Годы исканий в Азии

Горные речки, соединяясь вместе, образуют реку Кольсай, резко падающую на север, к зелёному озеру, созданному запрудой, сложенной поперечной морёной. Отсюда можно заключить, что древний ледник доходил до этих мест и принёс массу рыхлого и каменного материала, отложенного в виде плотины. Тесная и узкая долина имеет совершенно отвесные склоны. По обеим сторонам озера нет места даже для тропинок, они обходят озеро, поднимаясь в горы. В ущелье Кольсай несколько озёр, все они имеют вытянутую форму по длине долины, однако нижних озёр я не видел, и поэтому не могу судить, как они образовались.
Вечером в юрте пастухов я с удовольствием пил из фарфоровой пиалы свежий густой кумыс. Обращаясь к хозяйке, сказал:
— Рахмат, чон рахмат (спасибо, большое спасибо). В ответ услышал русское:
— На здоровье!
Уже стемнело… Мы долго сидели у очага и говорили о цели нашей поездки в Кунгей, о путях-дорогах в этих местах и, конечно, о колхозе «Талапкер», который заинтересовал всю нашу группу. В путевом дневнике я записал: «Колхоз из года в год приумножает свои богатства, имеет комплексное хозяйство, в котором значительное место отведено животноводству. Стада насчитывают более пяти тысяч голов мелкого рогатого скота, около 700 лошадей, более 300 голов крупного рогатого скота (дойных коров более 100), много свиней. В индивидуальных хозяйствах — одна-две коровы, лошадь, несколько овец, огород».
Плохо у колхоза лишь с пастбищами. Северное побережье Иссык-Куля — зерновой район, здесь нет ни больших сенокосов, ни тем более обширных пастбищ. Примыкающий к владениям колхоза южный склон Кунгея крут и сравнительно короток, а северный находится уже на территории Казахстана. Летом по договорённости с казахскими колхозниками талапкерцы пасут скот на открытых полянах верхней части северного склона. Но зимой и здесь нет пастбищ: все покрывается снегом, сквозь который добыть корм не могут даже лошади.
Когда в Кунгее начинаются снегопады, косяки лошадей угоняют в далёкие районы Центрального Тянь-Шаня, в долину Сарыджаса, близ пирамидальной горы Хан-Тенгри, где нет глубоких снегов и хорошие корма не стравлены за лето. Недаром киргизы называют долину Сарыджас — «жёлтая весна». Хорошая прошлогодняя трава, пожелтевшая от времени, сохраняется здесь до лета.
Продолжаем наш путь по горам и долам Тянь-Шаня. Маленький караван спускается к тёплой и низкой долине Чилика и снова встречает стадо крупного рогатого скота и большую отару овец. Белыми, рыжими и чёрными пятнами раскинуты овцы по тёмно-жёлтому склону горы. За стадами наблюдает старый киргиз, сидящий верхом на быке.
Я поздоровался:
— Селям, аксакал.
— Аман, аман, — ответил пастух и повернул в мою сторону медлительного, тяжёлого быка.
— Как пройти на Чилик?
— Когда сверху увидишь целиком все озеро на дне долины, тогда тропа резко повернёт на запад,
— А чьи овцы? — спросил я.
— Колхоза «Талапкер».
Я невольно улыбнулся. Точь-в-точь как в сказке «Кот в сапогах», в которой путешествующий король на вопросы, кому принадлежат замок, поля, леса, стада, получал неизменный ответ: «Маркизу де Карабасу».
— Хош! — попрощались мы с друг с другом. — Хош! В добрый путь! Счастливо оставаться!
Это была наша последняя встреча с чабанами иссык-кульского колхоза «Талапкер».
Второй день льёт дождь, долгий, томительный, и кажется, нет ему конца. Над моим спальным мешком течёт, и ночью я кочую по палатке, выбирая сухие места. Старая, худая
палатка уже не выдерживает длительного ненастья. В такую погоду пути нет. На косогорах навьюченные лошади скользят и могут свалиться в реку.
Пенистый горный поток не мутнеет, как обычно, не заливает низменные берега. Ближайшие скалистые вершины, громоздящиеся над долиной, покрыты снегом. Похолодало. Снега и льды в верховьях не тают, вода чистая, уровень её не меняется.
На лугу пасутся наши лошади, с гривы и хвоста падают прозрачные капли. Лошади стоят на ветру, и ветер прижимает тяжёлый сырой хвост к ногам.
Среди альпийской зелени Тяньшанских гор, у шумной реки, читаю «Мещерскую сторону». Автор много бродил по белому свету, от его внимательного и доброжелательного взора не ускользают детали, украшающие его рассказы. Константин Паустовский был неутомимым путешественником, он любил Родину, её природу, и его описания всегда правдивы. В «Карабугазе», «Колхиде» самые обычные описания природы прозрачны, овеяны поэзией, и в то же время в них тонко подчёркнуто неповторимое своеобразие пейзаж.
Скучной природы не бывает, каждый из ландшафтов имеет свои особенности, нужно только уметь их увидеть и раскрыть.
Мещерская сторона совсем не похожа на тяньшанский край: там — плоская низменность, северные леса, медленные реки, торфяные болота, мрачные озера; здесь — зелёные горы, глубокие изумрудные озера, прозрачные быстрые реки, иссиня-белые ледники и снега в горах, и кажется, что величествен и разнообразен Тянь-Шань и невзрачна и однообразна Мещера, но понятны и милы моему сердцу слова писателя: «Неужели мы должны любить свою землю только за то, что она богата, что она даёт обильные урожаи и природные её силы можно использовать для нашего благосостояния!
Не только за это мы любим родные места. Мы любим их ещё за то, что, даже небогатые, они для нас прекрасны.
Я люблю Мещерский край за то, что он прекрасен, хотя вся прелесть его раскрывается не сразу, а очень медленно, постепенно.
На первый взгляд — это тихая и немудрёная земля под неярким небом. Но чем больше узнаешь её, тем все больше, почти до боли в сердце, начинаешь любить эту обыкновенную землю. И если придётся защищать свою страну, то где-то в глубине сердца я буду знать, что я защищаю и этот клочок земли, научивший меня видеть и понимать прекрасное, как бы невзрачно на вид оно ни было, — этот лесной задумчивый край, любовь к которому не забудется, как никогда не забывается первая любовь» [40].
Любовь к Родине, её лесам или горным громадам — благородное чувство, не отвлечённое, а ясно ощутимое. Оно воплощается в обычные знакомые пейзажи и, быть может, в эти величественные пейзажи тяньшанских лесов, в гладь бездонного Иссык-Куля или в безбрежные каракумские пески.
Скоро ветер разорвёт лохматое покрывало облаков и понесёт их в далёкие южные страны, где растают они подобно дыму в вечерних сумерках. Засветит солнце, и наш маленький караван не спеша снова двинется в путь-дорогу.
Позади остались поросшие еловым лесом скалистые щели, по которым бурлили горные потоки. Мы вышли к широкой долине Чилика, к большой реке. На низких галечных террасах пышно раскинулась урема. Тополь, рябина, берёза украшали пойму Чилика. По склонам росли кустарники, образуя порой непроходимые заросли.
Осень уже вступала в свои права. В этих южных широтах осенние леса так же хороши, как и на Русском Севере. Багряные цвета уже преобразили леса Северного Тянь-Шаня. Кустарники были усыпаны ягодами.
Чилик течёт параллельно хребтам Кунгей и Заилийскому. Он берёт начало на высоком горноледниковом Чилико-Кеминском узле и направляется на восток, принимая множество притоков, спускающихся главным образом с северного склона Кунгея. Постепенно Чилик становится большой рекой, по которой сплавляют лес. Недаром местные жители назвали реку Тау-Чиликом — «горной бочкой».
Караван медленно двигается вверх по долине. На террасах колхозники-казахи поднимают целину, пашут озимь, косят яровой ячмень и собирают его в небольшие копны. Весёлые молодые казашки забросали нас вопросами: куда мы едем, кто мы такие, что везём во вьюках? Пригласили нас в аил, который должен встретиться на нашем пути через несколько километров.
Действительно, невдалеке, у устья Кутурги, стояли две юрты. На просторной поляне паслись толстые ленивые кобылицы. Нас угостили кумысом. Хозяйка юрты наливала белый напиток из ведра в пиалы столько раз, сколько желали гости. Это были последние юрты в долине Чилика. За аилом долина сузилась, река текла в ущелье.