В родном городе

До города было минут тридцать езды. Трясло немилосердно. Ребята хохотали, валясь друг на друга. Капитан сидел мрачный, смотрел в окно.
Прощаясь, протянул Сергею руку.
– Ну так как?
Вопрос был задан, кажется, в седьмой раз, и было ясно, что теперь уже просто для очистки совести.
Сергей искоса взглянул на капитана.
– А гроши е?
– На трамвай, что ли?
– Да при чем тут трамвай? Надо же смочить это дело, как по-твоему? У меня всего десятка. – И слегка толкнул капитана в плечо. – Где у вас тут заправочный пункт?
 
– 12 – 
Как-то, вернувшись домой, Шура обнаружила на своей кровати спящего Сергея. Он давно уже не появлялся, чуть ли не с того дня, когда жонглировал бутылками, и сейчас эта распростертая на кровати фигура несколько удивила ее.
Сергей потянулся и зевнул.
– Привет!
Шура подошла к балконной двери и открыла ее. Уходя, она обычно закрывала ее, чтоб не наносило пыли.
– А накурил-то как! Не продохнешь. Ты где пропадал?
– Не пропадал, а работал.
– Рассказывай!..
– А чего мне рассказывать. Только что из Москвы вернулся.
Звучало не очень правдоподобно.
– А чего ты там делал?
– Не гулял, конечно. – Он сел на кровати и протер глаза. – Помыться у вас можно на кухне?
– Да погоди ты! Расскажи сначала толком.
Сергей встал, снял с гвоздя полотенце и перекинул его через плечо.
– Вот какие все женщины любопытные! Ну, сменил я профессию, вот и все.
Шура недоверчиво взглянула на него.
– Опять тапочки?
– Нет, на этот раз не тапочки.
– А жаль, – сказала Шура. – Мои совсем уже кончились. – Она кивнула головой в сторону валявшейся в углу совсем уже растоптанной пары белых тапочек.
Сергей посмотрел в угол. Потом молча подошел туда, наклонился, взял тапочки в руки, несколько секунд внимательно их рассматривал и вдруг, размахнувшись, вышвырнул их в балконную дверь.
– Чтоб больше я их никогда не видел…
Шура улыбнулась.
– Ну, ладно, ладно… – И, чтоб переменить разговор, спросила: – Так какую же ты профессию выбрал?
– Инструктор по теории пилотирования при аэроклубе, – мрачно сказал Сергей. – Хорошо звучит, а? – и вышел на кухню.
– Значит, опять летаешь? – спросила Шура, когда он вернулся из кухни чистенький, с невытертым в ушах мылом.
– Черта с два! Только название, что инструктор. Гоняю по учреждениям, выколачиваю доски, гвозди, цемент. Завхоз, в общем.
Он повесил полотенце на гвоздь, вышел на балкон и развалился в своем любимом плетеном кресле.
– Сидят там эти бюрократы, дюймового гвоздя из них не выколотишь. Животы себе поотращивали, канцелярские души. Хлопцев жаль, хорошие подобрались, а то плюнул бы, ей-богу, и послал бы всех к такой-то матери… Лезешь за шестьсот рублей из кожи вон, а им, начальничкам этим, подавиться бы им на том свете, хоть бы хны…
Он стукнул кулаком по колену. Шура улыбнулась и, зная, что, если вовремя не перебить Сергея, он в своем гневе дойдет до нецензурных слов, спросила:
– А в Москву чего ездил?
– Как чего? Не гулять, я ж тебе сказал. Голоса там лишился, все кулаки о столы оббил, но дело сделал – к весне «удвешка» будет. Покричишь, всего добьешься.
Он стал рассказывать о Москве. До этого он был в ней только раз – в середине октября сорок первого года. Темная, тревожная, с висящими в небе аэростатами, она произвела тогда на него мрачное впечатление.
То были самые трудные дни в жизни Москвы. Учреждения эвакуировались. По пустынным улицам проезжали машины, груженные шкафами, стульями. На окраинах и на самых широких улицах строили баррикады и расставляли в несколько рядов железные ежи. Дома были раскрашены в нелепые яркие цвета. На некоторых нарисованы были деревья и целые рощи. У людей были напряженные лица.
Сейчас не то. Летчицкое сердце Сергея не могло нарадоваться обилию машин. Их было так много, столько их бегало теперь по улицам, что Сергей часами, забыв обо всем, спорил с шоферами о преимуществах тех или иных марок и с упоением возился, уткнувшись вместе с шофером в закапризничавший карбюратор. Ненавистный всем москвичам запах бензина только нравился ему.
Метро ему тоже понравилось. Но не красотой своей – все эти мраморы и граниты на Сергея мало действовали, – а чистотой – спичку даже не уронишь! – и четкостью работы. Сергей любил четкость и безотказность механизма, в метро он это нашел.
Кроме того, он был в планетарии и стереокино. Но ни то, ни другое ему не понравилось.
– Большой интерес на звезды смотреть. А в кино этом только шея болит. Ну его!..
Зато ресторан «Москва», куда по деловым соображениям надо было сводить одного товарища, произвел на него сильное впечатление.
– Сидишь себе на крыше, как пан, смотришь на Кремль, пьешь «Столичную» с салатиком оливье, а внизу люди бегают, как муравьи. И тарелки подогретые, придумают же только!
Поездкой своей Сергей остался доволен.
Зато когда он вернулся домой и ввалился в свою сырую, засыпанную окурками комнату, ему стало вдруг скучно.
– Берлога, одно слово – берлога. Решил к тебе зайти. – Сергей искоса посмотрел на Шуру. – Дай хоть картинку какую-нибудь на стенку или цветов горшочек.
– Бери, – сказала Шура.
– А тебе не жалко?
– Чего их жалеть? Музейная ценность, что ли?
Сергей посмотрел на Шуру.
– Что-то вид у тебя неважный. Работаешь все?
Шура ничего не ответила.
– Денежки все зарабатываешь? – Он прошелся по комнате. – Так я эту возьму, с волнами, она как будто побольше. – Он влез на стул и снял картину. Тяжело соскочил. – Проклятый протез, опять натирать стал. Газета есть? Старая какая-нибудь.
Шура указала на этажерку. Сергей взял и старательно завернул картину.
– А где благоверный? На занятиях, что ли?
– Очевидно…
– И утром и вечером? В хвост и в гриву? Держись только, попался парень… Кстати, скажешь – из Москвы ему привет от одного парня, с которым воевал. Скажешь – от Матвеева. Где-то они на Украине вместе грязь месили.
Шура кивнула головой.
– Ну, а цветы в другой раз! – Сергей посмотрел на стоящие на окне и балконе кактусы, фикусы, бегонии. – Или к черту! Все равно завянут. Поливать не буду, солнца нет… – Он вздохнул. – Жаль все-таки, что супруг твой из той жилищной лавочки ушел. Надоела мне что-то моя дыра. Стареть, вероятно, стал. К уюту потянуло.
Он стоял у двери с картиной под мышкой и все почему-то не уходил.
– Пришла бы хоть, прибрала. И вообще, почему ты чаем не угощаешь?
– А ты хочешь? – Шура подняла голову.
– Хочу. Или, вернее, домой не хочу. Поставь-ка чайник.
Шура вышла на кухню, потом вернулась. Сергей опять удобно расположился в плетеном кресле и положил ногу на перила – последнее время она стала у него почему-то отекать.
– Помнишь, как ты меня тогда все обедом угощала? – сказал он смеясь. – А я все отказывался, говорил, что тороплюсь куда-то. А Федя твой все по карте мне показывал, какие города наши заняли. Помнишь?
Шура поставила на стол два стакана, баночку с повидлом. Подложив дощечку, стала резать хлеб.
– А где он сейчас? В Риге все?
– В Риге.
– Пишет?
– Нет.
– А в общем, неплохой парень. – Сергей рассмеялся и подмигнул одним глазом. – Чем он только тебя опутал, никак не пойму. Пацан ведь…
Шура серьезно посмотрела на Сергея.
– Ты знаешь, я не люблю, когда ты так разговариваешь. Мне это неприятно.
– Ладно, ладно, не буду, – он опять рассмеялся. – Нельзя уж и подразнить. При Кольке же я не говорю.
– Николай здесь ни при чем, – сказала Шура.
– То есть как это – ни при чем? Муж, и ни при чем? Вот это мне нравится.
Шура подошла к шкафу и, не поворачиваясь, сказала:
– Николай здесь больше не живет.
– Как не живет?
– Очень просто. Не живет, и все.
Сергей свистнул. Подошел к Шуре, потом к столу, опять вышел на балкон.
– Я ему переломаю все кости, – тихо сказал он. – Все до одной. Понятно?