Слушай песню ветра

— Через двести пятьдесят тысяч лет солнце погаснет! — прошептал ему ветер. — Щелк!
— и выключилось. Двести пятьдесят тысяч лет — совсем немного. Не обращай на меня внимания, я просто ветер. Если хочешь, зови меня «марсианин». Звучит неплохо. Хотя для меня слова не имеют смысла…
— Но ведь ты говоришь?!
— Я? Это ты говоришь! Я только подсказываю тебе.
— А что случилось с солнцем?
— Оно состарилось. Скоро умрет. Мы здесь бессильны — что ты, что я.
— Почему так быстро?
— Нет, не быстро. Пока ты шел через колодец, прошло полтора миллиарда лет. Время летит, как стрела — у вас ведь так говорят? Колодец, в который ты спустился, прорыт вдоль искривленного времени. Мы можем путешествовать по нему. От зарождения Вселенной — и до ее конца. Поэтому для нас нет ни рождения, ни смерти. Только Ветер.
— Ответь мне на один вопрос.
— С удовольствием.
— Чему ты учился?
Ветер захохотал, и весь воздух мелко затрясся. А потом поверхность Марса снова окутала вечная тишина. Парень достал из кармана пистолет, приложил дулом к виску и нажал на спусковой крючок.
 
33
Зазвонил телефон.
— Я вернулась, — сказала она.
— Давай встретимся.
— Сегодня можешь?
— Конечно.
— В пять часов у входа в YWCA 15.
— Что ты там делаешь?
— Беру уроки французского.
— Уроки французского?!
— Oui 16.
Положив трубку, я принял душ и выпил пива. Не успел допить, как водопадом обрушился проливной дождь.
Когда я добрался до места, ливень прекратился — но выходившие из дверей девушки подозрительно глядели на небо, то раскрывая зонтики, то закрывая их обратно. Я остановил машину напротив входа, заглушил мотор и закурил. По обоим бокам от дверей стояли почерневшие от дождя столбы — как могильные плиты в пустыне. Рядом с грязноватым, мрачным зданием YWCA располагалась новая дешевенькая постройка, сдающаяся по частям разным фирмам. На крыше висел огромный щит с рекламой холодильника.
Малокровная, лет тридцати женщина в переднике, весело ссутулясь, открывала его дверцу — так, что я мог видеть содержимое.
В морозильнике был лед, литровая упаковка ванильного мороженого и коробка креветок. Секцией ниже хранились яйца, масло, сыр «камамбер» и бескостная ветчина. В третьей секции лежала рыба и куриные окорочка, а в самом нижнем отделении — помидоры, огурцы, спаржа и грейпфруты. Дверные отсеки содержали по три больших бутылки кока-колы и пива, а кроме того — пакет молока.
В ожидании ее выхода я облокотился на руль и размышлял, в каком порядке я все бы это слопал. По любому выходило, что мороженое в меня уже не влезло бы. А отсутствие приправ было и вовсе смерти подобно.
Она появилась в начале шестого, одетая в розовую рубашку с короткими рукавами и белую мини-юбку. Волосы были собраны сзади в пучок. За неделю ей будто прибавилось года три — виной тому могла быть прическа, а может очки, которых раньше на ней не было.
— Что за ливень! — сказала она, усаживаясь в машину и нервно оправляя юбку.
— Промокла?
— Немножко.
Я достал с заднего сидения пляжное полотенце, забытое там после бассейна, и подал ей.
Она вытерла им лицо, волосы — и вернула мне.
— Я тут недалеко кофе пила, когда полило. Просто наводнение какое-то!
— Зато чуть прохладнее стало.
— Да уж…
Она высунула руку в окно, определяя температуру. Между нами что-то было не так.
Что-то разладилось по сравнению с последней встречей.
— Как съездила? — спросил я.
— Да никуда я не ездила. Я тебе наврала.
— Зачем?
— Потом расскажу.
 
34
Иногда случается, что я вру.
Последний раз это было в прошлом году.
Врать я очень не люблю. Ложь и молчание — два тяжких греха, которые особенно буйно разрослись в современном человеческом обществе. Мы действительно много лжем — или молчим.
Но с другой стороны, если бы мы круглый год говорили — причем, только правду и ничего кроме правды — то как знать, может, правда и потеряла бы всю свою ценность…
* * *
Осенью прошлого года мы с моей подругой забрались в постель, а потом ужасно проголодались.
— Еда какая-нибудь есть? — спросил я.
— Сейчас поищу, — ответила она.
Как была голая, она открыла холодильник, нашла там старую булку, сделала на скорую руку сэндвичи с колбасой и листьями салата, приготовила кофе и принесла все это мне. Дело было в октябре, ночи стояли прохладные. Когда она залезла обратно в постель, то была окоченевшей, как банка консервированного лосося.
— Жаль, горчицы не оказалось…
— Первый класс!
Завернувшись в одеяло и уплетая сэндвичи, мы смотрели с ней по телевизору старый фильм, «Мост на реке Квай» 17.
В самом конце, когда мост взорвали, она издала стон.
— Зачем же они его строили, старались? — и она ткнула пальцем в Алека Гиннесса, остолбеневшего в своем недоумении.
— Это был для них вопрос чести.
— Хм, — с набитым ртом она на некоторое время задумалась о человеческой чести. Так было всегда — что там делалось у нее в голове, я даже вообразить не мог.
— Слушай, а ты меня любишь?
— Конечно.
— И жениться хочешь?
— Что, прямо сейчас?
— Когда-нибудь… Попозже.
— Хочу, конечно.
— Ты мне такого не говорил, пока я сама не спросила.
— Ну, забыл сказать…
— А детей ты сколько хочешь?
— Троих.
— Мальчиков или девочек?
— Двух девочек и мальчика.
Она проглотила кофе с остатками сэндвича и внимательно всмотрелась в мое лицо.
— Врун!
Так она сказала.
Хотя это было и не совсем верно. Покривил душой я только в одном.
 
35
Зайдя в маленький ресторан недалеко от порта и слегка перекусив, мы заказали «Блади Мери» и бурбон.
— Хочешь узнать правду? — спросила она.
— А вот в прошлом году я анатомировал корову, — сказал я.
— И что?
— Вскрыл ей живот. В желудке оказался ком травы. Я сложил эту траву в полиэтиленовый пакет, принес домой и вывалил на стол. И потом, всякий раз, когда случалась неприятность, смотрел на этот травяной ком и думал: «И зачем это, интересно, корова снова и снова пережевывает вот эту жалкую, противную массу?»
Она усмехнулась, поджала губы и посмотрела на меня.
— Поняла. Ничего не буду говорить.
Я кивнул.
— Только одну вещь хочу спросить. Можно?
— Давай.
— Почему люди умирают?
— Потому что идет эволюция. У отдельных особей нет энергии, которая ей нужна, поэтому она осуществляется через смену поколений. Хотя это не более, чем одна из теорий.
— Она что, и сейчас идет, эта эволюция?
— Понемножку.
— А почему она идет?
— Тут тоже много разных мнений. С определенностью можно утверждать лишь одно: эволюционирует сам Космос. Имеет ли здесь место какая-то направленность или стремление к чему-то — вопрос отдельный. Космос эволюционирует, а мы — не более, чем часть этого процесса.
Я отставил виски, закурил и добавил:
— А откуда для этого берется энергия, никто не знает.
— Никто?
— Никто.
Она разглядывала белую скатерть, гоняя кончиком пальца лед в стакане.
— А вот я умру, пройдет сто лет — и никто про меня не вспомнит.
— Скорее всего, — сказал я.
* * *
Выйдя из ресторана, мы окунулись в удивительно ясные сумерки и побрели вдоль тихих портовых складов. Она шла рядом со мной, я мог различить запах ее волос. Ветер, перебиравший листья ив, мягко напоминал о кончающемся лете. Пройдя немного, она взяла мою руку в свою — в ту, на которой было пять пальцев.
— Когда тебе обратно в Токио?
— На той неделе. Экзамен…