Ристалища Хаббы
– Попутчики меня продали, два купца, туранские гадюки! Плыл я с ними на корабле в согласии и дружбе, а на берегу зазвали они меня в кабак, напоили и сдали с рук на руки портовой страже. Уснул я пьяный на мягких коврах, с тремя красотками под боком, а проснулся в железе… Вот так-то!
– А зачем туранцам это делать? – изумился Сайг.
– Почем я знаю? Может, их от пошлин освободили… Они в Хаббе каждые два месяца бывают по торговым делам и, видно, наслышались, что появился тут боец, один глупый рыжий асир, коему никто не может намять холку… Вот и решили выслужиться, сдать меня хаббатейцам к собственной выгоде!
Сигвар покачал головой.
– Странное дело! Конечно, псе хаббатейцы – крысы, жабы и шакалы, но с законами у них строго. Меня сюда привезли как невольника и продали как раба. Но ты-то был свободным человеком! И чужестранцем! Таких в Хаббе без вины не трогают.
– Нашли и вину, – мрачно заметил Конан. – Будто бы я платил в кабаке поддельным серебром, ломал столы и бил всех подряд. А еще хулил их поганого Трота и громоносного осла, царя Хаббатеи.
– Может, так оно и было? Чего не сделаешь спьяна…
– Не было! Я только и успел, что накачаться вином да переспать с тремя девчонками!
– Хмм… Ну, тебе видней… А девки-то хоть оказались хороши?
Конан ухмыльнулся.
– Еще как хороши! Напильник ведь они бросили… в пироге…
– О! – Сайг на мгновение оторвался от решетки. – Значит, пришелся ты им по сердцу, киммерийский козел!
– Митра их надоумил, – сказал Конан. – Не иначе, как сам Митра.
– Митра внимает тем, за кого молятся жрецы, а они и слова не скажут бесплатно. Какое дело Митре до нищих бродяг вроде нас с тобой?
– До тебя ему, может, и дела нет, а за мной он приглядывает. Я ему нужен.
– Это еще зачем? – Аснр, пораженный, прекратил пилить и уставился на Конана. Поколебавшись, тот начал свой рассказ: о том, как встречались ему время от времени слуги Митры, грозные воители, сражавшиеся и стальными мечами, и огненными молниями; о том, как возмечтал он овладеть их смертоносным искусством; о том, как отправился в дальнюю дорогу в гирканские степи, за которыми на склоне гор живет божественный старец, Наставник, дарующий власть над сталью и огнем.
Сигвар слушал, словно зачарованный. Когда история закончилась, он потянулся к бороде, рванул ее несколько раз, глубоко вздохнул и спросил:
– А дорого ль берет тот старикан за свои секреты? И я бы не прочь научиться пускать молнии, если цена невелика…
– Невелика, – ухмыльнулся Конан.
– Ну? Тогда и я с тобой! Раздобудем по дороге золота да камней, тканей да ковров, нагрузим на верблюда – так, что у него горб просядет, – и приволочем твоему старику…
– Золото да ткани ему без надобности, – сказал Конан. – Вся плата за учение – обет. Клятва, что никого не обидишь и не прольешь зря чужой крови.
Сигвар приуныл.
– Такого обещанья я дать не могу, – произнес он, вновь принимаясь за решетку. – Я и трезвый-то случается бешусь, а уж как выпью вина… – асир сокрушенно покачал головой. – Нет, это не по мне! Разве можно поклясться, что никого в жизни зазря не пришибешь? Коль такое про человека станет известно, его не будут бояться, а тогда и чародейство не спасет. Всадят нож из-за угла, и отправишься на Серые Равнины верхом на этой самой молнии…
– Не хочешь, не надо. Но ты мог бы добраться со мной до Дамаста, – предложил киммериец.
– А где этот Дамаст? И что я там буду делать?
– Богатый город к востоку от Хаббы, на Великом Пути в Кхитай. Говорят, его правителю нужны солдаты, и платит он хорошо. Наймешься в войско, будешь ездить на бронзовой колеснице да пить хмельное. Говорят опять же, что вина в Дамасте не хуже, чем в Хаббе. А еще говорят, что дамастинский дуон Хаббатею не любит и готов вцепиться в глотку громоносному Кирланде. Так что ты, возможно, возвратишься сюда с тысячью колесниц и пустишь кровь хаббатейским ублюдкам.
Сигвар некоторое время обдумывал эту мысль, довольно кивая головой, потом спросил:
– Ну, а ты что станешь делать, когда доберешься до Дамаста?
– Пойду на север, к Наставнику.
– А потом? Когда научишься метать молнии?
– Для начала загляну в Хаббу. И если ты не поспеешь сюда прежде с дамастинским войском, спалю проклятый город!
– А если поспею? Конан пожал плечами.
– Тогда спалю все, что уцелеет. Дотла спалю!
* * *Хоть Сигвар и не собирался идти к божественному Наставнику, любопытство снедало его, и в ближайшие день-два он выспрашивал у Конана все подробности о слугах Митры и их таинственном искусстве, Перепиливая толстые железные штыри, Конан вспоминал прошлое, думал, рассказывал. О воителе Фарале, поразившем молнией черного колдуна под славным городом Шадизаром, о веселом малыше Лайтлбро, с коим его свела судьба на заброшенной дороге из Офира в Коф, об аргосце Рагаре, сразившем по воле Митры огненных подземных демонов и павшем в том бою. Про Рагара он говорил больше всего, ибо облик аргосца и недавние события, связанные с ним, еще не потускнели в памяти Конана, Он рассказывал Сигвару, как собирался отплыть в Западный океан, на далекий остров Владычицы Снов, и как явился к нему Рагар, требуя, чтоб корабль изменил курс, ибо аргосцу надо было попасть к другому островку, гибнущему от ярости огненных демонов. Рассказывал, как побились они об заклад, споря, к какому из островов ветры понесут корабль; и как, волею Митры, судно приплыло туда, куда было нужно Рагару. Рассказывал, как поднялся Рагар на склон вулкана, как бился он там, защищая несчастных островитян, как рассекал молниями лавовые языки, сокрушал скалы, заваливал каменными обломками жадную пасть огнедышащей горы. И как победил! Пал, но победил, вверив душу свою светлому Митре.
Рассказывал Конан и о клинках, завещанных ему, о благородной стали, что томилась сейчас в кладовой, среди прочих мечей, секир и копий, недостойных лежать рядом с наследством Рагара. Эти клинки особенно заинтересовали асира; как все его воинственные соплеменники, он относился к чудодейственному оружию с великим почтением. Сайг долго выспрашивал, в чем заключается магическая сила рагаровых мечей, но Конан того не знал. Он помнил лишь, что Рагар, умирая, проговорился, что клинки его не простые и нужно беречь их как зеницу ока.
От всех этих расспросов и рассказов Конан пришел в некоторое возбуждение, все возраставшее по мере того, как близилась ночь побега. Он вновь принялся размышлять о своей цели, о великой мощи, которой хотел овладеть, о неведомых пока царствах, что станут покорны ему, о власти, что придет ему в руки. Еще он думал об Учителе, о божественном Наставнике, и о том, захочет ли старец поделиться с ним своими тайнами. Мысли эти преследовали киммерийца целый день и, видно, остались ночевать в его голове, ибо приснилась ему дорога – тот путь, что предстояло пройти от Дамаста на север.
Он знал, что должен пересечь степь, травянистую степь, постепенно переходившую в пустыню. Там, на рубеже меж ними, тянется с востока на запад обширная полоса каменистой почвы, спаленной солнечными лучами и жаркими ветрами; наткнувшись на нее, он разыщет руины старой башни, торчащие подобно изломанным зубам на плоской, выровненной человеческими руками вершине холма – знак, о котором рассказывал Рагар. От этой разрушенной древней твердыни, построенной неведомо кем и неведомо когда, дорога ляжет на север. По утверждению аргосца, страннику предстояло идти день за днем, словно убегая от солнца – так, чтобы его лучи светили в затылок. И если он не собьется с пути, не высохнет от жажды, не умрет от голода или змеиного укуса, не станет жертвой внезапно налетевшего самума, не канет в зыбучих песках – словом, если он вынесет все эти тяготы и мучения, то рано или поздно увидит на горизонте горную гряду, будто бы подпирающую небеса, а перед ней – огромный потухший вулкан с пологими коническими склонами и иззубренной вершиной. Эта гора будет серо-коричневой, угрюмой и бесплодной – такой же, как раскинувшийся за ней хребет; однако у самого подножья внимательный глаз заметит яркую полоску зелени, словно нанесенную исполинской кистью на скальный выступ. Там – вода, деревья и травы; там – спасение от зноя, отдых после долгого пути; там – обитель Наставника, и нашедший ее будет жить.