Четвертая профессия
— Сколько сортов таблеток было у него в коробке?
Я попытался вспомнить. Голова у меня гудела от перегрузки.
— Не знаю, право, было ли у него больше, чем по одной таблетке каждого вида. В коробке лежали четыре жестких листа, как страницы книги, и каждый лист усеян рядами углублений с таблетками. По-моему, шестнадцать рядов вдоль и восемь поперек. Моррис, надо позвонить Луизе. Даже если она вчера видела меньше моего, то запомнила все равно больше.
— Вы про Луизу Шу, официантку? Не возражаю. А может, она еще подтолкнет вашу память?..
— Тоже верно.
— Позвоните ей. Скажите, что мы ее встретим. Она ведь в Санта-Монике живет?
Подготовился он основательно, ничего не скажешь.
Луиза еще не успела снять трубку, как Моррис передумал:
— Знаете что, попросите ее приехать в «Длинную ложку». И скажите, что за беспокойство ей будет хорошо заплачено.
Луиза подошла к телефону и заявила мне, что я ее вытащил из постели, а я ответил, что ей хорошо заплатят за беспокойство, а она спросила, что это еще за дурацкий розыгрыш.
Повесив трубку, я поинтересовался у Морриса:
— Почему в «Длинную ложку»?
— Мысль мне пришла. Я вчера ушел из бара одним из последних. И, по-моему, вы вчера уборку не делали.
— Я что-то чувствовал себя странновато. Вроде бы немножко прибрался.
— Мусор из урн не выбрасывали?
— Да мы этого сами и не делаем. По утрам приходит один дядя, протирает полы, выносит мусор и все такое. Но последние два дня он болеет гриппом и не выходит из дома.
— Вот и славно. Одевайтесь, Фрейзер, поедем в «Длинную ложку»и посчитаем, сколько там найдется оберток от «монашьих» таблеток. Их не так уж трудно будет найти. Тогда мы будем знать, сколько таблеток вы приняли.
Я поневоле заметил, что, пока я одевался, в поведении Морриса произошла еле уловимая перемена. У него появились замашки собственника. И он все время держался вблизи, как бы в постоянной готовности пресечь любую попытку украсть меня, а равно любую мою попытку сбежать.
Может, просто воображение разыгралось, только я уже начал жалеть, что так много знаю о «монахах».
Я задержался, чтобы перед уходом опорожнить кофеварку. Сила привычки. Каждый день, уходя, я ставлю ее в посудомойку. Когда в три часа утра я возвращаюсь домой, ее можно сразу же заправить снова.
Я вылил остывшую жижу, помыл кофеварку и уставился вовнутрь неверящим взглядом. Там лежал свежий кофе, чуть-чуть влажный от пара. Он еще не был использован.
Под дверью на лестнице торчал еще один сотрудник секретной службы — высокий, с зубастой усмешкой, по виду со Среднего Запада. Звали его Джордж Литтлтон. После того, как Билл Моррис познакомил меня с ним, он не произнес ни слова. Вероятно, мина у меня была такая, точно я собираюсь его укусить. Я бы и укусил. Потому что мое чувство равновесия вело себя как больной зуб, ни на секунду не позволяя забыть о себе.
Спускаясь в лифте вниз, я буквально физически ощущал, как перемещается вселенная вокруг меня. Словно у меня в голове разворачивается карта в четырех измерениях. В центре этой карты был я, а вся остальная вселенная вращалась вокруг меня с различными переменными скоростями.
Мы влезли в «линкольн-континенталь». За руль сел Джордж. Карта в моей голове стала еще раза в три чувствительнее, регистрируя каждое прикосновенние к тормозу и акселератору.
— Мы зачисляем вас на ставку, — говорил Моррис, — если вас устроят наши условия. Вам известно о «монахах» больше, чем кому бы то ни было на Земле. Оформим вас консультантом, будем платить вам тысячу долларов в день и записывать все, что вы сумеете вспомнить о них.
— С условием, что я смогу уволиться в тот момент, когда сочту, что из меня уже выкачали все до донышка.
— Договорились, — ответил Моррис. Но он лгал. Они собирались держать меня до тех пор, пока самим не надоест. Однако сейчас я с этим ничего не мог поделать.
Я не понимал, откуда во мне такая уверенность, и потому спросил:
— А с Луизой как?
— Насколько я помню, она, в основном, крутилась возле столиков. Вряд ли она знает что-либо существенное. Мы заплатим ей за первые два дня, по тысяче за каждый. Во всяком случае, за сегодня заплатим обязательно, независимо от того, знает она что-нибудь или нет.
— Идет, — сказал я и попытался сесть поудобнее.
— Ценность для нас представляете именно вы, Фрейзер. Вам просто фантастически повезло. Эта их таблетка с языком даст нам колоссальное преимущество во всех контактах с «монахами». Им о нас еще предстоит узнать. А мы о них уже знаем. Слушайте, Фрейзер, как выглядят «монахи» под своими сутанами?
— Они не гуманоиды, — ответил я. — Сейчас они ходят выпрямившись лишь для того, чтобы не смущать нас. С одного бока сутана у них вздувается, будто под ней спрятано какое-то оборудование. Никакого оборудования там нет. Это часть их пищеварительной системы. Голова у «монаха» большая, как баскетбольный мяч, но наполовину пустая…
— А что, обычно они бегают на четвереньках?
— Да, они четверорукие и очень цепкие. Животное, к которому они восходят, живет в лесах из растений, похожих на гигантские одуванчики. Каждая из четырех рук способна метать камни. Такие звери до сих пор обитают на Центре — это родная планета «монахов». Однако вы ничего не записываете…
— Я включил магнитофон.
— Неужели? — мне просто захотелось подшутить.
— Можете не сомневаться. Нам пригодиться любая мелочь, какую вы только припомните. Мы ведь пока что не знаем даже, каким образом ваш «монах» очутился в Калифорнии.
«Мой монах»— вот смехотища…
— Меня вчера проинструктировали, но бегло. Я вам еще не рассказывал? Я гостил у родителей в Кармеле, как вдруг вчера утром позвонил мой начальник. Десять часов спустя я знал все, что известно о «монахах» любому другому смертному, не считая, разумеется, вас.
До вчерашнего дня мы полагали, что все «монахи», прибывшие на Землю, находятся либо в здании ООН, либо в своей шлюпке. Наши люди, Фрейзер, несколько опытных космонавтов в лунных скафандрах, заглядывали в эту шлюпку. На Землю прибыли шестеро «монахов», если, конечно, остальные не попрятались где-нибудь в шлюпке. Но зачем бы им прятаться? Вам приходит на ум какая-либо причина, по которой они могли бы так поступить?