Повелитель земного предела
Он был мощного телосложения – футов восьми ростом – и одновременно являлся наиболее совершенным представителем своей расы. Венчающие его голову массивные оленьи рога из кованой меди зрительно делали его еще выше, но подползающая старость и порочность изуродовали прекрасные в прошлом линии его лица и тела. Вместо скипетра повелитель держал в руке тонкой работы копье, медный наконечник которого весил больше, чем топор лесоруба.
Одеяние его, как мы узнали позже, было соткано из человеческих волос!
Приветственно застучали древки копий.
– Кукулькан! – прошептал Хайонвата, и все краснокожие замерли в низком раболепном поклоне.
Затем Хайонвата взял за руку Мерлина и подвел его к носилкам, где упал на колени и коснулся лбом земли. Старец гордо отступил назад, и лицо правителя побагровело.
В тот же миг рабы набросились на Мерлина, сорвали с него одежды и швырнули старца на землю. Я резко обернулся к своим людям. Тут на мою голову обрушился страшный удар, и, зашатавшись, я увидел, как мои товарищи валяются на земле под градом ударов, а меднолицые воины набрасываются на нас, смыкаются вокруг и наваливаются со всех сторон!
Еще слыша боевые кличи друзей и врагов, я чувствовал, как теплая кровь стекает струйкой по спине под панцирем и, как песок, скрипит у меня на зубах.
– Это смерть! – подумал я. И мысленно проклял вероломного друга, который притворился моим братом по крови, чтобы успешней заманить нас в ловушку. Я знал, что меня топчут ногами, но не чувствовал боли от пинков и ударов. Мне просто показалось, что земля подо мной разверзлась, и я падаю в черную бездну.
ЗМЕЯ И ЯЙЦО
Потом, помнится, я лежал в кромешной тьме – в луже холодной воды. Я попытался откатиться в сторону и услышал стоны. Но я достаточно хорошо соображал, чтобы понять, что стоны эти – мои собственные. Затем, должно быть, снова наступило забытье, ибо вдруг без всякого перерыва тьма перед моим взором рассеялась и стало светло. Но то был не дневной свет, и воздух, которым мы дышали, был не чистым свежим воздухом земли.
Как кроты, мы лежали вповалку, я и мои люди. Подавленные, мы сбились в кучу. Другие же заключенные – меднолицые воины – держались в стороне, хоть и бросали на нас странные взгляды. Все мы были раздеты донага и дрожали в сыром холодном воздухе поздней осени. Лежа на голой земле, я размышлял над тем, не является ли это уготованным нам видом казни.
Послышался отдаленный шум, и я с трудом сосредоточил взгляд воспаленных глаз на ярком свете факелов за решеткой из прочных дубовых жердей, перегораживающей вход в эту просторную подземную камеру. Решетка отъехала в сторону, и в камеру вошел офицер и два стражника с факелами. Помещение ярко осветилось.
Офицер с презрительным видом прошел между нами. Мы для него представляли явно не больше интереса, чем овцы для пастуха. Безо всякого страха он обошел камеру, осматривая стены в поисках подкопа.
Убедившись в отсутствии оного, он вернулся к входу и отрывистым голосом отдал какой-то приказ. В камеру вошли рабы с дымящимися ведрами, вылили их содержимое в длинные корыта и удалились.
Решетка плавно скользнула на место, стопорные клинья встали в пазы, и мы остались в нашей берлоге. От корыт с едой, где толкались и злобно переругивались заключенные, доносились звуки, похожие на чавканье и хрюканье голодных свиней. Меня затошнило, я перевернулся на живот и, лежа лицом в воде, мечтал о смерти.
Чья-то рука нежно погладила меня по голове и добрый голос произнес:
– Мой бедный друг!
Я снова перевернулся на спину. Это был Мерлин. Изможденный и костлявый, прикрывающий наготу лишь своей бородой, старец по-прежнему держался с достоинством.
– Встань и поешь. Соберись с силами и укрепись духом. Это еще не конец.
Только тут я увидел, кто стоит рядом со старцем: Хайонвата, заманивший нас в эту ловушку – мой брат по крови!
– Предатель! Иуда! – прохрипел я, пытаясь подняться и броситься на Хайонвату. Но я был слишком слаб даже для того, чтобы сбросить с плеча сдерживающую мой порыв руку Мерлина.
– Поешь, – повторил старец. – Наш друг такой же пленник, как и мы, и приговорен к смерти вместе с нами. Мы все объясним тебе, пока ты собираешься с силами. Положись на него как на истинного друга, ибо его будущее неразрывно связано с нашим.
Итак, поверив наконец Мерлину, я поел тушеной кукурузы и бобов из сложенных чашечкой ладоней Хайонваты, которого я хотел убить. А затем лежал, приподнявшись на локте, и слушал. Сытная пища постепенно возвращала меня к жизни, и кровь стучала в висках уже не так сильно.
Я узнал, что законы этой варварской страны подлежали неукоснительному выполнению, а преступившие их карались смертной казнью. Кодекс правил оставался неизменным в самых ничтожных мелочах. Закон, предписывающий приводить арестованных связанными, раздетыми и безоружными, был беспрецедентно нарушен появлением римлян – свободных, одетых и вооруженных!
Хайонвата вообразил, что нас, снискавших его дружбу, должны встретить здесь как друзей – и жестокое обращение с Мерлином глубоко потрясло его.
Подобное же обращение Мерлин навлек на себя отказом унизиться перед человеком, которого считал ниже себя, но которого краснокожие почитали воплощением божества, повелителем моря, неба и земли.
За хорошее отношение к нам Хайонвата поплатился своим ненадежным гражданством (ведь он принадлежал всего лишь ко второму поколению тлапалликов), а вместе с ним гражданства лишились и все его солдаты, которые не низложили вождя и не потребовали себе нового командира. Именно это известие и опережало нас в виде столбов дыма. И, ни о чем не догадываясь, мы шли навстречу уготованной нам судьбе, хоть Хайонвата после смены гарнизона крепости и заподозрил неладное. Он получил приказ привести римлян как пленников – именно поэтому его воины и при входе в город выстроились таким образом, чтобы арестовать нас, не причинив никому вреда. Но все они подлежали аресту вместе с нами.
Здесь, в яме, на протяжении трех дней беспамятства мои люди и воины Хайонваты не ладили между собой. Но злоба истощила силы противников, и в сердцах людей поселилась апатия – ибо надеяться на побег не приходилось, а ожидающий всех нас страшный конец был уже близок.
– Так что, сам видишь, Вендиций, – сказал Мерлин, – Хайонвата сделал для нас больше, чем мы имели право от него ожидать. И доброе отношение нашего друга к нам обрекло его на равное несчастье.
Я попытался улыбнуться. Было больно. Я взял руку Хайонваты.
Когда я чуть оправлюсь, мы подумаем, что можно сделать.
– Значит, мы друзья?
– Друзья, – эхом повторил я. – Мерлин, – скажи об этом нашим людям.
Старец отошел, и из-под полузакрытых век я наблюдал, как римляне и краснокожие смешиваются между собой. По крайней мере, – подумал я, – если побег невозможен, то давайте сражаться вместе, как единый народ. Затем мне стало хуже, и, кажется, я бредил. Но, однако, сознание мое не совсем угасло, ибо я видел, как меркнет свет в высоких маленьких окошечках и как рабы снова приносят пищу.
Потом я услышал голос Мерлина: «Еще один» – и, выйдя из состояния оцепенения, увидел, как огромные стражники волокут одного из тлапалликов к выходу.
Пленник отчаянно сопротивлялся и громко протестовал, а добрых полторы сотни человек неподвижно стояли и наблюдали за происходящим, не пытаясь помочь товарищу. Снова затворилась решетка, дневной свет постепенно угас, и в глубокой яме воцарилась почти непроглядная тьма.
Потом откуда-то из далекого далека, едва слышный сквозь многофутовую толщу земли, до нас донесся приветственный рев толпы – он медленно нарастал и потом резко стих. Вместе с тишиной наступила ночь, стало еще холодней, и какие-то существа скользили и ползали по нашим скорченным от холода телам.
Подобный эпизод, повторяясь вновь и вновь, стал привычным событием в нашей жизни на многие грядущие дни.
– Здесь, – пояснил Хайонвата, – протекает река, по которой мы приплыли. Здесь находится Начан, город Змеи. А здесь – сама Змея, Чиакоатль, Пожирательница, Мать-Земля, защищающая город своим собственным земляным телом – крепостной вал и объект поклонения одновременно.