Сжечь сарай
Обняв ее, я дошел до середины луга и, не говоря ни слова, уложил ее наземь.
– Какой ты молчун, – хихикнула она, бросила туфли и обхватила руками мою шею. Поцеловав ее, я отстранился, чтобы еще раз увидеть это лицо. Боже, как она была красива! Мне самому не верилось, что я могу ее вот так обнимать. Она закрыла глаза и ждала моего поцелуя.
Но тут лицо ее начало изменяться. Из ноздри выползло что-то белое, оказалось – червяк. Таких больших я раньше не видел. Черви один за другим поползли из обеих ноздрей, распространяя вокруг тошнотворный трупный смрад. Черви соскальзывали с губ в горло, некоторые ползли вверх по глазам и скрывались в волосах. Кожа на носу слезла, изнутри потекла разложившаяся плоть, оставляя после себя лишь две черные дыры. Вымазанные гнилой плотью черви полезли теперь и оттуда.
Из обоих глаз брызнул гной. Глазные яблоки под давлением гноя два-три раза неестественно дернулись и повисли на нервах по бокам. В глубине глазниц черви шевелились, как белый клубок ниток. Гноившийся мозг кишел ими. Язык вывалился из губ, как гигантский слизняк, воспалился и отпал. Разложились десны, один за другим посыпались зубы. Вскоре исчез сам рот. Из корней волос брызнула кровь, стали выпадать и сами волосы. Опять показались черви – они прогрызли в разных местах кожу головы. Но даже при этом сила ее рук, обхватывавших мою шею, не ослабевала. Я не мог ни стряхнуть ее с себя, ни отстраниться, ни даже закрыть глаза. Из желудка к горлу поднялся комок, но я не мог вытолкнуть его. Казалось, будто вся моя кожа вывернулась наизнанку. А в ушах слышался хохот феи.
Лицо девушки разлагалось. У нее, словно по команде, напряглись все мускулы, ослабла и раскрылась челюсть, изо рта посыпались комки червей, гноя и пастозной плоти.
Я решительно набрал в грудь воздуху, чтобы закричать. Пусть кто угодно – мне просто хотелось, чтобы меня вырвали из этого ада. Но в конечном итоге я не закричал. Интуитивно я понимал: такого на самом деле быть не может. Я это чувствовал. Это всего лишь жуть, нагоняемая феей. Она хочет, чтобы я закричал. Крикни я хоть раз – и мое тело навсегда отойдет ей. Только это фее и нужно.
Я закрыл глаза. На этот раз – без всякого сопротивления. И уже с закрытыми глазами я услышал шелест ветра на лугу. Пальцы девушки впивались мне в спину. Собравшись с силами, я обнял ее за талию, притянул к себе и приложил губы к комку тухлой плоти – к тому месту, где прежде находился рот. Лицо мое соприкоснулось со скользким куском плоти, с кишащим клубком червей. В нос ударил нестерпимый трупный запах. Но все это длилось только миг. Открыв глаза, я увидел прежнюю красавицу. Мягкий лунный свет падал на ее розовые щеки. Я понял, что победил фею. Я выдержал все, не проронив ни звука.
«Твоя взяла, – грустно сказал фея. – Она – твоя. А я ухожу».
И фея вышла из меня.
– Но это еще не конец, – продолжала она. – Ты можешь побеждать много раз, но проигрыш будет первым и последним. Он и станет концом всему. А когда-нибудь ты непременно проиграешь. И баста. Слышишь? Я же пока подожду.
– Почему я? – закричал я фее. – Почему не кто-нибудь другой?
Но она ничего не ответила. Только рассмеялась. Ее смех разнесся по лугу, но вскоре и эхо унесло ветром.
В конечном итоге она оказалась права. Меня сейчас преследуют власти страны. Кто-то видел мой танец – может даже, тот самый старик – и доложил куда следует, что в моем теле танцевала фея. Полиция установила слежку, а всех окружавших меня людей стали таскать на допросы. Мой напарник дал показания, что я рассказывал ему о фее. Выдали санкцию на арест, полицейские окружили завод. Благо пришла та красавица с восьмого участка и потихоньку меня предупредила. Я убежал с работы, примчался на склад готовых слонов, забрался на одного и сбежал в лес. При этом я затоптал несколько полицейских.
И вот уже месяц я скитаюсь по лесам и горам. Прячусь, ем плоды деревьев, насекомых, пью воду из речек. Однако полицейских много. Когда-нибудь меня непременно схватят. А схватив, именем революции четвертуют. Вот такая история.
Теперь фея появляется в моих снах уже каждую ночь. Предлагает опять забраться в меня.
– По крайней мере тебя не схватят и не казнят, – убеждает она.
– Но тогда я буду вечно танцевать посреди леса? – спрашиваю я.
– Именно. Выбирай, – приговаривает она, а сама хихикает.
Только мне выбрать не под силу. Слышен лай собак. Собак много. Скоро они будут здесь.
Слепая ива и спящая девушка
Расправив плечи и закрыв глаза, я ощутил запах ветра. Ветра, похожего на спелый плод. С шероховатой шкуркой, плотной мякотью и косточками семян. Когда мякоть лопалась в воздухе, косточки мягкой картечью падали на мою голую руку, слегка покалывая кожу.
Я давно не чувствовал так ветер. В Токио я прожил долго и напрочь забыл удивительную свежесть, присущую лишь майскому ветру. Что тут говорить: люди порой забывают ощущение боли. Не помнят даже холод того проникающего под кожу нечто, которое пропитывает кости.
Я хотел рассказать о таком насыщенном ветре начала лета, дующем вдоль склона, своему двоюродному брату, но потом этого делать не стал. Ему пока четырнадцать. Он ни разу не покидал родных краев. А объяснять человеку, не познавшему горечи потерь, о самих потерях бессмысленно. Я потянулся и покрутил шеей. Накануне допоздна пил в одиночестве виски, и в самой сердцевине головы оставался некий комок.
– Который час? – спросил брат. Ниже ростом сантиметров на двадцать, он всегда разговаривал со мной, задрав голову.
Я посмотрел на часы.
– Двадцать минут одиннадцатого.
Брат перехватил мою левую руку и поднес ее к своему лицу, проверяя дисплей, но не сразу разобрался с перевернутыми вверх тормашками цифрами. Когда он опустил руку, я перепроверил циферблат. Да нет, все правильно – двадцать минут одиннадцатого.
– Точно идут?
– Точно.
Брат опять подтянул к себе мою руку, чтобы убедиться самому. Его тонкие и гладкие пальцы казались слабее, чем на самом деле.
– Дорогие? Часы-то.
– Дешевка, – ответил я.
Никакой реакции. Я перевел на него взгляд и заметил, как брат, приоткрыв губы, в растерянности уставился на меня. Его белые зубы проглядывали между губ и походили на ввалившиеся кости.
– Дешевка! – отчетливо повторил я, глядя ему в лицо. – Но для дешевых часов идут точно.
Он кивнул и закрыл рот. Я закурил. Брат слаб на правое ухо. Вскоре после того, как он поступил в начальную школу, ему попали в ухо бейсбольным мячом, и он оглох. Правда, это не значит, будто он не слышит совсем ничего: как бы издалека, но звуки все же различимы. Бывают периоды, когда они слышны ему относительно хорошо, и такие, когда совсем наоборот. Изредка оба уха почти ничего не слышат. По словам его матери, то есть моей тетки, это еще и нервное заболевание. Когда нервы распределяются равномерно, глухота правого уха давит на левое. И тогда глухота обволакивает все остальные органы чувств, словно смазкой.
Иногда мне кажется, что причина не во внешней травме, а в нервах. Но утверждать точно я не берусь, как не могут ничего сказать все те врачи, которых он обошел за последние восемь лет.
– Совсем не обязательно, что дорогие часы всегда идут точно, – сказал брат. – Вот у меня раньше были вроде дорогие часы, но все равно вечно врали. В конце концов я их потерял.
– А-а.
– Ослабла застежка, и они незаметно соскользнули. Когда заметил, часов на руке не было.
Брат вскинул запястье левой руки.
– Прошло меньше года, как мне их подарили, а новые купить не могли. Так и живу с тех пор без часов.
– Без них, наверное, как без рук?
– Что-что?
– Неудобно, говорю… без часов-то? – повторил я, глядя ему в лицо.
– Да не так чтобы… – мотнул он головой. – Обхожусь. Хотя, конечно, не без неудобств. Но не в лесу ведь живем. При желании можно у кого-нибудь спросить. К тому же сам виноват, что потерял. Разве не так?