Судак

– 7 –  
Ильин шел по лесу от комбата к себе, и в голове его неотвязно вертелось:
Итак, начинается песня о ветре,
О ветре, обутом в солдатские гетры,
О гетрах, идущих дорогой войны,
О войнах, которым стихи не нужны…
Он не помнил, откуда это, и чье это, и как оно ему в голову попало – стихов он не любил и знал их мало, – но вот лезут навязчиво строчки, и никак нельзя от них избавиться.
Где-то, совсем недалеко, справа, мигнул красный огонек цигарки, и невидимый в темноте часовой обругал курившего, тот что-то пробурчал в ответ и повернулся, очевидно, на другой бок – огонек погас.
Ильин на кого-то наткнулся.
– Кого ищете, товарищ лейтенант?
– Сергеева или Жмачука. Не знаете, где они?
– Так Жмачук же дежурный сегодня по батальону, – ответил голос снизу. – Его тут нет.
– А Сергеев?
– Сергеев? – Боец сел на корточки. – Во-он, видите, дуб здоровый. Если присмотреться, видно. С развилкой. Так от него шагов двадцать правее. Только у них малярия опять. С вечера еще затрясло.
– У кого, у Сергеева?
– Ага…
– Вот черт – Жмачука нет, Сергеев болен. А Вовк где?
– Там же, у дуба. Палатка там у них. Позвать, что ли?
– Нет, нет, не надо. Я сам.
– А то я мигом.
– Спасибо, не надо.
Вовка пришлось долго трясти, пока он не проснулся.
– Ну, чего? – он приподнялся на локте и приблизил свое лицо к лицу Ильина. – Это кто? Это вы, товарищ лейтенант?
– Я, я. Поднимайтесь.
– А что?
– На задание надо идти.
– На какое еще задание? – в голосе Вовка не слышалось ни малейшего азарта.
– Сейчас узнаете. Вставайте.
Вовк, ворча, стал искать сапоги.
– Тюлька! – заорал он на весь лес. – Куда ты сапоги дел, чертова голова?
Никто не ответил, и Вовк опять стал шарить вокруг себя.
– А о каком это задании вы говорите, товарищ лейтенант? – раздался вдруг слева голос Сергеева.
– Спите, спите, Сергеев. Я не к вам.
– А какое задание?
– Я не к вам, я к Вовку. Вергасов приказал высоту одну тут захватить. Вот и…
Сергеев сразу сел.
– Какую? 103,2?
– 103,2.
– Сейчас мы ее возьмем. Одну минуточку.
Сергеев оперся о плечо Ильина и встал. Даже сквозь гимнастерку чувствовалось, что рука у него горячая.
– Слушайте, у вас же это самое, куда вам, – запротестовал Ильин.
– А у вас – первое задание, – шепотом в самое ухо сказал Сергеев, и на Ильина пахнуло жаром. – Что важнее? А? Вовк все равно до утра сапоги искать будет.
Высота 103,2 находилась в полукилометре от занимаемой батальоном рощи. Попасть на нее можно было или прямо, перейдя дорогу, по равнине, или же слева, по так называемому Г-образному оврагу. Решили, что один взвод ударит в лоб, другой из оврага. Сергеев настаивал, чтобы удар прямо поручили ему, но Ильин заупрямился. Он считал, что по оврагу идти менее опасно, и ему было неловко посылать на более трудный участок Сергеева. Тому пришлось подчиниться.
В обороне остался взвод Вовка. Ильин взял солдат Жмачука, Сергеев пошел со своими.
Было около часа, когда оба отряда двинулись к высотке. Темень стояла адова. Небо с вечера затянуло тучами. Ильин к тому же был близорук, поэтому старался держаться Кошубарова, сержанта из взвода Жмачука, хвалившегося, что видит ночью как кошка. И действительно, он полз так быстро и уверенно, как будто по крайней мере раз десять здесь ползал и знает каждую кочку.
Ильин запыхался, с трудом поспевая за Кошубаровым, и все боялся, что солдаты потеряют направление или отстанут. Но солдаты не терялись и не отставали. Во время небольших передышек – пятьсот метров, да еще в темноте, в один прием не проползешь – Ильин слышал, как рядом с ним кто-то дышал, отряхивался, тихо сплевывал. Потом почудилось, что они не туда поползли, что высота осталась где-то значительно левее, что Сергеев давно сидит на исходной и нервничает и не может понять, что же случилось в конце концов. Условлено было начать бросок без всякого сигнала ровно в час сорок пять, но в последнюю минуту Ильин забыл поменяться с Кошубаровым часами (у того были светящиеся), и сейчас ему казалось, что положенный срок прошел и что ползут они никак не меньше часа.
Кошубаров неожиданно остановился и, когда Ильин к нему подполз, вытянул руку вперед.
– Видите?
Ильин напряг зрение, но ничего не увидел.
– Высотка, – задышал ему в ухо сержант. – Метров полтораста осталось.
Ильин опять посмотрел, сощурил даже глаза, но так ничего и не увидел.
Снова поползли. Местность стала подниматься. Изредка попадались кустарники. Впереди вырисовывался гребень высотки – очевидно, взошла луна или тучи поредели, а может быть, просто потому, что подползли ближе.
Когда же до исходного для броска рубежа осталось каких-нибудь десять-пятнадцать метров, до слуха Ильина донеслась чья-то речь. Ее услышали все: движение разом прекратилось. Кошубаров прижался к земле и застыл.
Говорили немцы. Говорили вполголоса, но без всякой опаски, – они не подозревали, что противник может оказаться так близко.
Ильин напряг слух.
– Сколько там осталось? – донеслась сверху, чуть-чуть слева, гортанная немецкая речь.
– Штук десять, – ответил кто-то справа.
– А у Хельмута?
– У Хельмута не знаю. Штук пять, вероятно.
Немного погодя донесся и третий голос:
– Кончили первый ряд?
– Кончаем, – ответили справа. – Минут через пять кончим.
«Минируют… – мелькнуло у Ильина в голове. – Вот черт…» Он подполз к Кошубарову и в темноте нащупал его руку. На часах было четверть второго. Неужели так мало ползли?
– Минируют, сволочи… – еле слышно выругался Кошубаров; он тоже понял или догадался, о чем говорили немцы. – Что будем делать?
– Что будем делать?
Ильин впервые понял, вернее даже не понял, а почувствовал, что сейчас именно от него, а не от кого-либо другого зависит все дальнейшее. От того, как быстро он сообразит, и от того, как быстро принятое решение будет осуществлено, зависит не только его жизнь – как ни странно, сейчас он меньше всего думал о ней, – а жизнь двадцати человек, устами Кошубарова спросивших его: «Что будем делать?» От этого зависит успех всей операции. Там, в лесу, у комбата, и позже, когда они с Сергеевым собирались, он ловил себя на том, что больше всего ему хочется не подкачать, показать всем: Вергасову, Коновалову, майору Филиппову и даже милому, трогательному Сергееву, что вот он – шляпа, мямля, а тоже может кое-что делать. Детская черта, но что поделаешь, она была и проявилась у него здесь, на фронте, как невольный ответ на отношение к нему окружающих. Однако теперь, на склоне высотки, которую ему, лейтенанту Ильину, поручено было захватить, он и не думал об этом.