, а скальпелем и антибиотиками.
Когда Тако пришел в каюту доктора и стал закатывать свои белые брюки, их взгляды опять встретились и ни один не отвел глаз. На этот раз Венсан решил не отступать и до конца выяснить правду, которую он предугадывал.
– Ты видел это зарево, Тако?
– Я его видел, господин.
– Говори мне «доктор».
– Я его видел, доктор.
– Что ты об этом думаешь, Тако?
– Это огромное зарево, доктор.
– Ты его боишься, Тако?
– Почему я должен бояться, доктор?
– Ты, конечно, слышал об атомной бомбе, Тако?
– Нет, доктор.
Венсан почувствовал приступ дурноты. В руках он держал тампон из ваты и дезинфицировал больное колено. Спирт жег рану, но Тако и глазом не моргнул.
– Ты никогда не слышал об атомной бомбе, Тако?
– Конечно нет, доктор.
Рассерженный Венсан грубо ткнул тампон в рану. У Тако задрожали веки, но он ничего не сказал. «Я зверь», – подумал Венсан. Он наложил марлю и подготовил повязку.
– Почему ты лжешь, Тако?
– Почему я должен говорить с вами об этом, доктор?
Голубые глаза, твердые, как камень, встретились с твердыми как камень черными глазами.
– Я не враг тебе, Тако. Посмотри, я лечу тебя.
– Это ничего не значит. Лечение здесь ни при чем. Я не верю вам, – не верю потому, что вы один не можете смеяться и играть в карты после того, что видели.
– Ты за нами шпионил?
– Я смотрел на вас.
– Колено болит?
– Это пустяк.
– Тако! Что ты можешь мне сказать?
– Мне надо идти, доктор.
– Тако, ты как угорь. Исчезаешь в водовороте, скользишь в струях. Ты необыкновенный слуга, Тако.
– Я очень обыкновенный слуга, доктор.
Венсан колеблется. Он хочет найти в себе силы сказать, что ему наплевать на этого маленького японца. Он медленно бинтует ногу.
– Тако, ты можешь принять меня за идиота. Я видел горящий дом в эльзасской деревне. Внутри кричал ребенок… Я оказался там слишком поздно, Тако. Я лишь собрал обуглившиеся остатки.
Тако встал. Что он страдает – это ясно. Но не в этом Дело. Он смотрел сейчас на Венсана Мальверна сверху – тот, не вставая и не поднимая глаз, собирал свои инструменты.
– Я подчиняюсь, доктор. Я вам расскажу. На это потребуется не более пяти минут, которые остались у меня до обеда. Свою работу я считаю первым делом, доктор. Так вот. У меня была невеста. Она работала в детском саду в том городе – вы знаете, доктор, мне очень больно, когда я произношу: Хиросима. Это был большой город, доктор. Моя невеста превратилась в головешку.
– Замолчи, Тако!
– Почему, доктор? Надо смотреть правде в глаза. Моя невеста сгорела заживо. Говорят, что это ужасные страдания.
– Замолчи, Тако!
– Но вы сами начали, доктор. Можно мне идти готовить обед?
– Иди, Тако.
Худощавый, молодой, не более тридцати лет. Ничего нельзя прочесть на его лице. Тем не менее Венсану кажется, что он достиг некоторой интимности – относительной, конечно. Тако кланяется, перенося тяжесть корпуса на здоровую ногу.
– Все это не имеет значения, доктор.
– Не имеет значения, Тако?
– Уголь – товар очень дешевый, доктор.
– Тако!
– Разве вы не знаете, доктор, что не следует заводить разговоры с подчиненными?
Тако скользит к двери. Он сейчас выйдет. Он уходит со словами:
– Родители этого ребенка в Эльзасе, должно быть, вас обожают, доктор.
И вот – он уже, наверное, приправляет шампиньонами салат в своей блещущей порядком кухне.
«Как это играют в канасту? Пойду на палубу, сяду рядом с ними, – думает Венсан, – выпью стаканчик, который мне подаст – ну, конечно же, – бесценный Тако. Мои нервы могут не выдержать, но если это заметят, то виноват в этом буду я сам».
Он почувствовал, что кто-то стоит позади него: громадный силуэт загородил дверь. Это, как всегда, загадочный Джек Финлей. Однако тот, кто знал его близко, мог заметить что-то необычное в его взгляде и во всей его фигуре. Когда он заговорил, в его голосе зазвучала необычная нота.
– Ты можешь подняться ко мне, док?
– Могу, – сказал Венсан, – а что случилось?
– Странная штука.
Не спеша Венсан собрал свои инструменты – он чувствовал себя смертельно усталым. Против обыкновения, это, кажется, раздражало Финлея.
– Да не копайся же!
– Не командуй, пожалуйста, – сказал Венсан, – это меня нервирует.
Финлей сжал свои большие кулаки. «Я переборщил, – подумал Венсан, – а потом иду на попятную». Но того, что он ожидал, не произошло.
– Нервы у всех играют, – сказал Финлей. – Без шуток, док, шевелись!
Хотя извинение и не было ясно сформулировано, Венсан его почувствовал. Он стал торопиться.
На палубу падал снег.
Мелкая белая пыль, похожая на кристаллики сахара. В ярком синем небе висела туча, подобная дождевой, из нее сыпался пепел. Он падал в море и, едва коснувшись воды, мгновенно исчезал. На снастях судна слой его становился все толще. В воздухе бесшумно кружились хлопья неизвестного вещества. Мягкий как вата снег. Снегопад в марте месяце, в открытом Тихом океане! Море приняло темную окраску, и на этом фоне искрилась блестящая пыль,
У Патриции волосы стали белыми. Это произошло в одну минуту. Подняв лицо, она, смеясь, подставляла лоб, щеки, глаза, рот – на вкус хлопья были пресны, как вода.